Читать книгу Тысяча девятьсот сотый. Роман-мантра - Алексей Михеев - Страница 5

Дозин прекратил медитировать и сделал полное йоговское дыхание: глубоко вдохнул носом, позволяя кислороду сначала наполнить область живота, потом расширить грудную клетку и, наконец, приподнять ключицы; потянулся и плавно выдохнул, «сдуваясь» в обратной последовательности. Снова вдохнул и, чуть наклонившись и на выдохе задержав дыхание, выполнил минутное наули. Закончив, он прикрыл веки и, почти не дыша, немного посидел в полном спокойствии, после чего, открыв глаза, оглядел свою комнату.

Слева на стене был приклеен на скотч лист бумаги формата «А4». На нем виднелись напечатанные в «Ворде» очень крупным светло-зеленым шрифтом четыре слова: «Принцип интересного сюжета жизни». Правый глаз при опущенном левом веке всё еще мог различить эту надпись. Закрыв его и сощурив левый, чуть надавливая на веки пальцами, Александр Петрович сфокусировал зрение и кое-как разобрал кириллицу. Сам принцип, сформулированный им десятилетия тому назад в виде четверостишия, никуда не делся из памяти:

Эти строки, напечатанные на обратной стороне листа, терпеливо ждали своего часа, чтобы быть прочитанными. Александр Петрович планировал сделать это не раньше, чем когда ему начнет отказывать память – впрочем, теперь уже почти не вероятно, чтобы он дождался этого времени.

Следовало проверить состояние голоса. Для этой цели Дозиным использовалось шуточное стихотворение собственного сочинения: «Ле». Он торжественно продекламировал, встав с трона:

Речевой аппарат чуть дребезжал, но пока еще легко подчинялся своему хозяину. Теперь – проверка умения выстраивать логические связи. «Ленин и теперь живее всех живых» – этот лозунг, звучащий приветом из прошлого века, отчасти справедлив, ибо «фотонегатив» земного бытия данного деятеля Свет проявляет бóльшим количеством умов, нежели «фотонегативы» людей дюжинных. С этой точки зрения Ленин «живее» многих и многих, ведь всякая жизнь в своей основе есть лишь сон Света о ней.

«Логика в порядке», – с удовлетворением заметил Дозин. Теперь оставалось дожить до вечера, чтобы совершить последний переход.

Александр Петрович умывался и чистил остатки зубов, когда на глаза ему попался маленький стеклянный домик, стоявший тут же для красоты. Он навел на мысли о нелегкой доле соседа с третьего этажа – Семена Ерофеева, известного также под ником «Яробой».

Ерофеев переехал в этот дом года три назад. Бритоголовый и крупный двадцатипятилетний детина стал снимать однушку вместо уехавшей к себе на родину кавказской четы. Главной особенностью внешности Яробоя было отсутствие левого уха. Этот дефект, разумеется, сразу же породил массу сплетен, но правды о его генезисе никто в доме, кроме Семена, не знал.

Несмотря на необычный недостаток, парень по первости не привлекал к себе ничьего внимания: подтягивался во дворе, тягал дома штангу, сидел за компом, выгуливал немецкую овчарку по кличке «Тор», ездил на работу на «Совке», а также в парк Покровское-Стрешнево – тренироваться СГБ и немного «С-42» у Белова. Всё это – совершенно понятное и безупречное поведение.

Изменения произошли позже. Как-то раз, выгуливая пятничным вечером Тора, почти не пьющий Яробой схлестнулся у подъезда с компанией шумно гулявших прямо на детской площадке нетрезвых азиатов, которых он весьма корректно попросил покинуть неподобающее для кутежа место. Пьяные стали грубить и глумиться над Семеном, послышались угрозы. Азиаты были нелегалами – Ерофеев понял это, когда попытался просмотреть их закрытые лайфпрофили сквозь прикрытые веки. Двоих он сумел вырубить, но остальные не только запинали проявившего активную гражданскую позицию молодого человека до почти коматозного состояния, вызвав тяжелое сотрясение мозга, но и застрелили из травмата собаку, которая, рыча и лая, рвалась в бой.

Отлежавшийся в больнице Яробой вернулся уже совершенно другим человеком – мрачно и холодно, исподлобья глядел он на мир. Молодому организму в этот раз не был причинен непоправимый ущерб, однако Семен вернулся с душой, покалеченной навеки.

