Читать книгу Долгое прощание с близким незнакомцем - Алексей Николаевич Уманский - Страница 8

Часть I. Михаил
Глава 2. Откровения, которых нельзя было ожидать
I

Оглавление

– Проходите, Михаил Николаевич, – отступая вглубь коридора, пригласила Вика. – Легко нашли?

Из телефонного разговора с Викой Михаил уже знал, кем она приходилась Глебу Кураеву: «Ну, если говорить о существе наших отношений, я была женой Глеба Александровича примерно со времени его возвращения из Магадана. А разошлись мы три года назад».

– На сороковинах чего только не пришлось выслушать… Если бы все это дошло до Глебовых ушей, он послал бы всех своих друзей по весьма определенному адресу – я уверена.

– Неужто всех? Стариков-то вряд ли, – усомнился Горский.

– Старики тоже не совсем то вспоминали, – возразила она. – Вы знаете, от чего умер Кураев?

– На поминках говорили – склероз сосудов сердечной мышцы. Так мне, по крайней мере, объяснил его сосед Николай.

– А-а! Никола! – Вика пренебрежительно махнула рукой.

– Не знаете Вы, что погубило Глеба, – уже другим голосом объявила Вика. – Он пил.

– Вот это я как раз знаю, – признался Горский.

– Откуда?

– Григорий Алексеевич сказал. В перерыве между речами он подошел ко мне, и мы поговорили. Сначала о «Полигонах». И вдруг ни с того ни с сего он прямо и сказал, чем страдал Глеб. И дал понять, как страдали от этого окружающие, в том числе сам Григорий Алексеевич и его семья. По его словам, Глеба сгубил Север.

– Вот как, – тихо произнесла Вика. – А я все эти годы из кожи вон лезла, чтобы никто не узнал.

Она улыбнулась.

– Я прекрасно помню ваше первое письмо Глебу и впечатление, которое оно произвело. «Восьмое чудо света!», – вот что он сказал тогда. Да, именно так. И, в общем-то, я тоже так считала. Он получил его в то время, когда мучительно сомневался в себе и в том, так ли и то ли пишет, сомневался, не зря ли оставил геологию и занялся литературой. Вы ведь верили в него?

– С самого начала и без колебаний.

– А вот это даже мне удивительно. Он так мучительно и медленно продвигался вперед, что порой охватывало отчаяние. Вы же прекрасно видите разницу между первыми его рассказами и «Северо-восточными полигонами».

«Дистанцию», мысленно поправил ее Михаил, а вслух подтвердил:

– Вижу. Но ведь он с первых шагов проявил себя мастером прозы. Это и давало веру, что ему любое дело будет по плечу. И что после рассказов наступит черед романов, я не сомневался.

– Ну, скажите, из чего было ясно «великое будущее», когда он не написал еще ни «Охоты на весенних перекочевках», ни «Три века спустя после первых русских»?

– На это мне просто ответить. Если вспомнить, сколько смысла и настроения втиснуто в совсем небольшие вещи – «Возле линии перемены дат» и «Пожалуй, что и невесело», – поймешь, что человеку доступно выражение мыслей любой сложности – лишь бы только в голову пришли. А что ищущий истину развивается, переходя от относительно простого ко все более сложному – так это всегда так, иначе он не искатель. А Глеб как раз был искателем и по первой профессии, и по второй. И сила воли у него имелась, и исчерпывающее знание дела, о котором он пишет. Разве не так?

Михаил подумал, что его немного занесло. Зачем Вике знать, откуда ему все это ведомо

Вика внимательно всмотрелась в него, видимо что-то про себя прикидывая, но вопросов задавать не стала:

– Знать-то он, конечно, знал, хотя лучше было бы пореже об этом вспоминать и больше вкалывать, не дожидаясь такой капризной дамы, как вдохновение. В общем, с пути, который он выбрал после геологии, он все-таки не сошел, несмотря на то, что и сам достаточно сильно колебался, и старые коллеги настойчиво звали назад. Крылов – это прототип Кротова в «Полигонах» – так и говорил ему при встрече в Певеке: «Старик, кончай это дело, брось заниматься глупостями, у меня в экспедиции как раз для тебя подходящая вакансия есть!»

