Читать книгу Карминная метка - Ами Ли - Страница 5

Устав Семей никогда не был гарантом мира.

Его строки рождались не из стремления к справедливости, а из усталости от крови.

Здесь все построено на равновесии страха и долга – на вере в то, что слово, скрепленное печатью, способно сдержать хаос.

Но время доказало: ни одна печать не сильнее человеческой воли.

Там, где кончаются правила, начинается правда.

И в этом – суть всех кланов, всех браков, всех войн.

Айра

Портленд никогда не радовал меня солнечной погодой. Угрюмость, сырость, дожди и затянутое туманной пеленой небо полностью соответствовали тому миру, в котором я живу.

Мы всегда были «другими», словно находились под куполом, защищенным от обычной жизни.

Пока девочки в свои тринадцать лет получали на день рождения новый набор косметики, я хоронила собственную мать. Когда другие в пятнадцать лет сбегали на тусовки втайне от родителей, я осваивала новый вид холодного оружия.

Можно ли меня жалеть?

Да, конечно.

Нужна ли мне ваша чертова жалость?

Нет, никогда.

Я выросла в мире, где нет места никчемному сочувствию; где каждый угол пропитан кровью, а крики врагов слышны из подвалов.

– Ты опять ничего не ешь, – Марко двигает тарелку с салатом ко мне.

Морщусь. Аппетита нет. Желания продолжать этот день после «прекрасных» утренних новостей также нет.

– До сих пор не понимаю, – поковырявшись вилкой в салате, отодвигаю тарелку, перехватывая его взгляд. – Как ты можешь с таким спокойствием сидеть и завтракать? Эти ублюдки в очередной раз обстреляли нашу базу. Погибли люди. Несколько поставок оружия, которые мы должны были отправить на днях, взорвались к чертовой матери. Полиция сообщает о трех новых пропажах за сутки! За сутки, Марко, мать твою! А мы ничего не делаем. Черт возьми, Риккардо скоро перестреляет всех наших людей. Хочешь потерять влияние? Да ты на финишной прямой!

Резко встаю из-за стола, пока кровь закипает изнутри с новой силой. Что, черт возьми, с ним происходит? Почему мы не даем ответный удар?

– А ты знаешь, чем все это грозит?

Провожу большим пальцем по шее, делая невидимый надрез. Едва заметно ухмыляюсь и склоняю голову, глядя Марко в глаза.

– Смерть появится из ниоткуда, когда ты ее не будешь ждать. И все, Марко. Тебя убьют сразу, а меня, может быть, оставят в живых. Но ты же сам прекрасно понимаешь, в качестве кого. Нравится такой расклад?

– Приди в себя, Айра. Ты перегибаешь палку. Образумься и пойми, с кем ты разговариваешь.

Марко хмурится, поднимаясь из-за стола. Я же делаю шаг назад, вздергивая подбородок.

Мне нечего ему больше сказать.

Всю неделю он молчит, ничего не предпринимает, словно ведет все к открытой войне.

Ненавижу неизвестность. Ненавижу безответственность. Особенно когда в твоем подчинении сотни людей, жизни которых зависят от решения одного человека.

– Я жду тебя в кабинете через тридцать минут. Нам есть что обсудить. Выход из этой ситуации тоже есть, и ты его знаешь.

Проглотив ком в горле, присаживаюсь обратно. Запускаю пальцы в волосы и утыкаюсь взглядом в панорамное окно.

Конец августа. В этом году он выдался особенно дождливым. Возможно, это в честь годовщины смерти моих родителей? Через пять дней будет ровно десять лет, как их нет. Двадцать девятого августа две тысячи тринадцатого года они погибли в очередной перестрелке с кланом «Кассатори».

Ужасно, не правда ли? Мне всего двадцать три, а я уже сирота десять лет.

Прокрутив на пальце кольцо с аквамарином, доставшееся от матери, делаю глубокий вдох и прикрываю глаза.

В нашем мире рождение дочери редко становилось поводом для радости. Это была не трагедия, нет. Скорее, тихая, горькая досада, предчувствие упущенной выгоды и напрасных надежд. Мир, выстроенный мужчинами для мужчин, жаждал наследников – продолжателей имен, фамильных дел и клановых амбиций. Женщинам же в нем отводилась роль украшения гостиной. Хранительница очага, который сама она и не выбирала.

