Читать книгу Тысяча девятьсот сотый. Роман-мантра - Алексей Михеев - Страница 4

Н А цболь
Глава 1

Оглавление

Качает кровь насос старческого сердца, течет она по венам. В прошлое, неся с собой совет и опыт, утекает субстрат душевного мира.

Александр Петрович Дозин родился десятого апреля тысяча девятьсот двадцать третьего года. Почти ровесник СССР, но всё же не настолько старый – так любил шутить Дозин раньше. Сейчас не шутит – Союз давно уже похоронен в памяти людской, и молодежь без помощи вики не поймет шутку.

Двадцатые того века – отнюдь не томные. Красный советский ян доедал белогвардейский инь, уже присматривая себе новую диету – для этого на Соловках вот-вот должен был родиться СЛОН. Мать Саши Мария Павловна, прекрасно готовившая, стала работать шеф-поваром в воспетой Владимиром Маяковским столовой Моссельпрома – бывшей «Праге», когда мальчику было два. Таким образом, пока столовую не закрыли в тридцатых, в семье всегда была еда. Отец Саши Петр Андреевич, лишившийся в гражданскую левой руки, был демобилизован в начале двадцатых. Вернувшись, работал в РОКК, которое с двадцать третьего года стало называться «Советским Красным Крестом».

Семья ютилась в коммуналке на Ордынке – неподалеку от того места, где позднее возник северный вестибюль станции метро «Павелецкая». Метро это в проекте именовалось – «Донбасская». Утвердись сие название, и – кто знает? – возможно, на востоке Украины не возник бы кризис через десятки лет.

Вместе с Марией, Петром и маленьким Сашей обитал дед Саши Андрей Валерьевич – отец Петра. Андрей Валерьевич прожил жизнь трудовую – проработал на Трехгорной мануфактуре более сорока лет. Походил в свое время в ремесленную школу при фабрике – мастерство оттачивал, да и вечерние классы посещал – учился грамоте. Всю библиотеку перечитал там же, потом свою собрал немалую. Была у него и творческая жилка: в фабричном театре с легким ажиотажем прошли спектакли по всем трем пьесам Андрея Валерьевича: «Горбом к успеху!», «Талант не зарывай!» и «Шапка для Васьки». В последнем драматург даже сам сыграл главную роль.

Петр Андреевич не пошел по стопам родного отца – книжек сторонился, остроту ума не оттачивал. Началась война – вот тут он и проявил геройство! Ни себя самого, ни других тем паче не щадил, рыская под шашками да пулями, пока конечность не отняли. Тут уж всякий охладеет к баталиям. Вернулся к жене, прижили с ней сынишку.

Пока Мария в столовой руководила, а Петр в «Красном Кресте» подвизался, Андрей Валерьевич с удвоенной энергией занимался воспитанием подраставшего Сашеньки. Выучил его грамоте, и в шесть лет внук уже сам читал всякие умные книги из библиотеки деда – соображал, да кумекал, да на ус незримый мотал. Петр с уважением относился к успехам сына – жизнь новая строилась, чего от нее ждать было – непонятно. Небось, когда в голове много всякого понапихано – кривая судьбы всюду выведет… Со своей стороны, покалеченный отец старался следить по мере сил за физическим развитием сына: едва тот чуть подрос, стал показывать упражнения; вставая на одно колено, боксировал с ним единственной рукой; заставлял закаляться ледяной водой.

С тридцать третьего года Саша, уже будучи пионером, стал каждое лето отдыхать в «Артеке» – инициатором создания лагеря выступил «Красный Крест», там работал Петр Андреевич.

Вереница всех этих как значительных, так и малозначащих фактов была заархивирована в памяти Дозина, и при необходимости легко всплывала на поверхности сознания. Этот ранний период уже был подвержен сложной работе Александра Петровича, причем начинал он ab ovo, с самого начала. С помощью ретроспективной медитации Дозин переносил фокус своего ума на те моменты в прошлом, когда врач принимал его мокрый сморщенный череп из лона Марии Павловны, и шел даже дальше. Сидя на «троне», Дозин ощущал, как его тело плавно уменьшается в размерах, сперва доходя до габаритов младенца. Когда к пупу прирастала пуповина, Дозин ментально сопровождал возврат по ней в материнское чрево, где процесс уменьшения продолжался интенсивнее, пока не достигал микроуровня. Сознание раздваивалось: в потоке семени отца часть Александра Петровича выскакивала из чрева матери, в то время как часть оставалась в нем. Вместе с Петром Андреевичем Александр Петрович отрывался от Марии Павловны резким движением, усугубляя персональную дуалистичность. На этом сеанс прерывался, ибо ментальный фокус не терпел биполярности.