И не забывайте еще об одном: Глеб был совершенно, дремуче не образован в литературе. Такие имена, как Скотт Фитцджеральд, папа Хэм, Дос-Пасос, он услышал уже после того, как начал публиковаться. И обязан этим он был Гáлину, ленинградскому геологу. В «Полигонах» он выведен под фамилией Горин. Вы даже не представляете, с какими людьми он знакомился на Чукотке: репрессированные руководители и интеллигенты на поселении, дети ссыльнопоселенцев и уголовники.

– Диктаторы золотопромышленности, – вставил Михаил.

– Да, конечно, и еще летчики полярной авиации, корреспонденты, охотники – чукчи, эскимосы, русские, – полярные капитаны времен освоения Северного морского пути, нынешние метеорологи – короче, такой людской калейдоскоп, столько разных и удивительных судеб, что всего этого хватило бы на добрую дюжину романов. И, кстати, все это богатство, во всяком случае многое, было зафиксировано в его записных книжках. И к ним всегда проявлял повышенный интерес не кто иной, как Юрочка Борзов.

– Это тот деловой мужчина со шкиперской бородкой?

– Он самый.

– А каким образом он хотел приобщиться к записным книжкам?

– Пытаясь подбить Глеба на соавторство.

– На кой-черт Глебу были соавторы?

– Глеб и смеялся! Но мне, очень серьезно, месяца за три до смерти, сказал, что не хочет, чтобы его записные книжки, когда его не будет, попали к Юре Борзову. Он все предчувствовал, просто удивительно. За год до смерти сказал друзьям, где и как умрет. Так вот, относительно Юрочки Борзова, я очень боюсь, что предчувствия Глеба насчет записных книжек тоже могут сбыться. Тем более что Глеб держал их в тумбе своего рабочего стола, и – я специально посмотрела, когда мы были там, —тумба не заперта: бери кому угодно!

– И чем же этот Юра мог попользоваться из Глебовых книжек?

– О! Очень многим! Там были и наброски сюжетов, и записи всяких историй, и прозвища и характеристики разных лиц, многих из которых знал и Юра, когда жил в Магадане, но знал куда более поверхностно, нежели Глеб. Словом, это богатый материал, и…и не Юрочке Борзову с его способностями и мозгами собрать и придумать такой. В записных книжках сидели в зародыше «Полигоны» и следующие романы Кураева.

– Кому знать, как не вам, – согласился Михаил. – Я, правда, не ожидал, что в работе он обращался к архиву, а не к памяти.

– Память у него была гигантская, колоссальная, – заверила Вика, – просто поразительно, сколько всего она вмещала. Глеб был уникальный рассказчик, я столько наслышалась от него, особенно в первые годы нашей жизни, когда он не так много писал. Но чем больше и лучше он писал, тем меньше рассказывал. А было время, когда он меня просто заговаривал, особенно в период запоев. Тогда он мог говорить круглые сутки: и день, и два, и четыре. У меня голова пухла, страшно хотелось спать, но было так интересно, что я почти не засыпала, а теперь безумно жалею, что сама, хотя бы конспективно, не записывала его рассказы. Я вам сказала, что он тогда не очень много писал. Это не так. Годного у него тогда получалось немного. А писал он просто чудовищно много. В нашей квартире была ванна с дровяной колонкой, которую мы называли Филомена. И за неделю он исписывал столько бумаги, что только бросовыми, как он считал, черновиками мы так протапливали Филомену, что горячей воды хватало на двоих. Конечно, теперь я себя ругаю, что топила такими «отходами». Глеб в одном из своих писем приятелю-геологу указал: расход средств на бумагу у меня очень велик. Да, что и говорить, ведь жили мы тогда на сто рублей – на мою зарплату, да на его нерегулярные и очень небольшие гонорары…

А выводить Глеба из их общего запоя с Борзовым каждый раз приходилось мне. Вызывала ему врача, снимала интоксикацию, выдерживала нужный режим. Понимаете, сам он давно бы без этого погиб. Иногда ему подолгу случалось не пить, в основном в экспедициях, но потом он все равно срывался.

– А вылечить его совсем не получалось?

– Я пробовала. Даже уговорила его пройти очень серьезный, дорогостоящий курс, после которого излечение было практически гарантировано. На это ушел бы весь гонорар от очередной книги рассказов. Но Глеб поехал к сестре на Кавказ покататься на горных лыжах, и она его отговорила.

– Почему?

