Читать книгу Записки военного музыканта. Полная версия - Алена Шенк - Страница 14

Профтехшкола имени КИМ находилась в таком районе г. Москвы, что добираться до неё было удобно с трёх сторон. Если находишся в районе Сокольников, то следовало доехать на трамвае до сокольнического круга и затем за 12-15 минут по 3-му Лучевому просеку к школе. Если ближе к Ярославскому вокзалу, то поездом (а несколько позднее электричкой) до остановки "3-й км", и через 3-4 минуты на месте, но чаще всего и удобней было доезжать на трамвае до остановок "Ново-Алексеевская" или "Староалексеевская " и 8-10 мин. до места. Школа занимала территорию и помещения бывшего Бахрушинского приюта. В старой дореволюционной Москве он так же славился, как и знаменитые купцы того времени: Морозов, Елисеев, Филиппов, Прохоров, Рябушинский и другие. Бахрушин отличался от них только тем, что был наиболее сердоболен. Чаще других делал пожертвования, как на дела религии, так и на построение и содержание приютов и богаделен. Территория приюта была очень большой, обнесена высоким забором, а в самом центре находилась большая действующая церковь. Когда все постройки были переданы профтехшколе, церковь оставили за прихожанами. По праздникам и воскресным дням в церкви проводились богослужения, звонили колокола, и было даже интересно наблюдать, как умудрялись уживаться столь совершенно разные по духу и содержанию два таких совершенно противоположных заведения. К слову сказать, борьба за закрытие церкви велась с момента образования профтехшколы и продлилась примерно до 1932-33 года. Вокруг этой церкви примерно на расстоянии 70-75 метров располагались 6 домиков. Это были общежития – интернаты для учащихся, а учебный корпус, мастерские, баня, столовая и другие необходимые пристройки располагались у самого входа в школу.

Профтехшкола имела и хорошую, и плохую репутацию. Хорошую, потому что она выпускала неплохих специалистов, а плохая заключалась в её недалеком прошлом. Двумя – тремя годами раньше, среди её воспитанников было немало шпаны, профессиональных воров и даже налётчиков. Всё это было уже в прошлом, но слухи и легенды ещё были живы. Из всех рассказанных эпизодов мне хорошо запомнился один. Сам пострадавший, по настоятельной просьбе повторял рассказ о случившемся. Случай весьма занимательный и весьма характерный для тех времён. Преподаватель русского языка, Ануфрий Фёдорович, как-то поздно возвращался домой, (квартира его была на территории профтехшколы), шёл он со стороны "Сокольнического паука" по 3-ему Лучевому просеку и, пройдя большую часть пути, у самого легендарного места "Кривая берёза", где по рассказам старожилов чаще всего совершались преступные происшествия, услышал знакомый голос: "Ануфрий Фёдорович, здравствуйте!" Сначала Ануфрий Фёдорович даже обрадовался, ведь со знакомым куда спокойней идти по опасной дороге, и он протянул руку, чтобы ответить на приветствие. Каково же было его удивление, сменившееся страхом, когда его рука наткнулась на протянутый нож, и он услышал повторный знакомый, ласковый, но повелительный голос: "Ануфрий Фёдорович, раздевайтесь!" Пришлось отдать костюм, часы и немного деньжат. Пострадавший хорошо знал, что этот голос принадлежал одному из воспитанников школы. Более того, он хорошо знал, что его недавно слышал на уроках но, сколько не пытался, ему это так и не удалось вспомнить. В дальнейшем, на уроках при ответах учащихся он пытался обнаружить хозяина голоса, но и это ему сделать также не удалось. Видимо, налётчик и решился на это нападение потому, что покинул школу. Конечно, по классным журналам были установлены фамилии тех, кто бросил учёбу незадолго до этого происшествия. Однако выяснилось, что в общежитии они давно не проживают, и установить их новое местонахождение не было возможности. Старожилы рассказывали, что нередко можно было увидеть (не посторонним, конечно), как кто-либо из воспитанников школы чистит револьвер или точит "финку", т.е. идёт подготовка к ночной работе.

