Читать книгу Остров - Алексей Крестьянинов - Страница 5

Как всё-таки интересно устроена человеческая память! Иногда всю жизнь помнишь какой-нибудь малозначимый факт своей биографии и при этом напрочь забываешь куда более важные события, которые, по идее, должны были оставить в твоём сознании глубокий след. Я, например, смутно припоминаю защиту вузовского диплома, за исключением одного, как мне когда-то казалось, чрезвычайно драматического эпизода. В самый ответственный момент, когда я начал докладывать перед комиссией содержание своего дипломного проекта, мне на голову чуть было не упал сколоченный из деревянных реек каркас с прикнопленными к нему ватманскими листами. На этих стандартного размера шести или восьми, сейчас уж не помню, плотных белых листах содержалась вся графическая часть моего проекта, на которую я потратил месяца два, если не больше.

Каркас с исчерченными тушью листами был заранее установлен, как это делали защищавшиеся до меня сокурсники, на выступе классной доски, куда обычно кладут мел, и упирался своей верхней частью в стенку. Надо сказать, очень неустойчивое положение. Но до этого как-то у всех проходило. Когда же я, не глядя на чертежи, ткнул в этот карточный домик указкой, шаткое равновесие было нарушено! Я понял это по смятению, отразившемуся в глазах членов дипломной комиссии. Успев обернуться, я подхватил падающую конструкцию и даже умудрился не порвать бумагу. На помощь мне тут же пришли ребята из первого ряда. Таким образом чертежи были спасены от неминуемого уничтожения. Надетые, словно жабо, на мою голову лист или два не дали бы мне возможности в этот день защититься. Вот и всё, что я помню об этом действительно важном для каждого человека событии – защите первого в жизни диплома! Ни то, как я докладывал, как реагировали преподаватели, ни как точно называлась тема моей дипломной работы, увы, не отложилось в памяти надолго! Кстати, в отличие от всех последующих моих защит различных дипломов и диссертаций.

А вот одно из первых собраний нашей академической группы, которых за пять лет учёбы в институте прошло великое множество, я помню в мельчайших деталях. Казалось бы, ну что за событие, собрание группы? Такие собрания созывались по всякому поводу, а иногда и без оного, потому что так было надо для отчета, направляемого в деканат. Спрашивали за это со старосты группы и, между прочим, строго. Но на том собрании обсуждался действительно животрепещущий для каждого первокурсника вопрос: кого отпустить на Октябрьские праздники домой, в их родной город.

Дело в том, что на праздничное шествие, посвященное очередной годовщине Октябрьской Революции, каждый трудовой коллектив страны в обязательном порядке должен был выставлять собственную колонну, большую или маленькую – это зависело от масштабов предприятия или учреждения. Студентов вузов сгоняли на данное мероприятие, как правило, в полном составе, делая исключение лишь для небольшого числа счастливчиков. Вот их-то на собрании и должен был определить жребий.

С момента нашего зачисления в институт прошло около двух месяцев, один из которых мы провели в пригородном селе, куда нас по давно сложившейся традиции бросили «на картошку», то есть в помощь убирающим урожай колхозникам. Потом начались лекции в огромных аудиториях, где никто тебя не поднимал, как в школе, чтобы выяснить, усвоил ли ты излагаемый материал, не задавал домашних заданий, не устраивал контрольных работ и диктантов, не выставлял оценок. Всё это для вчерашних школяров было ново, необычно и увлекательно, приподнимало их в собственных глазах. Только вот иногородним очень уж хотелось хотя бы на несколько дней съездить домой, к родителям, встретиться со школьными друзьями, которым не посчастливилось поступить в вуз, покрасоваться перед девчонками в качестве человека, сумевшего ухватить удачу.

