Читать книгу Невысказанное завещание (сборник) - Амирхан Еники - Страница 7

1

Апрельский вечер. Сыро, тепло, туманно. В тишине тёмных улиц что-то капает… Кап-кап!.. Что забыл ты, человек, что?

Однажды таким вот тёмным тёплым вечером Халиль Ишмаев услышал новость: из Ленинграда вернулась Лейла. Да при каких обстоятельствах услышал!.. Приходит он с работы домой, на кухне сидит с Мервар-ханум знакомая женщина  – Зейнаб. То ли при виде Халиля вспомнила, то ли нарочно приберегла новость к его приходу, не успел он раздеться, как она возьми и скажи:

– Ах, Мервар-джаным[23], чуть не забыла… Склероз, наверное! Ведь та, как её… Лейла-то вернулась из Ленинграда!

– Какая Лейла? – спросила Мервар-ханум как обычно, без тени удивления в голосе, а Халиль, вешавший пальто, так и застыл.

– Да младшая сестра Гайши-апа, свояченица доктора Узбекова. Да знаешь ты её, Лейлу-туташ[24].

– А-а! – протянула Мервар-ханум и многозначительно кивнула головой. – И давно?

– Видать, недавно. Я и сама-то вчера только услышала… Она ведь, джаным, эта Лейла, там за большим человеком замужем. Не то латыш, не то еврей. Так и ездит, говорят, по заграницам. А сама Лейла, сказывают, нисколько не изменилась, стройна да красива… А наряды, джаным, – с головы до ног всё заграничное! А как же! Муж-то большой человек…

– И надолго она? – перебила её Мервар-ханум.

– Не знаю, джаным, не знаю. Поди, побудет ещё. Первый раз домой приехала. Как покажется, всех красавиц Казани затмит. А зачем, ты думаешь, она приехала?!

Мервар-ханум пробормотала что-то и безразлично крикнула в переднюю:

– Слышал, Халиль? говорят, Лейла приехала…

Халиль не сразу нашёлся, что сказать. В голосе жены он уловил что-то настораживающее. Ни словом, ни звуком не хотел он выдать, как взволновала его эта новость. Но увы!.. Видно, как бы ни привык человек утаивать в себе что-то, скрывать и обманывать, однажды, в какую-то минуту жизни он вдруг теряет выдержку и самообладание. Такая минута наступила сейчас для Халиля… Но он чувствовал, что молчать для него ещё опаснее, и нарочито равнодушно обронил:

– Да? – и тут же прошёл в кабинет с деловито-холодным видом человека, который занят по горло.

…Бросил туго набитый портфель на стул, заходил взад-вперёд, потом сел за стол и стиснул голову кулаками… Лейла приехала… Лейла приехала… Лейла, Лейла!! О Боже, почему это неожиданное известие, это незначительное само по себе событие вдруг так потрясло его, перевернуло ему всю душу, точно каменная глыба упала в тихую заводь?! Ведь она для него давно забыта – отрезанный ломоть. Идёт же без неё жизнь – так прожил бы и до смерти, чёрт побери!.. А она вернулась… Зачем, ради чего? Уж конечно, не ради него, Халиля Ишмаева. Для Лейлы сейчас Халиля нет: исчез давным-давно, испарился без следа, как дым. А вернулась – так побудет и уедет. О нём и не справится… И пути их даже случайно не скрестятся, да и не должны. А раз так, то напяль-ка ты, брат, поглубже на глаза свою зелёную шляпу и ходи своей дорожкой, не подымая глаз!

И день прошёл после этого известия, и два, и три дня… А   заведующий кафедрой Халиль Ишмаев по-прежнему идёт в институт, в тысячу первый раз читает в притихшей аудитории лекцию дремотно склонившим головы студентам, заходит ещё куда-то, что-то делает и устало тащится с тяжёлым портфелем домой. Ест, что приготовит ему Мервар-ханум, пьёт чай, с притворной внимательностью выслушивает какие-то её жалобы. Затем безразлично просматривает газеты… Всё делается лишь по привычке, помимо воли.

