Читать книгу Арабелла. Музыка любви - Ана Менска - Страница 10

На следующий день за завтраком виконт Моразини известил старшего брата о том, что пригласил синьорину Форческо вместе с её приёмной матерью погостить сегодня у них на вилле перед официальной помолвкой, которая должна состояться завтра.

– Да? – бровь графа вопросительно приподнялась. – Надо же, как славно! Надеюсь, синьора Форческо такая же приятная собеседница, как и её приёмная дочь.

– Ага! – воскликнул виконт обрадованно. – Ты всё-таки сумел оценить Анджелину по достоинству!

Моразини тут же охладил пыл родственника:

– Братишка, я всего лишь заметил, что не прочь от скуки поболтать с твоей избранницей о том о сём. Прошу тебя, не строй иллюзий на этот счёт.

– Фредо, хоть ты и отнекиваешься, но признайся хотя бы самому себе. Ты тоже пал жертвой очарования синьорины Форческо. Все, кто хотя бы недолго общался с ней, признают за ней в высшей степени лучшие качества. И ты, мой брат, с твоей развитой интуицией и проницательностью, просто не можешь стать исключением.

– По поводу моей интуиции и проницательности ты, как всегда, хватил лишку. Если бы всё было так, как ты говоришь, нам не довелось бы пережить то, что пришлось. Впрочем, тебе, мой друг, всегда было свойственно видеть мир исключительно в розовом свете.

– И всё же, брат, я рад, что ты сменил тональность своих высказываний об Анджелине.

– Даст Бог, чтобы мы оба хотя бы в этот раз не ошиблись, – произнёс граф, подводя итог вышесказанному, и отложил на край стола газету «Диарио нотициарио»[179].

Витторе заметил это и решил поддеть брата:

– Я вижу, ты прочёл уже все газеты и журналы. Неужели тебе так скоро наскучило пребывание в «Ноччоло»?

Граф улыбнулся и потёр пальцами ухо.

– Нет, братишка, этим недугом, к счастью, я не страдаю. Скука говорит лишь об отсутствии силы воли. Тот, кто ею обладает, расправляется с этой заразой, как с чумой. Помнишь слова отца: «Делайте яркой и запоминающейся свою жизнь, скуку оставьте для смерти».

Виконт послал брату ответную улыбку.

– Ещё бы не помнить. Ну и о чём же пишут в газетах? – поинтересовался он у старшего брата.

– Да так, ни о чём особенном.

– И всё же? – с настойчивостью в голосе надавил Витторе.

Моразини вновь взял отложенную газету в руки, развернул её и стал неохотно комментировать:

– Пишут о том, что в феврале произошло полное затмение солнца[180] и что умер тесть Людовика Пятнадцатого польский король Стани́слав Лещи́нский[181]. Пишут, что в Тоскане продолжаются голодные бунты. Да и в Испанском королевстве тоже неспокойно. Так, нашему бывшему королю Карлу[182] пришлось выслать из Испании своего любимчика, министра финансов маркиза ди Сквильяче.

– И чем же он не угодил Его Величеству?

– Да в том-то и дело, что королю-то он как раз и пытался угодить. Но, как водится, оказался крайним. Вот уж воистину правду говорят: крайним чаще становится тот, кто делает что-то первым.

– А поконкретнее? – спросил виконт заинтересованно.

– А если конкретнее, то дело обстоял так: Леопольдо де Грегорио[183] в целях борьбы с преступностью в Испанском королевстве издал указ о запрете ношения мужским народонаселением традиционных длинных плащей и широкополых шляп. Он приказал заменить их на короткие накидки, в которые невозможно спрятать шпагу, и треуголки на французский манер, не скрывающие лицо. Ну народ и взбунтовался. Тем паче что для бунта были и другие поводы: подросли цены на хлеб, уголь и вяленое мясо.

Да и вообще местной знати неаполитанский министр был как кость в горле. Дабы сбить волну народного негодования, Карлу пришлось скрепя сердце отправить маркиза своим посланником в Венецию.