– Я считаю – только потому, что ей стало жаль таких денег на лечение. А так она могла рассчитывать на какую-то долю от них. Поймите, она смотрела на Глебовы внушительные, хотя и редкие гонорары, как на даровые деньги, которые получают «просто так», а не зарабатывают тяжелейшим, изнурительным трудом и которыми по этой причине не грех поделиться и с сестрицей, и с ее детьми. Ей нельзя было объяснить, что в пересчете на каждый месяц полученные залпом гонорарные деньги не составляют даже той зарплаты, которую имела она. Вот вам в высшей степени показательный пример. В поселке, где живет Ольга Александровна, у одной бабушки пропала корова. Куда она там сгинула – неизвестно. Но вскоре Глеб Александрович получает от сестры письмо, в котором она описывает эту историю и прямо говорит брату, как было бы хорошо, если бы ОН приобрел новую корову и тем обрадовал бы бабушку.

– А как отреагировал Глеб?

– О-о! Это надо было слышать! Сначала он раздумчиво произнес: «Бабушке корову купить?», – а затем начал выдавать одно за другим такие витиеватые и смешные матерные выражения, которых я отродясь ни от кого не слыхала. Потом еще несколько раз он повторял: «Купить бабушке корову?», – и шли новые, еще более смешные матерочки. До сих пор жалею, что я их не запомнила. А тогда хохотала до слез.

– Похоже, Ольга Александровна твердо намерена взять в свои руки дела по наследству. Или здесь она столкнется с Людой?

– Думаю, не только с Людой, но и с Ольгой Петровной – той женщиной, которая была на поминках с мальчиком. Это ведь сын Глеба.

– Я знаю, – сказал Михаил.

– Откуда? – в очередной раз удивилась Вика.

– Ольга Александровна сама представила мне Олю и ее сына.

– Оля была знакома с Глебом еще в Магадане, и Глеб своего авторства в появлении у нее ребенка не отрицал, хотя формально их отношения не были зарегистрированы, впрочем, как потом и со мной.

– А теперь Ольга Петровна хочет установить Глебово отцовство через суд?

– Да, хочет. Я обещала свидетельствовать в ее пользу.

– Мне показалось, что Саша и лицом похож на Глеба.

– Похож, похож, несомненно.

– А Глеб принимал в нем какое-то участие?

– Как он мог принимать? Из каких денег? Я же вам говорила, как мы жили. А кроме того, рожать ребенка Оля решила сама, не рассчитывая на его участие. Посвящать свое время Сашиному воспитанию Глеб тоже не мог. Запои заглатывали не только деньги, но и время.

– А после того, как сестра отговорила Глеба, других попыток вылечить его не было?

– Нет. Потому что мы вскоре расстались. Я была сыта по горло. Во время нашей совместной жизни произошло три столь диких случая, что я не решусь их описать. Перенести каждый в отдельности – и то, казалось, было выше сил, но когда к ним присоединился четвертый, затмивший все прочие вместе взятые, я только чудом не сошла с ума и поняла, что надо спасаться бегством. Понимаете, меня до сих пор охватывает настоящий ужас, когда я вспоминаю картину, которую тогда увидела.

«Что ж такое она могла застать? – подумал Михаил, теряясь в догадках. Помолчав, он спросил:

– А вы сохранили отношения после разрыва?

– Конечно, он часто бывал у меня, – не без гордости и как о само собой разумеющемся сказала Вика и добавила:

– И рукопись последнего варианта неопубликованного романа он оставил мне.

– «Стратегию исчезновения»?

– Да.

– А тот вариант, который Ольга Александровна уже отдала в «Современник», не последний?

– Нет, – не скрывая удовольствия, подтвердила Вика. – У нее осталось СОВСЕМ НЕ ТО.

– И у Вас, конечно, нет намерения дать ей тот вариант, который имеете Вы?

– Разумеется, нет, – подтвердила Вика и после паузы добавила:

– Вы считаете, я не права?

– Я не могу судить об этом, – ответил Михаил. – Как будущий читатель романа я бы, конечно, хотел увидеть лучший вариант, то есть тот, который у Вас. Но если сестра Глеба, ничего не выясняя и не пытаясь договориться о публикации именно лучшего варианта, без всяких сомнений и задержек торопится издать то, что оказалось у нее в руках, лишь бы взяли поскорее, я бы тоже очень задумался, стоит ли делать ей такой подарок. Вы, наверное, надеетесь, что когда-нибудь сможете передать для публикации ту рукопись, которую Глеб отдал Вам?

Вика, слушавшая Михаила с напряженным вниманием, еле заметно кивнула головой.