И, разумеется, обязанность ублажать мужа в постели. Это было такой же неотъемлемой частью брачного контракта, как и все остальное. Девственность, чистота – эти слова звучали как печать качества на товаре, который следовало выгодно обменять на политический альянс или финансовую поддержку.

Я с детства видела эти браки. Видела, как юных, испуганных девочек – почти детей – отдавали в руки уставшим от жизни мужчинам, чья кровь уже едва ли могла разгореться без помощи дорогих стимуляторов. Их судьба казалась мне медленной, изящной казнью в стенах золотых клеток.

Именно поэтому, когда на свет появилась я, родители испытали тяжелую, почти физическую боль. Они уже видели ту пропасть, на краю которой мне предстояло балансировать всю жизнь. Они оплакивали мою участь еще до того, как я сделала первый вздох.

Я не держу на них зла. К отцу всегда относилась с прохладной вежливостью, но мать… мать я любила всем сердцем, той безрассудной детской любовью, от которой сердце стучит чаще. Ее гибель оставила на моей душе адский шрам. Это вечная пустота, незаживающая рана, что ноет при каждом воспоминании, при каждом слове, которое я так и не успела сказать.

Моим воспитанием занялся Марко. Он стал тем, кто вырастил из меня нормального человека. Он вложил в меня качества, без которых можно лишь погибнуть: расчетливый ум, твердую руку и умение скрывать уязвимость за маской безразличия. Марко поднял меня с колен, когда мир рухнул, и показал, что женщина может не просто выживать в тени мужчины, а быть ему ровней по силе, по воле, по праву.

Но благодарность – опасное чувство. Оно так легко переходит в нечто большее, слепое и доверчивое. И нет, я не могу назвать Марко близким человеком. Любви к нему я не испытываю. Слишком хорошо вижу холодный расчет в его поступках.

Он сам научил меня чувствовать вкус власти, сам показал, как отстаивать свое право на гнев. А теперь, когда я обращаю против него его же уроки, он смотрит на меня с укором и попрекает за резкость. Иронично.

Поднимаюсь в свою комнату, закрываю дверь на замок и подхожу к шкафу напротив кровати. Достаю черные широкие брюки, белый лонгслив с открытыми плечами и переодеваюсь из домашней пижамы. Вьющиеся волосы собираю в высокий тугой хвост. Рыжая копна так и норовит вырваться из резинки, но я одерживаю над ней победу. Подвожу губы карандашом бордового оттенка и слегка подкрашиваю ресницы тушью.

Примерно представляю, какой разговор заведет Марко, ─ он несколько дней что-то невнятно мямлит, но так и не может сказать ничего адекватного, соскакивая с одной темы на другую. Делаю глубокий вдох и готовлюсь к сегодняшнему дню. Сомневаюсь, что на меня посыпятся хорошие новости.

Клан «Кармин» переживает свои худшие дни. Противостояние с одним из крупнейших кланов на востоке от нашего штата грозит войной.

Клан «Кассатори» славится торговлей людьми и похищениями средь бела дня уже более двадцати лет. Конфликт разгорелся, когда такие похищения стали появляться на нашей территории.

Если заглянуть глубже, видно: зародыш всего ужаса начался еще при наших предках. Мой отец не мог поделить с отцом Риккардо портовые территории. Долгие годы шла холодная война, но по возрасту никто не хотел начинать активное противостояние.

Но стоило вступить на пост Марко и Риккардо, конфликт приобрел новые обороты, ─ молодая, горячая кровь, жаждущая власти, признания и авторитета.

Придурки.

Беру карту со своими пометками и иду в кабинет Марко. Я знаю лишь об единственном возможном выходе. Нашей численности и территории недостаточно, чтобы противостоять Риккардо.

И я сама веду себя на верную погибель.

Кабинет Марко напоминает музей. Все в древесно-темных тонах. Большой стол для переговоров, пара мягких кресел в углу, куча документации и книг на стеллаже, тускловатая лампа с теплым оттенком. Но больше всего мне нравился стеллаж с коллекцией оружия: от пневматики до снайперских винтовок. Хоть я и тяготею к ножам и луку со стрелами, коллекция Марко впечатляет.