Думаю, что, по справедливости, маркиз ди Сквильяче заслужил быть увековеченным памятником на одной из площадей Мадрида за то, что очистил, замостил и осветил городские улицы и создал там бульвары.

Виконт, выслушав рассказ графа, скептически ухмыльнулся:

– Да, когда одним воздаётся по заслугам, другие за то же самое получают пинком под заднее место.

Альфредо усмехнулся:

– Неужели и у тебя, мой маленький братец, постепенно розовая пелена с глаз начинает спадать? Глядишь, ты так скоро и на солнце по имени Анджелина Форческо разглядишь пятна.

Витторе добродушно рассмеялся:

– А вот этого, мой критически настроенный старший брат, ты точно не дождёшься!

Братья за столом ещё какое-то время добродушно перешучивались, не обращая внимания на то, что к их разговору прислушивается одна из служанок. Это была та самая миловидная девушка по имени Джулиана. Прислуживая господам за завтраком, она так и норовила наклониться перед его сиятельством графом ниже, чем следует, чтобы продемонстрировать ему своё безупречное и очень аппетитное декольте.

Однако граф эти её попытки заигрывания вовсе не замечал. Зато их не мог не заприметить другой слуга, молодой мужчина, подающий блюда к господскому столу. Как только выдалась возможность, чтобы переговорить со служанкой с глазу на глаз, он, краснея, сказал ей:

– Джулиана, я вижу, ты хочешь стать постельной грелкой его сиятельства?

– А если это и так, что с того? – с вызовом в голосе ответила ему вопросом на вопрос девушка. – Какое отношение это имеет к тебе, Габриэле? Ты мне не отец и не брат, чтобы следить за мной. Я тебе уже много раз говорила, чтобы ты свои губы на мой счёт не раскатывал. Я не хочу всю жизнь носить эту белую наколку на голове и быть женой лакея в ливрее. Коль мне выпал такой шанс, я его не упущу. Не получилось с синьором Витторе – получится с его старшим братом!

– Но мессир даже не смотрит в твою сторону! – возразил ей молодой человек.

– Пока что не смотрит. Но поживёт здесь немного, скучать начнёт, а тут как раз я в нужный момент ему и подвернусь.

– Это ты верно сказала: скучать начнёт. Ведь если что у вас и будет, то лишь от скуки. А как его сиятельству потребуется возвратиться в Неаполь, так он о тебе и позабудет.

– Может, и позабудет, но граф – человек порядочный и щедрый, меня точно не обидит.

Мужчина лишь вздохнул.

– Эх, хорошая ты девушка, Джулиана, а такую плохую игру затеваешь!

– Не тебе меня судить! – возмущённо возразила служанка и, натянув на лицо приветливую улыбку, вновь вернулась к своим обязанностям.

* * *

Синьора и синьорина Форческо прибыли на виллу «Ноччоло» ближе к обеду. Пока они расположились, пока с помощью служанок разобрали вещи, прошёл целый час.

Когда к ним заглянул виконт, предложив совершить небольшую экскурсию по палаццо и парку, Арабелла, сославшись на головную боль, решила остаться в комнате. А Бенедетта Джустина с большим энтузиазмом откликнулась на приглашение и с бурным воодушевлением отправилась на променад с молодым человеком.

Сам Витторе от такой перспективы несколько приуныл, так как рассчитывал, что в первую очередь будет сопровождать свою невесту. Но, как галантный рыцарь, постарался не выказывать разочарования и, предложив синьоре Форческо локоть, отправился с ней в вояж, тут же вознамерившись сократить его от начально задуманного раза в два, а то, может быть, и в три.

Арабелла же, взяв книгу, захваченную из дома, устроилась поудобнее на оттоманке[184] и углубилась в чтение.

Какое-то время она занималась этим очень увлечённо, но потом до её слуха начали долетать отдалённые звуки музыки. Они оказались заряжены той же манящей энергетикой, что и звуки свирели Гамельнского крысолова[185]. Арабелла просто не могла больше усидеть на месте. Она вскочила с оттоманки и выбежала прочь из комнаты. Спешно пошла по палаццо, ориентируясь на звуки.

