Читать книгу Гоэн - Аля Карамель - Страница 8

В жизни случаются такие моменты, когда словно делаешь стоп-кадр и навсегда запечатлеваешь в памяти увиденную картинку. Таня именно так запомнила день, когда мама забирала её из больницы. Прямо в майские праздники, накануне второй университетской сессии, у Тани обострился аппендицит. Хирург, склонившийся над пациенткой, ожидающей наркоза, распространял настолько плотные алкогольные пары, что интерн (а может, хирург, просто молодой), ассистирующий на операциях, не выдержал:

– Юрий Михайлович, простите, но вы не можете оперировать! Позвольте мне!

«Интерн» – имени его Таня не запомнила – справился с задачей на удивление хорошо. Вскоре её выписали, и вместе с мамой они поехали домой. Сидели друг напротив друга, трясясь в полупустом дребезжащем трамвае. Мама задремала. Солнечные лучи скользили по её волосам, по безмятежному лицу, по обнажённым плечам, по вздымающейся груди под лёгким платьем, по пыли, висящей в воздухе салона. У Тани захватило дух: она словно видела перед собой картину Боттичелли! Это был последний раз, когда она помнила маму здоровой.

…А потом были обследования, биопсии, рентгены, томографии, бесчисленное количество анализов, очереди, очереди, очереди… Одна больница, другая. Ремиссия, рецидив. У мамы обнаружился тот же вид рака, от которого когда-то сгорела её собственная мать. Агрессивный. Безжалостный. Самым страшным испытанием для Тани была невозможность облегчить мамин болевой синдром. Таблетки не помогали, а препараты, содержащие морфин, было сложно, почти невозможно получить. К тому моменту, когда Таня приносила маме спасительную таблетку, нужно было сразу же начинать добывать следующую – обивать пороги, скрестись в двери, звонить, унижаться, заискивать, манипулировать, угрожать, молить, врать…

Таня помнила, что в это страшное время рядом с ней была мамина сестра, тётка Наталья, и двоюродный брат Виталик. Они делили невесёлые хлопоты по уходу за мамой, по организации лечения и по облегчению её состояния. А вот где был папа? Он вроде бы жил дома, уходил утром на работу, а вечером приходил домой. Но ни в больницах, ни в поликлиниках, ни в кабинетах чиновников здравоохранения, распределявщих квоты на сильнодействующие обезболивающие препараты, Таня не могла вспомнить отца.

…Когда усталый санитар вынес растерянной Тане оставшиеся от мамы вещи, она рассеянно приняла их и на негнущихся ногах побрела домой. Пропажу крестика на золотой цепочке, который всегда, сколько помнила Таня, был на маминой шее, она обнаружила не сразу. А когда обнаружила, не размышляя ни секунды бросилась обратно в больницу. Влетела в приёмный покой, потребовала вызвать того санитара. Он вышел к ней: те же усталые глаза, безразличный взгляд. Не видел, говорит.

– Послушайте! – закричала Таня, чувствуя, как мучительно сжимается сердце. – Мама очень тяжело болела и в страшных муках умерла! Не нужен вам чужой крест, поверьте, вы не захотите нести его!

Санитар вздрогнул, словно очнулся, как-то по-новому посмотрел на Татьяну, растерянно замигал, исчез за наполовину выкрашенной белой краской стеклянной дверью и сразу же вернулся. С маминым крестиком в руке.

…А потом Татьяна взяла свой диплом инженера промышленных и гражданских сооружений, попрощалась с тёткой Наташей и братом Виталиком и уехала в Москву. Она точно знала – в Новосибирск она больше не вернётся, разве что погостить.

Десятилетия спустя, разбирая с психологом завалы эмоционального мусора, Таня услышала: фигура отца выдаёт человеку мандат на успех. Ха! Она сама себе его выдала, когда объявила себя круглой сиротой. У неё не стало матери, а отца никогда и не было.