Захожу в кабинет и замираю на мгновение, замечая знакомую макушку чуть выше спинки кожаного кресла. Пальцы неосознанно сжимают бумагу сильнее обычного, в горле предательски пересыхает. Так и стою в дверном проеме, все еще поглядывая в сторону кресла. Не показалось ли мне?

Нервничаю, но беру себя в руки и прохожу к столу:

– Тревор, – едва слышно произношу, выдавливая из себя улыбку.

Честно? К нему лично у меня нет ни капли неприязни. Но одно лишь воспоминание о его брате вызывает во мне острое, физическое желание исчезнуть – раствориться в воздухе, стереться из реальности. Пять лет я его не видела, а кажется, будто время застыло: все те же светлые кудри, та же наглая, знакомая до боли ухмылка. Разве что у глаз прибавилось две-три новые морщинки. Рад ли он меня видеть?

Открытый конец наших последних встреч с Андресом плотно отпечатался на нашей с Тревором дружбе. В этом есть и моя вина в том числе.

Наверняка он меня ненавидит. Черт, я так виновата перед ним.

– Айра, – его улыбка становится шире, но до глаз не доходит. – Господи, как ты изменилась. Прямо красотка.

Чувствую, как его взгляд скользит по мне изучающе, оценивающе, но в итоге останавливается на моих глазах. Я не отвожу взгляд, позволяя ему смотреть, позволяя искать ответы на все те вопросы, что висят между нашими невысказанными словами.

Пусть ищет. Все, что он найдет – это холодная злоба и выжженная пустота. Ничего другого я ему предложить не могу.

– Андрес просил передать тебе привет, – улыбка Тревора кажется такой непринужденной, от этого слова впиваются в меня острее. – А я все спрашиваю, где же Айра? Почему ты так давно не приезжала к нам?

Из горла вырывается короткий, нервный смешок, прежде чем я успеваю его сдержать. Глаза непроизвольно округляются. Он что, серьезно? Неужели это какая-то изощренная шутка? Тревор не в курсе нашего конфликта? Неужели Андресу было настолько противно, что он не удосужился поделиться этим даже со своим братом?

– Знаешь, в связи с нынешней ситуацией, нет времени разъезжать по гостям. Тем более мы не в том положении, чтобы развлекаться, сам понимаешь. Марко, что ты хотел? – перевожу на него взгляд.

Блять. Это бегство. Грубое, топорное, но единственно возможное. Еще один такой душевный вопрос, еще одна эта фальшиво-сладкая улыбка – и я не ручаюсь за себя.

– Ты говорила, что у тебя есть план. Я хочу послушать твои мысли по этому поводу.

Раскладываю на столе карту и беру красный маркер. Вчера уже сделала несколько заметок, но хочется показать им наглядно, что я задумала.

– «Кассатори» находится на востоке от нас. Остается запад – это мы, север – «Карсара», – указываю на Тревора, – и юг – «Кир». Получается почти кольцо. Нам нужны люди, оружие, территории. Для этого нужно объединиться с крупным кланом, желательно, с тем, что на севере от нашего штата, – поворачиваюсь к Тревору, обводя жирным кругом точку штата Вашингтон на карте. – Клан твоего брата должен стать связующим. С южным у нас сейчас нет контактов, но вы можете проложить дорожку. Что я предлагаю…

Смотрю сначала на Тревора, потом перевожу взгляд на Марко. Становится тяжело дышать. Я не из робких, но очень сложно подавить свое эгоистичное «я».

– Есть только один способ сделать все официально и согласно Синдикату – это браки. Было бы здорово женить Марко, но, увы, у вас с… – невольно делаю запинку, – с Андресом нет сестер. Синдикат признает брачный союз единственным легитимным способом объединения кланов. Союз вступает в силу после регистрации у комиссара, подписей глав и двух свидетелей, а обручение дает сторонам тридцатидневный иммунитет.

– Шикарно, – восхищается Тревор. – Двадцать минут назад мы с Марко обсуждали точно такой же вариант.

– Я рад, что мне не придется вбивать в твою голову, что так будет правильно, – говорит Марко. – Поэтому в ближайшее время вам с Андресом нужно обручиться. А как только после вашего брака пройдет три месяца, мы выдадим Мелиссу Конти, сестру Нила, за Тревора.

Кажется, земля внезапно ушла из-под ног. Комната плывет, и я судорожно хватаюсь за край стола, пальцы впиваются в полированное дерево до побеления костяшек.