Девушка сразу же узнала в этом клавишном исполнении, а звуки определённо принадлежали фортепиано, сарабанду ми минор итальянца Арканджело Корелли[186].

Только подойдя к комнате, откуда доносилась музыка, Белла обнаружила, что даже позабыла отложить книгу, которую читала. Так и выбежала с ней в руках.

Девушка на цыпочках подкралась ближе и осторожно заглянула в комнату, служившую, по всей видимости, музыкальным салоном. Действовала она очень осторожно, но всё равно была застигнута врасплох. Музыка тут же прекратилась, и из комнаты донёсся знакомый голос:

– Шпионите, синьорина Форческо?

Конечно же, это был не кто иной, как граф Моразини собственной персоной.

Арабелле пришлось выйти из своего укрытия и предстать перед взором мужчины, который сразу же поднялся из-за инструмента.

– Отнюдь, милорд.

Поведя плечами, Арабелла, спрятала руки с книгой за спиной и попыталась держаться непринуждённо.

– Надеюсь, вы пребываете в добром здравии? – спросил её граф. – Я слышал от вашей приёмной матушки о вашем недомогании. Однако не похоже, что вам нездоровится. Вряд ли синьорина с истинной головной болью стала бы разгуливать по палаццо в поисках музыкального инструмента.

В голосе мужчины явно звучала насмешка.

Арабелла слегка покраснела, но ответила абсолютно ровно:

– Моё здоровье было действительно добрым ровно до той минуты, как я увидела вас, ваше сиятельство.

Моразини усмехнулся, внутренне порадовавшись, что сумел слегка «ущипнуть» эту забавную особу.

– Что ж, надеюсь, ваши нюхательные соли при вас?

Граф вопросительно приподнял бровь.

– Я не пользуюсь нюхательными солями, милорд, но спасибо, что вы проявили истовую заботу о моём здоровье. С вашего позволения…

Белла попыталась ретироваться.

– Неужели моя игра так напугала вас, синьорина Форческо? – в голосе графа зазвучала ирония. – Я хоть давно не практиковался, но не думаю, что мои музыкальные пассажи звучат столь ужасающе. Ведь вы именно из-за моей игры спешите покинуть музыкальный салон?

Арабелла, забыв, что держит книгу, заложенную на нужной странице пальцем, скрестила руки спереди.

– Нет, что вы, ваше сиятельство, вы играете отнюдь не дурно. Скорее наоборот, – сказала она довольно-таки примирительно.

– Значит, вы полагали увидеть за фортепиано другого исполнителя? – ирония в голосе мужчины стала ещё очевиднее. – Поверьте, игра моего брата действительно заставила бы вас задуматься о поиске места для уединения. Музыка – единственное, в чём Витторе не очень силён.

– Вы слишком предвзято относитесь к музыкальным способностям вашего брата, – возразила Арабелла графу. – На мой взгляд, с ними всё обстоит не так мрачно, как вы описываете. Я имела удовольствие слушать музицирование синьора Витторе. И без сомнения, оно заслуживает несколько иной оценки.

– Ну-ну, вам виднее. В конце концов, это ведь вы даёте концерты самому Господу! – в голосе графа уже звучал откровенный сарказм.

Арабелла, сделав вид, что не поняла шутки мужчины, предприняла ещё одну попытку покинуть эту комнату. Однако его сиятельство остановил её вопросом:

– Что это у вас в руках, синьорина Анджелина?

Мужчина подошёл ближе и развернул книгу обложкой к себе.

– Читаете «Принцессу Клевскую»?[187]

Моразини удивлённо воззрился на собеседницу.

– Уверен, что вы, как и подавляющее большинство представительниц вашего пола, без ума от герцога Немурского[188].

– Напротив, – возразила девушка, – меня гораздо больше занимает образ главной героини этого романа.

– Вы о принцессе Клевской? – переспросил её мужчина изумлённо. – Милейшая синьорина, вам удалось меня удивить! На мой взгляд, мадам де Лафайет питает ложные иллюзии в отношении женских добродетели и благородства. Мой жизненный опыт готов опровергнуть её слишком оптимистичный взгляд на слабую половину человечества. Мадам, попав под влияние герцога де Ларошфуко[189], оказалась склонна к излишней аффектации[190] и морализаторству. Вряд ли стоит доверять литературным образцам, созданным в духе этих сентенций.