И что бы Халиль ни делал, новость, точно капель, так и капала равномерно и беспрестанно в какую-то точку его мозга: «Лейла приехала!», «Лейла приехала!», «Приехала!», «Приехала!» По правде говоря, это… это, друзья мои, надо понимать! Как, по-вашему, должен поступить человек, если вдруг вернётся – точно с неба снизойдёт – его первая, его самая чистая святая любовь, жестоко оборванная на первых же встречах, на первых признаниях?.. Поймите, речь идёт не о куске бревна, а о живом человеке. Речь идёт, наконец, о человеке в годах и с именем, с положением в обществе… В самом деле, какую выдержку, какое хладнокровие должен он проявить, чтобы не нарушить драгоценное спокойствие, которое обрёл ценой многолетних трудов? В каких рамках следует ему держаться, чтобы избегнуть гнева и проклятий Мервар-ханум, с которой он столько лет живёт, скрепя сердце и мучаясь?

Двадцать семь лет тому назад, оканчивая педагогический институт, Халиль сдружился с покойным братом доктора Максуда Узбекова – Мисбахом. Они жили на улице Чехова. Наведываясь к Мисбаху, Халиль заметил свояченицу доктора Узбекова, девушку лет шестнадцати-семнадцати. Увидел раз, другой, и как-то само собой завязалось знакомство. Разговоры, смех, милые шутки. Девушку звали Лейла. Это удивительно, как иногда имя подходит человеку. Казалось, за эту её лёгкость, лёгкость белокрылой бабочки, за непередаваемую грацию, тонкость души и назвали её Лейлой. Никакое другое имя, казалось, не подошло бы ей. Простота и естественность очаровательно сочетались в ней с милым кокетством. Однако Халиль даже боялся обращаться с ней как со взрослой девушкой, в которую можно было бы влюбиться. Она сама взяла да открылась, точно цветок, ему, Халилю, который был старше её лет на десять – двенадцать, не обладал ни особенной внешностью, ни манерами, ему, с кого «деревенщину» не успел соскрести даже пединститут. Она открылась ему с самоотверженной искренностью – в письме… Такую безоглядную веру в человека, такую бескорыстную, мечтательно-чистую любовь можно ожидать лишь от семнадцатилетней. Её любовь была для Халиля настоящим сокровищем – жемчугом, найденным вдруг на дне моря, счастьем, всё очищающим, всё освящающим, зовущим к свету. Халиль понял, почувствовал это всем сердцем и сам, радостный и воодушевлённый, загорелся ответной любовью. Их отношения никого не удивили, даже наоборот: то, что юная девушка, едва освободившаяся от детскости чувств и помыслов, полюбила самостоятельного, скромного и деловитого парня, находило у старших лишь одобрение… Халилю оставалось бережно лелеять хрупкую любовь этой белокрылой бабочки…

Но ещё до встречи с Лейлой Халиль дружил с Мервар. Она училась в том же институте, где и он, была смелой, энергичной. Неустанная активистка, бойкая на язык, она была на виду… Родственники Мервар, занимавшие важные посты, авторитетные, влиятельные люди. К ним нельзя было относиться без уважения и страха. Правда, у него не было никаких тайных расчётов, но чувства девушки, родственники которой такие видные люди, да и сама перспектива войти в родство с ними его невольно увлекали. Думалось: войди он в круг этих людей, как перед ним распахнутся безграничные возможности. Потому он и увивался вокруг Мервар, точно и в самом деле был влюблён, уверял себя, что любит её… Но стоило ему увидеть Лейлу, как всё это рухнуло и превратилось в ничто. На поверку не оказалось ни любви, ни душевной близости – одно пустое увлечение, самообман.

Впрочем, ещё было не поздно.