Как же так? Я должна была выйти за Тревора. Я так предполагала. Как выйду замуж за того, кого терпеть не могу? Как обручусь с трусом, не способным принять ответственность за свои поступки?

Прерывисто дышу, потупив взгляд на карту, лежащую на столе.

Взять себя в руки. Я не могу позволить им увидеть слабость. Не могу. Придется принять это. Придется согласиться на этот фарс с высоко поднятой головой, словно это мой собственный выбор.

И, возможно, так даже лучше. Лишь Андрес знает правду – знает, что я давно утратила ту самую «невинность», которую так боготворят в невестах. И именно он когда-то стал причиной моего падения.

Тем более, брак фиктивен. Никто не заставляет меня ложиться с ним в одну кровать, стелиться под него и все в таком духе, так ведь? …так ведь?

Борюсь со своими мыслями, пытаясь вернуться в суровую реальность. Нужно ответить. Как-то среагировать, а не стоять как вкопанная. Но что мне ответить? О да, я мечтаю выйти замуж за человека, который заставил меня собирать себя по разорванным кускам?

– Айра?

– Когда мне собирать вещи? – сдавленно спрашиваю, в очередной раз одним движением прокрутив мамино кольцо на пальце.

Выходит, о нашей ссоре с Андресом не знает никто. Я молчала, как рыба, понимая, что одно неловкое слово – и их братская дружба с Марко разобьется вдребезги. И Андрес… он, видимо, тоже не счел нужным посвящать Тревора в наши грязные секреты. Забавный расклад. Целая комедия в двух актах, где главные герои делают вид, что ничего не было.

Но теперь мне предстоит выйти замуж за него. Жить с ним в одном доме. Видеть его каждый день. Какое-то сумасшествие…

– Мы поедем с тобой вместе, – Марко сочувственно улыбается мне.

Он знает, что я скорее пойду на фронт, чем добровольно надену фату. Знает о моей почти животной тоске по свободе, о том, как я содрогаюсь от чужих прикосновений. О моем глубоком, нерациональном отвращении к мужчинам и ко всей этой ритуальной пляске под названием «брак».

– Ваш брак будет только на бумаге, Айра, – вдруг вступает Тревор, и в его голосе я слышу искреннюю попытку утешения. – У вас будут отдельные комнаты, разные уборные. К тому же, впереди спецоперации, вылазки, подготовка. Вам просто некогда будет пересекаться.

Только на бумаге. Эти слова должны были стать глотком воздуха, но почему-то от них в груди становится еще холоднее.

– Проблема не в том, чтобы находиться рядом, Тревор. Мне плевать, если Андрес будет рядом со мной. Проблема в том, что это брак на всю жизнь или до момента, пока одного из нас не начнут отпевать на собственных похоронах, – бросаю маркер на стол, не сдержав наплыва эмоций. Опускаю взгляд в пол и качаю головой. – Я еще раз задаю вопрос: когда мы выезжаем?

– Завтра утром.

Киваю и буквально выбегаю из кабинета. Жуткий ком в горле мешает нормально дышать. Я никогда не позволяю себе драматизировать. Если этого требует долг – значит, иного пути нет. Но сейчас речь идет не просто о задании. Речь идет о моей жизни. Обо всей моей будущей жизни, которую я должна добровольно сковать цепями с человеком, который уже однажды воспользовался моей уязвимостью. Кому вообще захочется обрекать себя на брак без тени любви?

И тут же, как ножом по сердцу, – пронзающая правда: я все еще его люблю.

Любовь, которая должна была быть спасением, стала моей тюрьмой. И подпись под этим смертным приговором ставлю я сама.

Выхожу на улицу, и пальцы сами нащупывают в кармане спасительную пачку и зажигалку. Сколько ни пыталась бросить – все впустую. Пламя вспыхивает, я делаю глубокую затяжку, присаживаясь на холодное бетонное крыльцо. Дым поднимается медленно, растворяясь в сыром воздухе.

Как я выдержу это? Мне предстоит долгая пытка, где каждый день будет борьбой между трезвым расчетом и безумием сердца, которое я обязана скрыть.

– Знаю, тебе не понравилась эта идея, пушинка.