В тот год система образования в стране завершала переход с одиннадцатилетнего срока обучения на десятилетний. Соответственно, и окончивших школу было в два раза больше, чем прежде. Наплыв в институты и университеты был огромен! Не всем желающим удалось тогда сразу же стать студентами. Мне повезло, конкурс в наш институт на большинстве факультетов был не такой уж высокий: горняцкие профессии привлекали не многих. Хотя на такие модные тогда специальности, как геология, геофизика, или что-то связанное с электроникой, а были у нас и такие, народ валил валом. Я, например, подал документы на механико-машиностроительный факультет и прошел. А мой приятель, Виталик Николаенко, с которым мы вместе приехали в этот город поступать, решил стать геологом и не смог преодолеть конкурс на геофаке, хотя набрал столько же баллов, что и я.

Итак, нам, иногородним, предстояло тянуть жребий. Староста Гриша Толмачев, солидный, успевший поработать несколько лет после армии на шахте и мало похожий на студента наш однокашник, нарезал двадцать полосок бумаги, три из них пометил крестиком и все свернул в трубочки. Надя Коровина протянула ему свою новенькую вязаную шапочку, куда были помещены бумажки, и жребий начался. В нем, как я сказал, не участвовали местные ребята, им это было незачем. Сам того не ожидая, я вытащил бумажку с крестиком, то есть оказался в числе тех троих, кому выпала возможность поехать домой на несколько дней. На нашу удачливую троицу с завистью поглядывали те, кому не повезло. Больше всех, и это было заметно, расстроился Витька Головин. Широкоплечий черноволосый парень с огромными кулаками боксера, похожий на французского певца и киноактера Ива Монтана в дни его молодости – фотографии артистов в то время продавались в любом киоске «Союзпечати» – едва не плакал. Не знаю уж, в чем там было дело, но ему, судя по всему, действительно очень надо было домой. Я подошёл к нему:

– Слушай, если тебе так необходимо поехать – на, бери, – я протянул ему свою выигрышную бумажку.

– Ты это серьёзно? – не поверил Витька.

– А что тут такого? Мне вообще-то не очень и хочется, чего я не видал в своём городишке? Лучше здесь с ребятами праздники проведу.

Сказать по правде, я не сильно лукавил: конечно, неплохо было бы появиться перед своими друзьями в статусе студента, да и с одной школьной подругой встретиться не мешало. Она, помнится, не очень-то верила, что я поступлю с первого раза! С другой стороны, что я, последний день на белом свете живу? Побываю дома на новогодних каникулах, не так уж и много до них осталось. К тому же мне действительно хотелось провести праздник в большом городе, в новой обстановке. А для этого парня поездка домой, похоже, вопрос жизни и смерти.

Витька был несказанно рад:

– Теперь я твой должник! Понимаешь, с девушкой надо встретиться во как, – он провел ладонью по горлу: – Она тоже на праздники домой, в Миневиль, приедет из Саратова, в педагогический там поступила.

– Привет, девушке! А насчет должника – не парься, мелочи всё это.

– Ладно, разберемся, ещё раз спасибо! Ты где хату снимаешь?

– В частном секторе, на рю Аустерлиц. С двумя парнями из меда живу, тоже первокурсники.

– А почему не с нашими, горняками?

– Да так получилось, увидел на столбе объявление о сдаче жилья, смотрю – вроде недалеко от института, чего ещё надо? Да и не знал я толком тогда никого из наших. Вскоре, правда, Коля Менюк подселился. Ему вообще повезло, хозяйка к себе в комнату определила, другого места не было. Койки у них теперь рядом стоят, спят с ней нос к носу.

– Да? Ну и как хозяйка?

– Ничего деваха, лет этак около восьмидесяти будет. Только Николай жалуется, говорит, храпит очень.