С Мервар у него дело до серьёзного не доходило, на женитьбу он и намёка не делал. Отступление было вполне возможно. Но оказалось, что бедный парень и сам не подозревал, в чьи он угодил сети. Девушка не стала умолять или скандалить. Когда почувствовала, что парень идёт на попятный, она лишь сказала ему: «Знай, я разоблачу тебя, узнают, кто ты таков!..»

Быть разоблачённым! О, это слово могло ввергнуть в трепет даже самую безгрешную душу. А ведь если парень ухаживал, то, наверное, высказывал ей и какие-то свои суждения, сомнения. Если и не сказал ничего особенного, то долго ли из мухи сделать слона?! А ведь примеры тому были на глазах. Окончить институт, надеяться остаться в аспирантуре, и вдруг тебя «разоблачают»? Это же крах! О нет, упаси Аллах!..

Словом, одной этой угрозы Мервар было достаточно, чтобы Халиль кротким котиком припал к её ногам. Куда уж тут отступать?!

А Лейла молча, никому ни слова не говоря, взяла да уехала в Ленинград. Что она пережила, в каком состоянии уезжала, – Халилю жутко было представить себе. Словно бы покружила белокрылая бабочка возле какой-то чёрной курной бани, да и унеслась на широкие луга, растворилась в лучах солнца…

Через некоторое время стало известно, что она учится в институте имени Герцена, а перед финской войной говорили, будто вышла замуж за какого-то крупного инженера, а инженер этот работает где-то в ведомстве внешней торговли. Во время войны Лейла находилась вместе с мужем в какой-то чужой стране и учила там детей сотрудников советского посольства… Он понимал – такая девушка не могла затеряться, она должна была найти своё счастье.

Много утекло с тех пор воды, много пронеслось ветров… Сколько людей встречалось на пути, а в сердце ни следа. Одну Лейлу не мог Халиль позабыть. В каком-то уголке души его она тайно жила, жила. И лишь в редкие минуты, когда Халилю вспоминалось прошлое, она вдруг, как ожившая бабочка, вылетала из потайного уголка и вилась, порхала возле Халиля. Какая невыразимо острая тоска пронизывала тогда его сердце! До чего сладостны были муки этих минут – минут безысходной тоски по утраченному счастью и поздних сожалений! Да, то были лишь минуты…

А двадцать пять лет жизни с Мервар он и не заметил, как прошли. И ничего удивительного – жили, даже хорошо жили. Мервар давно стала превосходной хозяйкой – прежней рьяной активистки как не бывало; только чувства времени и событий у неё было не отнять, и она всегда строго ограждала его от опрометчивых поступков. Жизнь их шла в нужной колее. После института Халиль остался в аспирантуре при кафедре татарского языка. Правда, он не слишком любил свою специальность и не возлагал на будущее особенных надежд, но, чтобы добиться учёной степени, решил посвятить этой специальности свою жизнь. Закончил аспирантуру, защитил кандидатскую, а потом, благодаря великим стараниям, стал наконец профессором татарского языка и стал ходить с огромным жёлтым портфелем… Видимо, человек достиг своего потолка. Теперь он был доволен и судьбой, и жизнью. Никто его не спрашивал, чиста ли его честь, не терзают ли его угрызения совести. Да и кому спрашивать? В обществе он был свой, а оглядываться назад, копаться в прошлом не любил.

Но отчего же так встряхнуло его возвращение в город женщины, которой не было здесь более четверти века? Почему вдруг так встревоженно проснулась в нём душа, давным-давно охваченная летаргическим сном? Отчего с новой силой вспыхнули в нём давно улёгшиеся чувства, ожили забытые мечты? Видимо, тут дело не в одной Лейле. Видимо, кроме чувств, которые питал Халиль к юной девушке, в нём накопились со временем какие-то иные чувства. И весть о возвращении Лейлы из Ленинграда явилась лишь чем-то вроде первого дыхания весны, властно обдавшего застывший, заледеневший мир его души…

Да в какую пору! В тёплый апрельский вечер, когда вовсю звенит капель!.. Ах, Лейла, Лейла!