Голос Тревора за спиной заставляет меня внутренне сжаться. Он опускается рядом. Молча протягиваю ему пачку. Тревор с тихой усмешкой качает головой, но все же берет одну сигарету. Помогаю прикурить, и снова утыкаюсь в пустоту, закусив губу до боли.

– Давно ты меня так не называл, – смешок слетает с моих губ. – Ностальгия.

– Мне жаль, что Андрес посмел тебя обидеть. Я знаю, что между вами что-то произошло на твое восемнадцатилетие.

Поворачиваюсь к нему и вопросительно склоняю голову набок, ожидая продолжения. Боюсь сболтнуть лишнего.

– М-да, Тревор, в тактичности тебе нет равных.

– Я же не глупый, Айра. Я видел, как он буквально выскочил из твоего дома, забыв даже застегнуть рубашку. Он не реагировал на меня. Когда мы уехали в Сиэтл после твоего восемнадцатилетия, ты больше ни разу к нам не приехала. Игнорировала мои звонки, сообщения. Андрес замкнулся, стал молчаливым и угрюмым. Моя пушинка, радовавшая меня каждые выходные своей улыбкой и криками после очередного проигрыша в приставку, просто испарилась. И знаешь, Андресу чертовски не идет на пользу ваша ссора.

Сердце болезненно сжимается, тело мгновенно напрягается, спина выпрямляется сама собой. Глоток воздуха застревает в горле, смешиваясь с дымом и внезапной, едкой надеждой. Почему он замкнулся? Он что-то чувствует? Сожалеет? Или тихо ненавидит меня за ту ночь? Что с ним?

Резко передергиваю плечами, словно стряхивая наваждение. Пять лет. Пять долгих лет я вычеркивала его из мыслей, хоронила каждую улыбку, каждый взгляд. И все ради чего? Чтобы сейчас, от одного лишь слова Тревора, все воскресло и встало в горле колючим, невыносимым комом?

– Прости, Тревор, я поступила неправильно по отношению к тебе. Ты мне все еще как брат, но я не смогла. Захотела все оборвать. Не знаю, что тебе известно, но обсуждать это сейчас я… не готова.

– Я был обижен. Но со временем понял: значит, на то были веские причины. Если захочешь, я сделаю так, чтобы ваши пересечения с Андресом были минимальными. Мне хочется мира между вами, но твой комфорт – прежде всего, Айра. Я действительно не в курсе, что там у вас случилось, но рассчитывай на меня.

Он делает последнюю затяжку и гасит сигарету о бетон.

– Я просто надеюсь, что однажды ты сможешь его простить. Потому что все эти пять лет, когда он остается один… я перестаю узнавать своего брата.

– Спасибо, – едва слышно шепчу, уводя взгляд в сторону.

Теплые руки Тревора обвивают мои плечи, и я чувствую до боли родной аромат, отбрасывающий меня на пять лет назад. Ощущение безмятежности, теплой дружбы, доверия.

Тревор ни в чем не виноват. Если бы он знал правду о той ночи, он бы, не задумываясь, оторвал голову собственному брату, даже несмотря на то, что младше его на год.

– Пора идти собирать чемоданы, – мягко, но настойчиво освобождаюсь из его объятий, чувствуя, как по коже бегут мурашки. Слишком много чувств, слишком много воспоминаний. – Спасибо за этот разговор. Мне… действительно стало легче.

– Я весь в твоем распоряжении, Айра. Можешь полагаться на меня так же, как и на Марко.

Буквально заставляю себя улыбнуться и ухожу в свою комнату.

Черт его дери, почему ощущение, что на этом все лучшее, что было в моей жизни, кончилось? Чем дальше, тем все опаснее, труднее, непонятнее. Сейчас меня ждет полная неизвестность.

Время утекало, как вода меж пальцев. Стоило собрать два чемодана, перебрать вещи, которые оставлю здесь, разобраться с паспортами и документами, а за окном уже темно.

Я не любительница душевных разговоров, но после диалога с Тревором мне действительно стало легче. Возможно, меня радует тот факт, что наши пересечения с Андресом, особенно наедине, будут минимальны.

До меня доходили слухи. За эти пять лет Андрес Картнесс дал о себе знать. В сводках новостей его имя не встретишь, но в тихих коридорах и на закрытых совещаниях кланов его имя звучит с особым, леденящим уважением. Говорят, он не бросает слов на ветер. Каждое его обещание – будь то награда или угроза – это приговор. А его пытки… о них шепчутся с особым ужасом. Это холодные, выверенные до миллиметра процедуры, доведенные до пугающего совершенства.