Отказавшийся от практики благочестивой и относительно трезвой жизни, к которой до того его склоняли идеи, почерпнутые в «Mein Kampf», Семен начал всё чаще пить в одиночестве, забивать на работу, ночами бродить по улицам в поисках драк.

Яробой, возможно, уволился бы с работы, бросил всё и уехал на Донбасс защищать русских – там уже несколько лет не затихал вооруженный конфликт – но его остановил один «ВК» -пост. Журналистка, побывавшая на передовой, передавала, как в кого-то там попало осколками бомбы, и он получил тяжелое ранение глаз, легких, брюшной полости; голеностоп оказался раздроблен. Яробой прочел об этом, и его передернуло. Когда сперва ты побегаешь со стволом в камуфляже между полосами «зеленки», поубиваешь вдоволь, а потом тебя быстро и безболезненно ликвидируют – это одно. Но, простите, такое?! Уж лучше не торопиться за билетом на тот Свет – пусть Родина сама решит, когда придет пора ее защищать. А поразлагаться мы и здесь сможем…

Дозин видел, что Ерофеева в одночасье словно подменили, но плохо представлял себе, что тут можно предпринять. А парень от алкоголя всё больше терял голову.

Александр Петрович нередко сталкивался с Семеном в лифте. Раньше, еще до трагедии, молодой человек всегда уважительно приветствовал старца. После же возвращения из больницы Ерофеев стал агрессивен даже к Дозину. Хотя тот не был ветераном – просидел всю Великую Отечественную в лагере – для Ерофеева «деды» уже были неразличимы.

– Ну что, епть, довоевались? – пьяно брызгал слюной Семен. – Запустили к нам гнид цветастых, борцы с фашизмом?!

Дозин молчал. Лифт останавливался на третьем этаже. Яробой выходил не сразу – заторможенный, пошатывающийся, плечами задевающий двери, уже начинавшие закрываться.

Как-то раз на первом этаже в ожидании лифта одновременно оказались молодые мужчина и женщина в синем из бригады «скорой помощи» и Александр Петрович. Дозин услышал, что женщина что-то произнесла по телефону про «десятый этаж». Он не был знаком ни с кем оттуда, но понял: плохо соседу или соседке по подъезду. Сам он пока что «скорую» не вызывал…

Лифт приехал, и женщина – брюнетка с ярко накрашенными губами и пухлым ликом, улыбнувшись и перегородив дорогу старцу, произнесла извиняющимся тоном:

– Вы на следующем, извините!

– Мне выше, пустите! – ответил Александр Петрович, и, поколебавшись, ему позволили войти.

– Вам какой? – спросила брюнетка, нажимая на «десять». Ее коллега, державший большую «выездную» аптечку, молчал.

– Езжайте, я потом нажму! – махнул рукой старец.

Двери стали было закрываться, но тут влетел трезвый и злой Яробой. Оттолкнувшись от парня, двери открылись вновь.

– Нажмите на «третий»! – попросил Семен.

– Нет! Что мы – всех, что ли, собирать будем?! Вот еще! – возмутилась женщина, нажимая на «десятый». Залезать в лайфпрофиль, дабы выяснять репутацию парня, у медработников времени не было. – Не видите, что ли – «скорая»!

Пока лифт поднимался на десятый, Яробой тихонько матерился. Бригада «скорой» вышла, Дозин нажал на кнопку «тринадцать».

– Сука, теперь еще и с тобой ехать! – Ерофеев уже не мог сдерживать свой гнев, лайфпрофиль его передавал бордовый сигнал. – Старый зажившийся комми!

Левый боковой, влетевший в плечо старца, отбросил его на двери. Пол лифта затрясся. Александр Петрович встал прямо, потер руку – будет синяк. Он промолчал, но понял, что Ерофеев плохо кончит, причем не без некоторой помощи со стороны Александра Петровича.

А ни о чем не подозревавший Яробой тогда, выйдя на своем этаже и насвистывая «Хорста Весселя», открыл дверь своей квартиры, переоделся, умылся и приготовился отмечать «Перунов день».

…Дочистив зубы, Дозин взял из комнаты бокал и опять пошел на кухню. Более суток он голодал: ничего не ел, но пил много жидкости. Налив воды, Дозин забрал с собой в комнату стакан с графином. Напившись, старец снова принялся ретроспективно медитировать.