Арабелла не стала оспаривать мнение графа, но высказалась о нём самом:

– Надо признаться, я впервые встречаю столь выдающегося женоненавистника, как вы, милорд. Наверное, в этом вопросе вы могли бы дать фору даже Боккаччо[191], который утверждал, что самый глупый мужчина – за исключением разве что абсолютно скудоумных – гораздо интеллектуальней самой умной и образованной женщины. Позвольте спросить, граф, что сделало вас таким? Подобная женофобия не может быть врождённой.

Моразини лишь улыбнулся.

– Отчего же? Может быть, вам посчастливилось встретить последнего представителя выдающейся династии.

– Целая династия женоненавистников? Вы серьёзно? В таком случае я искренне рада, что ваш младший брат в этой династии оказался лё мутон нуар[192].

Моразини громко рассмеялся.

– Ну вот я и дождался момента, когда вы своего избранника назвали бараном.

Возмущённый взгляд синих глаз столкнулся с ироничным взором серо-зелёных. Арабелла набрала в лёгкие воздуха и закусила губу, а когда выдохнула, произнесла:

– Знаете, милорд, ещё никому не удавалось с такой лёгкостью выводить меня из себя, как вам.

Мужчина продолжил открыто улыбаться.

– Что ж, приму это за похвалу. Наконец-то и я в чём-то отличился в ваших глазах. Чтобы вам стало легче, разрешаю вам запустить в меня любым предметом из этого серебряного пладеменажа[193].

Он указал рукой на большой серебряный поднос, уставленный вазой с фруктами, хрустальными ароматницами, разного рода причудливыми серебряными фигурками, скульптурками и изящными подсвечниками.

Арабелла хмыкнула.

– Благодарю вас за ваше великодушие, милорд, но я не считаю возможным бросаться своим испорченным настроением в кого бы то ни было, как в прямом, так и в переносном смысле.

Моразини благодушно улыбнулся.

– Ну, как скажете.

Арабелла вновь попыталась удалиться, но очередная попытка оказалась безуспешной.

– Знаете, я хотел выпить чашку кофе. Не желаете ли ко мне присоединиться? – произнёс граф с примирительной интонацией.

Арабелла ответила более чем поспешно:

– Ни в коем случае. Я не настроена сейчас вести словесные баталии, а они, как я понимаю, являются негласным приложением к чашке кофе.

Мужчина рассмеялся.

– Однако, милейшая синьорина, сегодня вы сдались раньше, чем я предполагал.

В эту минуту в комнату вошёл виконт в сопровождении синьоры Форческо.

– А у вас здесь весело, как я погляжу, – произнёс молодой человек, окидывая взором находящихся в музыкальном салоне.

– Дорогая, вам стало лучше? – поинтересовалась у Арабеллы женщина средних лет довольно приятной наружности. В её карих глазах, выражавших заботу, лучилась неподдельная доброта.

– Не беспокойтесь, синьора Бенедетта, мне определённо легче, – ответила ей Арабелла.

– Рад это слышать, дорогая Анджелина, – обратился к девушке Витторе. – Но, если вам полегчало, вы могли бы найти нас в парке и составить нам компанию на прогулке.

– Ничего страшного, – улыбнулась ему Белла, – прогуляюсь с вами в другой раз.

– Ваше сиятельство, – обратилась к графу Моразини синьора Форческо, – надеюсь, наша девочка не очень вас побеспокоила? Нам бы не хотелось причинять вам какое бы то ни было неудобство.

Мужчина, приветливо улыбнувшись, ответил:

– Напротив, общество нашей гостьи помогло скрасить мой унылый досуг.

Витторе вопросительно воззрился на девушку. Она лишь неопределённо пожала плечами.

– Виконт, вы не проводите нас с Анджелиной в наши комнаты? – поинтересовалась у Витторе синьора Форческо. – Я хотела бы немного отдохнуть до приезда моего супруга. Синьор Луиджи обещал поспеть к ужину. Думаю, Анджелине тоже не следует напрягаться. Вы ведь пойдёте с нами, дитя моё?