Мне сложно представить, что будет происходить между нами.

Не спорю, наш мир подразумевает жестокость, кровь и пытки. Но мое место всегда было на другом фронте: в документах, в рискованных вылазках за информацией, за столом переговоров. Смогу ли я найти общий язык с человеком, для которого орудие – сама боль? Сможет ли он, выросший в мире грубой силы, проявить уважение к тому, чья сила – в тишине и расчете?

Я глубоко уверена, что эта затея поможет нашему клану выбраться из этого круговорота смертей, но погубит меня напрочь. Разрушит во мне то, что я так долго пыталась собрать по крупицам после поступка Андреса. Разбудит во мне чувство, которое пыталась убить собственными руками каждую ночь, нанося увечья на свое тело. Я спрятала его далеко, в самую глубь разбитого сердца и пообещала, что никто и никогда не сможет даже коснуться его. Благодаря ему я больше не верю в любовь, которую так яро пропагандируют в сказках.

Буквально заставила себя презирать Андреса. Смогла сменить подростковую влюбленность на гнев. И будет просто отвратительно, если все мои годы борьбы были напрасны.

Поток мыслей прерывает стук в дверь. Уже с первых секунд я понимаю, кто это. Марко после девяти вечера никогда не подходит к моей комнате, а прислуга всегда все оставляет за дверью. Натягиваю пижамные штаны и футболку.

Открываю дверь и вижу Тревора. В руках он держит ящик пива, поверх поднос с креветками и несколькими соусами. Опираюсь на дверной косяк, склоняю голову и скрещиваю руки на груди.

– Что за подкуп? – не могу сдержать предательской улыбки.

– Твои любимые креветки. Пиво. И самые задушевные разговоры. Неужели ты меня не пустишь?

– Проходи. Не оставлять же тебя в коридоре.

Запускаю Тревора и закрываю за ним дверь. Он ставит алкоголь и закуску на журнальный столик и двигает его к моей кровати. Молча наблюдаю, округлив глаза от его безумной энергии. Тревор буквально запрыгивает на кровать и хлопает ладонью рядом, предлагая присесть. Медлю несколько секунд, прежде чем согласиться и устроиться рядом. Подгибаю под себя ноги и забираю у Тревора бутылку пива.

– Ты решил идти напролом, – усмехаюсь, взяв креветку. – Знаешь, словно мне опять пятнадцать, и я сижу в твоей комнате, обсуждая все на свете. Ты покажешь пару новых ножей, научишь парочке приемов, а потом я тихо выползу через окно, чтобы никто не видел, и убегу к себе.

Теплые воспоминания греют душу. Опускаю взгляд, чувствуя, как грусть волной накатывает. Тревор всегда был мне как брат. Близкий по духу человек, с которым я могла поделиться абсолютно всем. С Марко же таких отношений никогда не было. Да, мы стали ближе после смерти родителей, но довериться ему я не могла.

Марко – про гиперопеку. Он подумает сто раз прежде, чем ответит. До восемнадцати я чувствовала свободу только в доме Картнессов. Андрес и Тревор давали ее, но стоило переступить порог дома – снова вечные «нельзя».

Возможно, поэтому наши с Марко разговоры часто переходят на повышенные тона. Я не верю, что он действительно доверяет мне.

– Тебе было важно, чтобы этого не увидел Андрес, – подмечает Тревор, выводя меня из транса. – Ты убегала в надежде остаться незамеченной именно им.

Андрес… Опять Андрес. Я чувствую, как каждая клеточка моего тела противится воспоминаниям. Разум ведет бесконечную войну с сердцем, и я не в силах помешать им.

– Я до сих пор не понимаю, почему он никогда не сидел вместе с нами, а если узнавал о наших посиделках, то начинал злиться.

– Айра, – Тревор шумно выдыхает и трет переносицу. – Андрес был без ума от тебя. В прямом и переносном смысле. Он постоянно думал о тебе – когда тебе было шестнадцать, семнадцать, восемнадцать. Все это время он был влюблен, но ты же знаешь, как нас воспитывали. Точнее, как воспитывали Андреса. Любое проявление чувств – слабость. Любовь – якорь, тянущий на дно. Он отстранялся как мог. Тем более ваша разница в возрасте. Когда тебе было шестнадцать, ему было девятнадцать. Сейчас эта разница почти не ощущается, но тогда это было невозможно. Для него и для тебя.