Подобные переживания, как во сне, всегда сопровождались возвратом на более ранние, инфантильные состояния сознания – снова оживали страхи или радости первых лет существования. Возраст пяти лет был тем самым, начиная с которого, возвращаясь в него в виде сгустка ментальной энергии, Александр Петрович уже мог подавать сам себе некие знаки. Он же сам из прошлого был способен прочесть эти послания в явлениях окружающего мира и собственных ощущениях, по своему их трактуя и уясняя их смысл. Не то чтобы, будто всесильный маг или ветхозаветный Иегова, Дозин возникал перед самим собой в виде какой-нибудь горящей помойки и вещал оттуда пластмассовыми мусорными губами слова мудрости, но приковать внимание к произвольно выбранным случайным событиям, придавая им семантическое поле полноценных коммуникативных единиц, или же даруя искры мимолетных внутренних образов и ощущений, он мог. Достаточно было выбрать то или иное явление или ряд образов – и язык общения был готов. Сперва это было случайное, внесистемное общение. Возврат из будущего в прошлое обеспечивал контроль над требуемыми длительностью и интенсивностью переживаний «положительных» и «отрицательных» символически трактуемых событий или образов, чтобы Александр, находящийся на более ранней стадии своего развития, мог выбрать верный вариант поведения во избежание ошибок или, что случалось гораздо чаще – мог хотя бы быть готовым к тому, что ошибка неизбежна и придется немного пострадать. Советы его всегда были смутными и лишь едва ощутимыми, потому что только такая оккультная работа над собой имела право на существование. Оккультизм Дозина был оккультизмом для себя. Александр Петрович знал, что он сам – это всё, что есть в мире. Это осознание вместе со способностью отправлять в прошлое знаки бытия, корректируя свою деятельность, пришло к Дозину в сорок один год. После этого чем больший жизненный путь он проходил, тем качественнее мог управлять своим прошлым, словно постепенно обновляя и подготавливая квартиру, в которой ему предстояло провести Вечность.

Повторим: вторым по счету после собственных родов значимым этапом «работы над собой» был взгляд из настоящего в тот период, когда мальчик Саша Дозин ходил в один из экспериментальных, как это тогда называлось, «детских очагов». В таких «очагах» соседствовали в жесткой конкуренции друг с другом методики воспитания как «западного», так и «советского» образцов. Коммунистический подход побеждал, разумеется, повсюду: советская власть заботилась о том, чтобы растущее поколение впоследствии пополняло ряды партийцев, готовых к труду и обороне. Атеистически-социалистическая неорелигия тщательно подготавливала паству – в детском очаге Дозина был даже свой «красный уголок» с образами иудеев-«спасителей». На Красной площади уже лежали «святые мощи». Почти все понимали: не зарастет тропа народная, не иссякнет поток адептов Красного культа ближайшие сто лет, если не всю Вечность.

Как-то раз, идя по территории очага и наблюдая под ногами листву, Саша приметил перышко вороны. Он подумал, что его можно было бы использовать для письма, как перья, что у Пушкина были – ему про них дед Андрей рассказывал.

Вдруг сквозь перо вороны словно прошли волны ветра, не затронувшие остальной мир. Перо начало расти прямо на глазах, изгибаясь, ломаясь на части. Ставшие полностью черными крупицы птичьего оперенья быстро заволокли собой всю Вселенную, и настала ночь. Впрочем, видение растаяло столь же внезапно, как появилось. Мальчик не успел даже испугаться как следует, а вокруг уже снова был день. Вот и что тут будешь думать?.. Самое главное, что на этом странные события не закончились! Не успел пацан дойти до корпуса «очага», как из-под распростертого кленового листа сама собой выехала механическая заводная машинка из металла. Врезавшись в Сашину туфлю, она объехала его и погнала прочь.

Пожалуй, для Саши это было первым осознанным соприкосновением с «высшими силами». Тогда Дозин еще не ведал, что сам является одной-единственной инстанцией на всех уровнях бытия, и потому все рассуждения о том, высшим или низшим силам он создает плацдарм в пространстве и времени, лишены всякого смысла – не с кем сравнивать. Но вот формы, в которые сам себя «пакует» Свет Изначальный – отдельный разговор.

Сформированные в ходе медитативной практики ретрообразы разделенного прасознания отца-матери Дозина, терявшие свою осознанность, не покидали ноосферу, живя своей жизнью – гротескно искаженные до полной неузнаваемости сущности.

В тихий час тем же днем мальчик Саша впервые увидел перед своим мысленным взором двух людей, сидевших за столом и беззвучно обсуждавших его судьбу – мужчину и женщину. Они сидели не где-то еще на Земле, и не в его голове – просто он вышел за пределы доступного разуму мира. Эти двое управляли судьбой Дозина, уже тогда стремясь направить ее в нужное русло. Они не издавали ни звука, однако каким-то неведомым образом Саша понимал их невербальный способ коммуникации. Однажды они покинули его голову. Кем они были, Дозин узнал гораздо позже. Пока ты монада Бытия, ты слеп, а когда ты становишься всем, тебе не хватает механизмов самовосприятия.

Второй этап работы, бывший загадкой для самого Александра Петровича, обычно оставлял странное послевкусие.

Тысяча девятьсот сотый. Роман-мантра

Подняться наверх