А первая буря, кажется, всё-таки улеглась. Халиль вскоре овладел собой. Никому, даже самой Мервар, особенно насторожившейся в последние дни, не удавалось уловить, что творилось с ним. Многолетняя привычка скрывать свои истинные чувства выручила Халиля и на этот раз: он оставался тем же осанисто-гордым, сосредоточенно-замкнутым профессором Ишмаевым с его спокойными, размеренными движениями. Придя в себя, он попытался осмыслить, что же с ним произошло. «Эх ты, шакирд плешивый, разум совсем потерял! – бранил он себя. – Лейла вернулась? Ну и что тут такого! Ты же её упустил давным-давно! Разве не всё равно теперь, приедет она или уедет?.. О нет, так не годится. Стыдно!.. Пустой вздор всё это. Надо забыть всё и выбросить из сердца вон… Возвращаться к прошлому? Нет, нет!»

Так подсказывал ему трезвый рассудок. Он хотел уйти от соблазна. Старался холодным рассудком подавить в себе и пылкие порывы, и мучительные раздумья. Лишь одно желание не мог он унять: очень хотелось взглянуть на неё   – хоть один раз, хоть краешком глаза… Да, без всякого умысла, просто из одного лишь любопытства увидеть Лейлу, которая не суждена была ему. Какая-то она теперь? Как она выглядит, перевалив за сорок, та милая лёгкая белокрылая бабочка? Узнает ли он её? Сколько было в ней красоты, грации, чёрт побери!

Светлые серые глаза её, в густых чёрных ресницах, были словно обведены тёмной каёмкой. Бывало, заглядишься в эти глаза и чувствуешь, как растворяешься, исчезаешь где-то в самой глубине их… Так ли теперь?.. Сохранились ли – и этот свет в её глазах, и чистота её смуглого лица, словно бы обласканного лучами солнца, и лёгкость ног, едва касавшихся земли, гибкость стройного стана?.. Впрочем, женщины и сейчас говорят, что она удивительно сохранилась, что она по-прежнему очаровательна. А что ж такого? Она была не из тех, которые худеют от желчности своего характера или расползаются, как тесто, от лени. Она тонко чувствовала красоту во всём… Увидеть бы её, увидеть во что бы то ни стало! Она же здесь, в этом самом городе, и живёт рукой подать – на улице Чехова! Чтобы она была так близко, и не взглянуть на неё, а потом сожалеть всю жизнь?! Однако, чтобы навестить её, не может быть и речи. Узнай об этом Мервар-ханум, так она истопчет своими башмачками тридцать восьмого размера всю чистоту твоих помыслов. Ей не понять невинности воспоминаний юности, радости сердца в приливе давно забытых чувств. «Я тебе покажу Лейлу, старый мерин, закон-то на моей стороне!» – порешит она всё разом.

Оставалось уповать на случайную встречу. Но удастся ли это? Ведь она может скоро уехать. Где, по каким улицам она ходит, у кого бывает? Не попросить ли кого-нибудь последить или, может быть, самому подождать её на ближнем перекрёстке?.. Экая была бы картина: представительный профессор, в своей зелёной шляпе с тремя вмятинами согласно моде и с этаким портфелем под мышкой, красуется на перекрёстке! А прохожие уже догадываются, зачем он тут стоит, и посмеиваются…

А вдруг из-за угла неожиданно появится Мервар?!

И всё же, идя на работу и с работы, Халиль стал внимательно вглядываться почти в каждую незнакомку. Не узнает ли он вдруг её?! О, надежда! Даже искорка твоя может порой свести человека с ума! «Постой, не «она» ли это идёт мне навстречу? А вон опять «она»! А та, а та?..» Халиль грустно улыбается: двадцать пять лет он не видел ни одной женщины, похожей на Лейлу.