«Долго придется ждать», – подумал он.

– А Ольга Александровна не говорила, с какими еще издательствами она собирается иметь дело?

– Сказала, что, кроме «Современника», еще несколько издательств предложило взять новые вещи Глеба, но поименно она их не называла.

– Магаданское не упоминала?

– В разговоре со мной – определенно нет. Хотя… – думая о чем-то своем, пробормотала Вика:

– Дело в том, что Алик Мухитдинов, который прилетал на похороны, говорил мне, что постарается пробить издание романа в Магадане.

– Я не знаю, кто этот Алик, – сказал Михаил. – Но ему Вы бы доверили «Ваш» вариант романа?

Вика широко улыбнулась, потом ответила:

– Нет, ему бы я тоже не отдала.

И, уже откровенно смеясь, добавила:

– Ни за что не догадаетесь, почему.

Михаил только развел руками.

– Я была невестой Алика до того дня, как он познакомил меня с Глебом Кураевым.

– Вот как?

– Только не подумайте, – стараясь опередить его мысли, сказала Вика, – будто я оставила жениха, потому что Глеб сходу очаровал меня. Думаете, мы просто пришли в гости и нас нормально встретили? Да ничего подобного! Глеб лежал на полу голый, на той самой шкуре белого медведя, которая теперь висит на стене. Он был в пьяном бреду. А я, ненормальная, вместо того чтобы бежать, осталась, чтобы как-то привести его в порядок. Да не на один вечер, а на семь лет.

– А с вашим женихом он как познакомился? – спросил Михаил, прерывая затянувшееся молчание.

– Вместе резвились. На Чукотке и в Магаданской области.

– Как?

– Известно как. Пили вместе. Однажды допились до того, что решили на собачьей упряжке добраться до Америки. Погнали собак в торосы, вскоре потеряли ориентацию, несколько протрезвели. А тем временем их засекли радаром пограничники. Ну, и вернули молодчиков назад, составив акт о попытке нарушения государственной границы. С Глебом бывали случаи и похлещи. Вы когда-нибудь слыхали, чтобы органы высылали кого-нибудь из Магадана в Москву?

– Разумеется, никогда.

– А вот Глеба выслали! – торжествующе заявила Вика.

– Ну и ну.

– У Глеба был роман с очень красивой дикторшей Магаданского телевидения. Этакое миниатюрное создание, которую Глеб знаете как назвал? – Капелька! Так вот, за этой Капелькой ухаживал некто из высшего областного начальства. И, как оказалось, тоже добился успеха. Когда Глеб об этом узнал, он сразу прекратил с ней отношения. Все ее попытки вернуть его ничего не дали. И тогда она попыталась покончить с собой, но ее вытащили. А Глеба как виновника трагедии и опасного конкурента в двадцать четыре часа выслали в Москву.

– Мда-а, уникум, – пробормотал Михаил. – Почти как в анекдоте о проститутке, которую выгнали из публичного дома за моральное разложение. В «московской ссылке» вы и познакомились?

– Да. При каких обстоятельствах, вы уже знаете. Вот тогда-то для меня и началась нескончаемая работа. Сделать из него настоящего писателя.

Михаил было подумал, что ослышался: ОНА решила сделать писателем ЕГО!

Но Вика продолжала:

– Вы думаете, он действительно умел писать профессионально после того, как выпустил первую книгу в Магаданском издательстве? Ему не хватало воли работать, работать и работать изо дня в день. И он, если хотите знать, еще слишком мало умел.

– Вы что, – отпарировал Михаил, – полагаете, что профессиональный писатель должен писать как машина? Не признаете досуг необходимой частью творческого процесса, когда человек созревает для того, чтобы выдать небывалую вещь?

– Нет, – отрезала Вика, и Михаил, пожалуй, впервые осознал, с каким жестким, пожалуй, железным человеком (или даже противником?) имел дело Кураев.

– Нет и еще раз нет, – повторила Вика. – Знаете, сколько времени он бы сам «дозревал»? И сколько еще алкоголя вместил бы такой «досуг»? Я заставляла работать его всё это время, я задавала ему норму, читала, критиковала, объясняла, как надо писать.

– ВЫ ЕМУ объясняли?

– Конечно.

– И он выслушивал Ваши наставления?

– А что ему оставалось? Я расширяла его кругозор, давала ему книги, которые он должен был читать, чтобы знать, что такое настоящая литература. Или Вы считаете, что он мог без этого обойтись?