Всё это было в прошлом профшколы, к сожалению, и настоящее было далеко не идеальным. Наряду с неплохими успехами в учёбе, спорте и художественной самодеятельности, процветали и азартные игры, карты, пьянки, драки. Всё дурное заразительно и, кое-что из дурного прилипло и ко мне. С виду наивная игра "расшибаловка" тоже засасывала и отвлекала нас, младших, и от учёбы, и от полезных дел. Деньги на это мероприятие мы прирабатывали тем, что летом, когда старшеклассники на каникулах устраивались на работы (чаще всего земляные), мы подряжались за 50 копеек, дежурить за них по домику. А вскоре я, глядя на своих лихих сверстников, ловко пускающих дым из носа, сам пристрастился к этому пороку.

Не прошло и года после моего прихода, профшкола была преобразована в ФЗУ имени КИМ. Для первокурсников это обернулось только тем, что нам объявили, что теперь учёба будет только трёхгодичной, и готовить будут не специалистов со среднетехническим образованием, а просто будут готовить из нас слесарей, токарей, фрезеровщиков с общеобразовательным уровнем примерно за 8 классов. Если с обычной классной учёбой я еще справлялся, хотя при большей усидчивости и строгом контроле над собой мог бы учиться на "хорошо" и "отлично", то специальная подготовка мне почему-то абсолютно не давалась. Однако тянул. Было немного обидно, что к технике у меня не было никаких способностей. Однако по мальчишеской беззаботности, к тому же многие учились значительно слабее меня, я как-то не задумывался над последствием. Как я теперь хорошо понимаю, отсутствие хорошего родительского контроля играло свою роль. Вскоре я увлекся футболом, а как только появились в общежитии столы для настольного тенниса, немало времени стал уделять и этой игре. Как в футболе, так и в настольном теннисе, дела у меня пошли не так уж плохо. В футбол, несмотря на свой маленький рост, я играл вратарём (это пошло ещё от детдома), играл я за 4-тую команду завода "Аремз-насос" по губотделу "Коммунальников". По вечерам были тренировки, а по воскресеньям – спортивные встречи на первенство губотдела. Игры проходили или на стадионе завода, который находился за забором профтехшколы, или на стадионах противников. Начинали игры 4-е команды, их сменяли после некоторого перерыва 3-е, 2-е, и главные силы – 1-е команды – вступали в игру уже под вечер. Так что почти весь воскресный день уходил на футбол. Однако я частенько выкраивал время, чтобы заскочить к сестрам. Лена жила к тому времени на Литейном переулке, а её сыну Алику шёл уже 5-й год. Стоило мне появиться у них дома, как Алик начинал меня упрашивать показать форму: бутсы и щитки. Я охотно разворачивал своё хозяйство, а он охотно, наивно и по детски восхищённо рассматривал всё и с удовольствием примерял вратарские перчатки. Спортивные мероприятия, затем и шахматные турниры для нас, молодых ребят, в какой-то степени заменили родительскую опеку и, я благодарю судьбу, что эти увлечения способствовали тому, что картёжное болото и "расшибалочка" не засосали меня окончательно. Подобное случилось с некоторыми моими сверстниками и товарищами, которые доигрались до того, что вынуждены были податься в бегство.