– Пусть радуется, что не пристает…

Так вот болтая, мы вышли на улицу. Витька жил в первом общежитии, в двух шагах от института, а я потопал к себе, на Аустерлицкую. Общага мне, увы, не светила, ибо доход моей семьи в расчете на каждую её душу превышал установленный минимум, а мухлевать, доставать фиктивную справку, как это делали многие, родители не хотели. Да, такие вот были правила, потому что мест на всех в двух имевшихся у института общежитиях не хватало. Это потом построили ещё два огроменных корпуса на авеню Клебер, и проблема, как говорится, была снята. А тогда тем студентам, семьи которых не считались малообеспеченными, приходилось снимать жильё частным образом. Моя семья под категорию малообеспеченных не подпадала: отец, машинист электровоза, зарабатывал по советским меркам неплохо, мама, товаровед, тоже. Вот и пришлось мне весь первый курс и даже начало второго жить на частной квартире в то время как многие мои однокашники из явно небедных семей каким-то образом сумели пролезть в общагу.

В нашей комнатушке, куда не понятно как поместились три простые железные койки, медики занимали лучшие места, у окошка, потому что вселились раньше меня. Моя кровать стояла у входной двери, даже немного её перекрывая. Домишко был частный, построенный лет сто назад. За это время он оброс какими-то кое-как сляпанными пристройками и сарайчиками, напоминающими курятники. Одна из таких пристроек и сдавалась внаём студентам, то есть нам, в других размещалось семейство хозяев. Но и на свою территорию они умудрились, как уже сказано, запихнуть жильца – моего одногруппника Колю Менюка, который почему-то не смог найти себе более подходящего обиталища.

Один из моих соседей по комнате, Сева Круглов, крепко сколоченный, невысокого роста рыжеватый, слегка веснушчатый парень, отслуживший армию и кое-что повидавший в жизни, был первым номером в их дуэте с Петрушей Лопаткиным. Петруша же производил впечатление типичного «ботаника», ещё до конца не распрощавшегося с розовым детством. Родители его, судя по всему, холили и лелеяли единственного сына, оберегая от любого соприкосновения с реальной жизнью. Каждые выходные с различными оказиями Петруше передавались посылки с всевозможными деликатесами – иными продуктами, похоже, он не привык питаться. Это были домашние колбаски в застывшем смальце, нежнейшее свиное сало, засоленное с чесноком и перчиком, мясные и рыбные балыки, жареные куры и кролики, сырокопченые колбасы, всяческие соленья и маринады в закатанных крышками стеклянных банках, домашние пирожки и плюшки, варенье различных видов и так далее, и тому подобное! Где это все доставалось в не слишком тучное советское время – одному Богу известно.

Сева рассматривал данное изобилие как принадлежащее и ему тоже, видимо, по праву старшего друга, опекуна и наставника своего инфантильного собрата. Петрушу, судя по всему, такое положение вещей также устраивало, он понимал, что нуждается в некотором руководстве. Так вот мы и жили. Я приходил ближе к вечеру домой, предварительно отстояв очередь в институтской столовке с её рассыпающимися на подходе ко рту котлетами, состоящими наполовину из хлеба, наполовину из фарша неизвестного происхождения, слипшимися макаронами и жиденьким борщом – таковы тогда были печальные реалии общепита – и заставал в нашей комнате лукуллово пиршество своих медицинских соседей. При этом ни разу, подчёркиваю, ни разу не был ими приглашен к столу!

Насытившись, Сева обычно брал гитару, а играл он, надо сказать, неплохо, и исполнял что-нибудь нетривиальное. Лучше всего ему удавался одесский или блатной репертуар, что, в сущности, одно и то же.

Виртуозно исполнив этот одесский, не лишенный некоторого изящества шлягер до конца, Севка делал паузу и затем переходил к более грубой, так сказать, натуралистической поэзии, положенной на мотив «Sixteen tons»:

Что там происходило с Робинзоном дальше любознательный читатель сегодня может узнать из интернета, забив любую строку из приведенного выше отрывка в Гугле или в каком-то другом поисковике. А ещё мои дорогие сожители предпочитали вслух зубрить анатомические термины на латыни, без неё в медицине, как известно, никуда!

– Ulna, scapula, clavicula, arteria, dentes molares1… – монотонно звучало из их уст, порой, в течение нескольких часов.