Я издаю нервный смешок, полностью опустошив бутылку. Андрес и любовь? Смешная шутка. Я скорее поверю в конец света, чем в то, что Андрес способен замечать кого-то, кроме себя.

– Но ты, Тревор. Ты же другой, – указываю на него пальцем.

В голосе скользит ебаное отчаяние, которое я просто не могу подавить.

– Андрес – наследник. Отец всегда дрючил его по нормативам больше положенного. Воспитывал как солдата на бойню. Ему вбивали в голову, что никакая женщина не должна быть центром его жизни. За мной так не гнались, я младше. Да и ты знаешь – я та еще оторва. Я бы не смог жить, как брат. Он буквально стал машиной для убийств. Неужели ты не видела, как он шарахался от каждого твоего прикосновения, но его блядским магнитом снова тянуло к тебе? Мозг боролся с сердцем. Ты не представляешь, что происходило каждый раз, когда ты уезжала.

Чувствую, как тугой узел завязывается где-то в желудке. Я все равно хочу узнать больше, даже сквозь отвращение и гнев. Хочу знать о нем все. Почему он ушел? Почему так поступил?

«17 июля 2017 года.

– Ставь удар, Айра! – крик Андреса смешивается со звуками нескончаемого ливня.

Мы тренируемся уже больше часа. Я выдохлась. Мокрая насквозь футболка облегает кожу, кроссовки превратились в месиво из грязи. Волосы прилипли к лицу. Руки гудят от напряжения, дыхание сбилось. Мне нужна хоть небольшая передышка – иначе свалюсь.

– Не могу, я устала! – собирая остатки сил, пытаюсь ударить его в челюсть, но Андрес отбивается.

Меня отбрасывает, и, клянусь богом, я бы устояла, но этот гребаный ливень все портит. Нога поскальзывается, и я уже зажмуриваюсь, готовясь сесть на задницу. Но в последний момент зависаю в воздухе – крепкие руки Андреса подхватывают за талию.

Я впервые так близко к нему. Мне семнадцать. И впервые за три года моей подростковой влюбленности наши лица в нескольких сантиметрах друг от друга. Андрес убирает пальцем прилипшие к моим губам волосы и бегло изучает мое лицо.

Черт его дери, он смотрит на мои губы.

Чувствую, как замедляется его дыхание. Сердце вот-вот выпрыгнет. Неосознанно подаюсь вперед, но Андрес резко ставит меня на ноги и отходит на несколько шагов. Внутри все болезненно сжимается, а я стою, как вкопанная.

– На сегодня достаточно.»

– Тревор, – пытаюсь вытянуть себя из омута воспоминаний, возвращаясь в суровую реальность. – Я…

Подбородок дрожит, и я поднимаю взгляд к потолку, пытаясь удержать подступившие слезы. Так долго и усердно лечила ноющую душевную рану, а в один момент вновь расковыряла ее до крови. Вылечить так и не смогла, поэтому просто зашила глубокий, гноившийся порез, убивающий меня изнутри.

Притягиваю колени ближе к себе. Если бы не алкоголь, никогда бы не дала слабину, но я не могу. Слишком больно. И Тревор, сукин сын, знает, где мои слабые места.

Больно жить, осознавая, что я до сих пор хочу знать об Андресе все.

– Отец был жесток с ним, Айра. Матери не стало, когда ему было одиннадцать. Ты ведь сама все знаешь. Знаешь, как наш отец ненавидел женщин. Знаешь, как он обращался с нашей матерью. Слава богу, тебе не пришлось видеть этого вживую. А после твоего восемнадцатилетия я улетел в другую страну на несколько лет. Ни ты, ни я не знаем, что ему пришлось пережить.

Качаю головой. И даже спустя столько лет он остается тем, с кем я могу быть полностью открытой, как будто не было этой пропасти.

– Айра… Что было между вами? Я хочу помочь, но не понимаю, что мне делать.

Молчу, размышляя над тем, что ему сказать. Как мы с его братом переспали, а потом он сбежал? О том, что он даже не удосужился ответить ни на один звонок? О чем же рассказать первым?