– Не знаю, мог или не мог. То, что он с вашей помощью узнавал, как и о чем пишут мастера, это безусловно хорошо и наверняка пошло ему на пользу. Однако я говорю о другом. Все самое главное у Глеба уже было – Вы сами сказали, что жизненного материала в его записных книжках хватило бы на дюжину романов. Опять же Вы сказали – и я согласен, – что он был прирожденный стилист, скажу даже больше – он обладал безукоризненным чувством меры во всем: в композиции, в характеристиках, авторских комментариях, в диалогах, в отвлеченных описаниях и в чем хотите еще. Разве все это вместе – не мастерство?

– Ну почему вы думаете, что его не надо было учить?

– Потому что он свободно мог обходиться без этого и даже, если хотите, обязан был обходиться.

– Но вместе мы составляли ударную силу! Что он мог самостоятельно выбрать из океана литературы? Сам он, что ли, познакомился с современной классикой? А когда я приохотила его к хорошему чтению, порой до смешного доходило. «Великий Гэтсби» он перечитывал несчетное число раз. Я даже прятать стала от него эту книгу, а он все равно находил.

– Послушайте! Мне просто показалось, что в Вашем стремлении сделать из него «большого писателя» Вы заходили слишком далеко и вторгались в сферу, из которой он все равно выталкивал Вас назад. Это было его собственное и, если хотите, священное!

– Ничего себе – священное! Вы бы еще сказали – неприкосновенное!

– Так и скажу! Вот ответьте, «Северо-восточные полигоны» Глеб начал писать при Вас?

Судя по тому, как вспыхнули и тут же погасли глаза Вики, Михаил попал в самую точку. Она не сразу нашла, что сказать.

– Ну, при мне он к этой теме только начал приступать. Основную работу он, конечно, проделал позднее. И Вы, похоже, думаете, потому что освободился от меня?

– Может быть. То, что Вы вложили в него, не пропало, конечно, – осталось с ним навсегда… Но отсутствие повседневного контроля… Ведь было ясно, что историю чукотского золота он давно и неспроста прощупывал с разных сторон, пытаясь рассечь весь сгусток, весь клубок известных ему легенд, рассказов, документальных версий и собственных наблюдений одним мощным ударом. И нанес он его очень точно, в том числе и потому, что его никто не пытался подправлять.

Он обнажил самый фокус сложной проблемы – вторжение в нетронутую богатую природу. С хищническими целями и людоедскими методами. Это драма личной ответственности особой породы трудяг – тундровиков, которых к тому же нещадно эксплуатирует начальство. Кто мог развернуть такое повествование, кроме самого Глеба? Кто еще был ему нужен?

– Ну, это уж слишком!

– Да-да! На своем направлении он продвинулся куда дальше любого, кто ставил перед собой сходные задачи. Равняться ему было попросту не на кого.

– А кого вы ставите выше него?

– В прозе?

– Да.

– Лермонтова, Фолкнера, Маркеса, Скалона. Я думал, что со временем и Глеб сумеет присоединиться к этой компании. Знаю только, что он к этому медленно, с натугой, но продвигался.

– Вы, очевидно, хотели бы убедиться в этом, прочтя новый роман Глеба?

– Да, конечно.

– Не знаю, дам ли я его читать кому-нибудь в обозримое время, в том числе и Вам. Я к этому еще не готова.

Михаил пожал плечами.

– Какие у меня основания рассчитывать на особое отношение? Я бы и просить об этом не решился.

– Почему?

– Потому что отдаю себе отчет – или человек сам предложит, или ничего не даст, несмотря ни на какие просьбы.

– Если созрею, предложу.

– Спасибо. – Михаил поклонился. – И, в отличие от многих, мне из наследия Глеба Александровича ничего не нужно.

– Да, я уже думала об этом, и никакой корысти с вашей стороны не нашла.

Михаил подумал, что за такое признание, возможно, тоже следует поблагодарить, но смолчал. Вместо этого он спросил:

– А чего вы опасаетесь больше – корысти или профанации?

– А это почти одно и тоже. Ольга Александровна дает нам прекрасное этому подтверждение, вы не находите?

– Нахожу.

– Вот это и позволяет надеяться, что вы поймете меня. Так что ждите.

Михаил счел, что беседа подошла к концу и стал прощаться. Он подумал, что ждать другой встречи придется долго.

Долгое прощание с близким незнакомцем

Подняться наверх