Однако и хорошее хорошо в меру, а моё сильное увлечение, особенно настольным теннисом, принесло мне немало вреда. Доигрывался порой до того, что стал пропускать и учёбу, и практику. Сейчас я нередко, вспоминая то время, задаюсь таким вопросом, почему я был совершенно безразличен к учёбе и своему будущему, ведь на моём пути было немало хороших и даже прекрасных людей, которые пытались вдолбить мне простые истины и направить меня путь истинный. Много времени уделял мне директор ФЗУ Афанасьев. Он был знающий, дельный директор, умный и чуткий человек, уважаемый в коллективе. Сколько раз он беседовал со мной, уговаривал перейти в художественную школу, где директором был его друг, но я был упрям и ничего не хотел, да и не умел понимать. Слишком раннее самостоятельное решение любых вопросов, слабое освоение технических навыков накладывали печальные отпечатки на жизнь и учёбу. Время шло, пришла пора выпуска из ФЗУ, и здесь директор пошёл мне навстречу, желая, чтобы повысились мои специальные знания и практические навыки, он оставил меня на работе при мастерских ФЗУ. Ко мне прикрепили "тягача", бился со мной и мастер цеха, но освоение технических навыков если и двигалось вперёд, то очень и очень медленно. На слесарных работах я мог делать только грубую обработку, точность мне не давалась. Не получалась и на фрезерном станке точная установка деталей. Словом, мастер был мною недоволен и не раз пытался уволить меня. Работа в редколлегии, добросовестное выполнение общественных поручений по работе в художественной группе по оформлению и то, что директор не терял надежды перевести меня в художественную школу, побуждало его становиться на мою защиту, да и разве только на мою. Добрым советом и учтивостью он не обходил никого. Мне вспоминается такой случай. Ещё до окончания ФЗУ он как-то стоял на территории ФЗУ и о чём то беседовал с завхозом, увидев их, я хотел было обойти их стороной, но директор, подозвал, спросил о чём-то и взглянув на мои совсем развалившиеся ботинки, покачал головой и спросил завхоза: "А когда у вас ближайшая замена обуви у воспитанников? "Нескоро", – ответил завхоз. "Может быть, есть сейчас на складе что-либо получше этого?" – указал директор на мои ботинки. Дело кончилось тем, что директор достал из кармана деньги, отсчитал необходимую сумму на покупку ботинок и сказал: "Беги на Сретенку и купи себе новые ботинки, да не забудь взять товарный чек!" И, объяснив мне, что такое товарный чек, он добавил ещё рубль – "Носки тоже, придёшь – покажешься!" Помнится, что это поручение я выполнил особенно добросовестно но, к огорчению всех, кто учился и работал в ФЗУ, он вскоре заболел и скончался. ФЗУ потеряла хорошего директора, а такие как я – опору и наставника. Для начальника цеха всё оказалось проще. Вскоре подвернулся удобный момент, подобраны "ключи" и директор подписал приказ о моем увольнении, и я стал безработным.

В ту пору безработица ещё только начинала "худеть''. Страна только начала делать огромные шаги по её ликвидации. Как члену профсоюза с маленьким стажем и маленьким заработком, мне определили пособие по безработице в сумме 16 рублей 28 копеек. Став на учёт на бирже труда, я стал ожидать повестки с вызовом на работу. И тут вновь "злые пороки" картишки и "расшибалочка" с новой силой вцепились в свою жертву. Времени свободного стало много, а таких же как я безработных в общежитии было ещё несколько человек, время коротали мы или за картишками или за "расшибаловкой". На эти 16 р. 28 к. и жить, и играть в картишки, даже по маленькой, было больше, чем трудно. И нетрудно предположить, к чему это могло привести и как плачевно окончится. В какой-то степени я понимал создавшуюся обстановку, и как мог, сопротивлялся своему окончательному падению, и в какой-то степени даже проявлял характер. Я никогда не шёл на "игры", если у меня в кармане были деньги только-только на еду на оставшиеся дни до получения пособия. Расчёт был самый экономный, на тарелку супа в нашей столовке, а так как хлеб в столовой стоял уже нарезанный, то я, "добросовестно"

напирал на хлеб, да ещё старался пару кусочков припрятать в карман на ужин. Если удавалось заполучить кусочек масла, то я его ел в “приглядку”. Намазывал маслом только полкуска хлеба. Начинал есть с не намазанной части и с радостью предвкушал, как будет вкусна вторая половина. И всё же при всём упорстве и старании последние 2-3 дня до получения денег приходилось занимать у кого-нибудь из ребят 15 – 20 копеек и питаться одной булочкой в день. Стоимость булочки сайки тогда была 6 копеек. Становилось всё трудней и трудней, ведь кроме еды нужно было хоть как-то скромно одеваться и обмываться. Я хорошо понимал, что только быстрое получение повестки с биржи труда может оказаться спасающим бальзамом. Но повестка не приходила. Я всё чаще и чаще сам стал бегать в Рахмановский переулок на биржу труда и тогда, когда я было потерял всякую надежду на выход из создавшегося положения, помощь пришла неожиданно совсем с другой стороны.