Каждое слово дается с трудом. Тошнота подкатывает к горлу. Я молчу уже пять лет, а тут меня просто просят взять и рассказать все.

– Ошибка, Тревор, – пробивается сквозь плотно стиснутые зубы. – Разовая.

Поднимаю на него застланный слезами взгляд и тяжело выдыхаю. Тревор не моргает и кажется, даже не дышит. А потом до него доходит.

– Нет… – шепчет Тревор, качая головой. – Только не говори, что вы…

– Переспали, Тревор, а потом он ушел.

– Просто ушел? Ни слова не сказав?

– Сбежал, – судорожно выпаливаю я, сделав глоток пива из очередной бутылки. Какая это по счету? Пятая? – Он струсил, а не я. Но самое поганое, что сделал все это молча.

– Айра, ты охренительно горячая женщина. Но дело не в тебе – ты и сама это понимаешь.

– Скажи, в ком тогда? Я несколько лет ломала голову, пытаясь понять, что пошло не так в ту ночь. Почему он просто испарился? Не нашлось даже пары слов для объяснения? Хотя бы сообщения, черт возьми! Неужели я не заслужила хотя бы этого, Тревор?

Слезы душат меня, смешиваясь с горьким вкусом пива. Я задыхаюсь, рыдаю, выворачиваю наизнанку свою израненную душу перед Тревором, который явно не был готов к такому потоку откровений.

Я ненавижу его и люблю одновременно.

Я терпеть его не могу, но каждый сантиметр моего тела с вожделением вспоминает ту ночь.

Я не понимаю и не знаю его.

Но все еще жутко скучаю.

И точно пожалею об этом завтра. Пожалею, что рассказала Тревору все вот так: в слезах, соплях и слюнях. Но если не скину с себя этот груз боли, я не справлюсь. Сломаюсь при первом же появлении Андреса на горизонте.

Смотрю на Тревора, который не знает, чем помочь. Молча держит меня за руки и смотрит в глаза с сожалением, непониманием, болью. Он разделил ее со мной. И это слишком ценно.

– Почему же ты молчишь? – еле слышно шепчу.

Но чего я жду в ответ? Каких слов? Оправданий, которых нет? Волшебного решения, способного исцелить пять лет боли?

– Он сломался вместе с тобой, Айра. Я не знаю, что случилось после той ночи, но… – он запинается, видимо, вспоминая, а я замираю.

Господи, Тревор, скажи, ответь мне.

– Что? Что «но»?

– Айра, я не знаю причины. Но знаю точно: он ждал твоего восемнадцатилетия как самого главного дня в своей жизни. Говорил отцу, что будет просить твоей руки у Марко, хотя наш старик был категорически против. Клянусь, я не понимаю, что все сломало. И того Андреса, каким он стал… я его тоже не узнаю. Но я во всем разберусь. Обещаю.

Его слова не приносят облегчения, а лишь вонзаются глубже, ранят по-новому, смешивая прошлые надежды с настоящей болью.

Да и черт с ним. Со всеми ими.

Сейчас я сломана, но завтра буду пустым сосудом. Мне больше не нужно будет ничего чувствовать. Мне плевать.

– Ты так много выпила… может, спать? – Тревор смотрит на настенные часы, и я поворачиваюсь вслед за ним. – Вставать в восемь.

Половина четвертого утра. Время слишком быстро пролетело.

– Я так скучала по тебе, Тревор, – прижимаюсь к нему и слышу тихий смех.

Аккуратно ударяю его кулаком в грудь, чувствуя, как после выплаканных слез и выпитого алкоголя глаза закрываются. Я зеваю, но все еще в сознании.

– Дошла до кондиции, милости пошли. Узнаю свою Айру. Я тоже скучал, – он укладывает меня на кровать, убирает лишнее и накрывает одеялом.

– Ни слова Андресу, иначе я отрежу тебе яйца, – бормочу я.

Тревор присаживается на корточки у кровати и тяжело выдыхает. Касается моих пальцев – точнее, мизинца – и сжимает его своим.

– Ты такой маленький, обиженный котенок, Айра. Конечно, я сохраню наш разговор в тайне. Можешь спать спокойно. Я запомню этот момент и буду вспоминать его, когда увижу завтра привычную Айру.