Выдерживать такое было трудно, хотя, благодаря этому, я за год совместного проживания довольно неплохо освоил латынь, разумеется, в пределах первого курса мединститута. Жаль, она быстро выветрилась у меня из головы, как только я сменил место жительства, хотя кое-что осталось и до сих пор. Так что, воистину, худа без добра не бывает! Благодарен я своим соседям и за одну экскурсию, которую они устроили специально для меня.

– Хочешь посмотреть нашу анатомичку? – спросил как-то раз Всеволод. – Узнаешь, чем занимаются будущие врачи на практических занятиях.

Я, естественно, желание изъявил. В морфологическом корпусе института перед входом в прозекторскую, иначе я просто не могу назвать эту аудиторию, мои друзья облачили меня в белый халат, чтобы можно было сойти за студента-медика. В большом двухсветном зале стояли столы из искусственного камня, чем-то напоминавшие скамьи в общественных банях, только с вогнутыми столешницами. На них лежали расчленённые различным образом человеческие трупы: где-то распиленные пополам вдоль всего туловища, где-то, наоборот, поперёк, естественно, с удаленными внутренностями.

На одном столе покоилась нога во всю её длину от самого паха и до ступни, освобождённая от кожи с аккуратно отслоенными друг от друга мышцами. Все фрагменты тел были чем-то специально обработаны и мало уже напоминали людскую плоть, больше походя на остатки мумий. Над ногой склонилось несколько студентов. Они перебирали руками высохшие мышцы, заглядывая при этом в учебник анатомии и бубня уже известные мне латинские названия. Несколько в стороне стоял парень и задумчиво жевал пирожок с ливером, его мысли явно витали где-то далеко-далеко. В аудитории явственно ощущался специфический аромат формалина и ещё чего-то, чему я, не будучи специалистом, не мог дать определения. Этот запах потом ещё долго преследовал меня и никак не мог выветриться из одежды. Но это было ещё не всё.

– Как, тебя не мутит? – спросил Севка.

– Да нет, по-своему даже интересно.

– Редкий ты экземпляр, однако! Поначалу многие наши студенты не выдерживали, – одобрительно констатировал Всеволод и, поглядев на Петрушу, загадочно промолвил: – Ладно, пошли…

Мы спустились в какой-то подвал. Длинный коридор освещался неярким светом люминесцентных ламп. По правую и левую сторону располагались массивные железные двери с задвижками, но без замков. Мы открыли одну из них. В помещении было темно. Петя нащупал выключатель и зажег такой же неяркий, как в коридоре, призрачный свет. Я увидел два огромных, выше человеческого роста, металлических чана без крышек. Здесь намного резче, чем в аудитории наверху, пахло формалином, даже пощипывало глаза. С потолка над чанами свисала какая-то металлическая конструкция, напоминавшая примитивный механический манипулятор с захватом на конце. Севка довольно уверенно взялся за рычаги и опустил захват в резервуар. Он долго пытался нащупать что-то там, в глубине, но это ему никак не удавалось.

– Давай я попробую, – сказал Петруша.

Но Севка молча и упрямо продолжал своё дело. Наконец у него получилось. Даже сквозь халат было заметно, как напряглись его крепкие мышцы: он что-то вытаскивал манипулятором из наполненного формалином бака. Я уже давно догадался, что именно. Это был труп молодого мужчины. Всеволод некоторое время удерживал его на весу, над огромной ёмкостью, и было слышно, как с трупа туда стекает вода, легким эхом отдаваясь в тишине подземелья.

– Ну, хватит, – не выдержал Петруша, – опускай!

Но в этот момент труп выскользнул из захвата и плюхнулся в наполненный до краев резервуар. Нас обдало брызгами формалина. Пришлось снять халаты, чтобы не промокнуть. В углу находилась раковина с краном, и мы умылись. Выходя из подвала, Сева философски заметил:

– Longus penis – vitae brevis est!

Видимо, там, в подвале, наметанным глазом ему удалось что-то разглядеть, чего не заметил я. Он, как и большинство представителей медицинских профессий, был неисправимым циником.