А надежда всё звала его куда-то, всё манила. В иные вечера, возвращаясь с работы, он с опаской выходил на улицу Чехова, где жили Узбековы. Может же «она» здесь ему встретиться!

…Улица Чехова. Апрельский вечер. Слышится капель: кап-кап… В окнах свет, занавески задёрнуты… Вон на той стороне стоит двухэтажный деревянный особняк. На верхнем этаже его живут Узбековы. Створчатая парадная дверь, жёлтая лестница ведёт наверх. Двадцать пять лет назад по ней сбегала навстречу Халилю Лейла… Эти воспоминания похожи на засохшие в книге цветы.

…Дважды прошёл он, поглядывая с противоположного тротуара на квартиру доктора. Ярко светятся окна, затянутые кружевными занавесками, виднеется трёхрожковая люстра… Докторская семья, должно быть, в сборе. И Лейла там же. Сидит она сейчас, или ходит, или, может, собирается куда-нибудь?.. Это же так возможно! Может же она пойти в кино или театр. Какая это была бы удача! Халиль, боясь упустить такой случай, поспешно переходит улицу и горделиво, размеренным шагом идёт мимо парадного доктора. Пройдя немного, поворачивает назад и опять шествует, поглядывая искоса на парадную дверь. Но она не открывается. Эта крепко сколоченная дверь, видно, не откроется, хоть пройди ты и десять, и двадцать раз…

«Ребячество!» – вдруг обозлился на себя Халиль. Ему стало стыдно, что он ходит тут, унижается. Разве не лучше было бы попросту войти и сказать: «Лейла-ханум, я пришёл повидаться с вами!» Кто бы мог осудить? Это же так естественно, так невинно. Но, увы, это невозможно: желания сердца связаны, опутаны… И Халиль, в последние дни с особенной болью ощущавший тягость этих пут, пройдясь несколько раз мимо докторского дома, опустив голову, направился к собственной квартире. «Не нужно, бессмысленно это», – твердил он про себя, удаляясь от чужого крыльца. Но и в последующие вечера он не мог не пойти на улицу Чехова. Храбрясь, приходил снова, прохаживался, бросая взгляды на окна с кружевными занавесками; прислушивался, сдерживая шаг, как капают капли с крыши, и, устыдясь самого себя, понуро уходил домой.

Однажды, возвращаясь, вспомнил строки из Дэрдменда[25]:

Судьба, однако, милостива. В один из вечеров ему наконец удалось повстречаться с Лейлой.

2

В этот день на учёном совете университета один иногородний паренёк защищал кандидатскую диссертацию. Профессор Халиль Ишмаев был одним из оппонентов. Защита прошла по давно утвердившемуся порядку. Излагая краткое содержание своей диссертации, будущий учёный был заметно скромен и сдержан, заметно смел и независим, был чуть-чуть взволнован, чуть-чуть горд. Оппоненты, согревая официальную сухость теплом благожелательности, высказали о новом исследовании свои суждения. Слова одобрения перемежались с критическими замечаниями. Затем будущий учёный почтительно поблагодарил ведущих учёных, дал обещания на будущее, и члены учёного совета, проголосовав, вполне обоснованно произвели молодого человека в кандидаты наук.

Счастливец, как повелось в подобных случаях, пригласил своих оппонентов и ещё кое-кого из присутствовавших на ужин в укромный зал ресторана «Казань». Человек пятнадцать уселось за накрытый стол; тамадой с ходу избрали товарища Кали – непременного участника всех подобных «ужинов». Товарищ Кали, пытаясь развеселить компанию, говорил какие-то шутки, но смеха не последовало, и он ударил ребром ножа по горлышку бутылки и предложил наполнить рюмки… Молодой кандидат сидел, застенчиво опустив глаза, словно юная невеста: сейчас в его адрес будут говорить похвальные слова. И действительно, каждый раз, когда поднимались рюмки, комплименты так и сыпались, так и сыпались на его отлично соображавшую и всё предусмотревшую голову.