– Несомненно, – ответила девушка.

Витторе отозвался тут же:

– Конечно, синьора Бенедетта, я с радостью провожу вас. Позвольте предложить вам руку.

Виконт в сопровождении двух дам вышел из комнаты, а Моразини, глядя им вслед, подумал: «С появлением этой удивительной малышки жизнь определённо стала интереснее!»

* * *

Вечером, когда все, в том числе прибывшие гости, собрались к ужину, граф Моразини перед тем, как сесть за стол, улучил момент и тихонько шепнул Арабелле:

– Синьорина, надеюсь, вы запаслись терпением впрок? Вам придётся сегодня за ужином мириться с моим обществом.

Девушка натянуто улыбнулась:

– О, поверьте, милорд, я стоически снесу это испытание. Твёрдости духа, которую я проявлю сегодня вечером, мог бы позавидовать сам Сенека[194].

Альфредо рассмеялся, чем привлёк к их паре всеобщее внимание.

– Что тебя так рассмешило, брат? – поинтересовался у него виконт.

Моразини сначала хотел ответить как есть, но потом подумал и произнёс:

– Да вот, синьорина Форческо упомянула Сенеку, а мне вдруг стало крайне любопытно, как она умудряется помнить фамилию философа, но не помнить своё имя. Надеюсь, пословица про обманщика, мечтающего иметь отличную память, не про неё[195].

Все присутствующие, включая Арабеллу, несколько стушевались после такого неожиданного выпада графа. Первым нашёлся синьор Форческо, пожилой мужчина в парике, довольно плотной комплекции, с крупным мясистым носом, кустистыми, торчащими в разные стороны бровями, широкими губами и очень добрыми глазами на круглом, изъеденном оспинами лице.

– А вот я всегда считал проявлением серьёзных проблем с памятью суждение человека о самом себе как о кристально честной личности.

– Очень верное замечание, синьор Луиджи, – отозвался виконт, обрадовавшись тому, что у него здесь есть союзник. – И вообще, сейчас не время обсуждать проблемы с памятью. Гораздо актуальнее говорить о проблемах с пищеварением. Правда, я надеюсь, что повар позволит нашим гостям позабыть о таковых. Прошу всех к столу, господа.

Он подал руку Арабелле и повёл её в столовую. Гости расселись и принялись за угощение, оживлённо нахваливая достоинства виллы «Ноччоло». Постепенно беседа перешла к обсуждению завтрашнего торжества и повода, которому оно посвящено.

– Какое же это всё-таки счастье – видеть влюблённую пару, – воскликнула воодушевлённо синьора Бенедетта, – видеть, какими неравнодушными глазами они смотрят друг на друга! Помнится, что и у нас с синьором Луиджи был такой же благословенный период. Тогда все мои сёстры твердили мне, что я нашла самого некрасивого жениха на свете, а я лишь повторяла им: не то красиво, что красиво, а то, что нравится[196]. И вот уж сколько лет мы с супругом живём в любви и согласии. Правду я говорю, синьор Луиджи? – обратилась она за подтверждением своих слов к супругу.

– Абсолютно, душа моя. И это всё потому, что я всегда знал: жену надо выбирать больше на слух, чем на глаз, – мужчина громко рассмеялся.

Моразини усмехнулся. Арабелла воззрилась на него с некоторым недоумением.

– Милорд, вы имеете что-то против супружества? – задала она вопрос графу.

Тот удивлённо приподнял бровь и вновь ухмыльнулся:

– Пожалуй, я никогда не думал об этом в таком ракурсе. С тем же успехом вы могли спросить, имею ли я что-нибудь против мух или комаров. Пожалуй, это факт, который нужно просто принять.

– Ваше сиятельство, как можно счастье любви сравнивать с комарами и мухами? – в голосе синьоры Форческо сквозило изумление.

– На мой взгляд, счастье любви – сильное преувеличение, – ответил ей граф.

– Но вы же ещё достаточно молоды. Разве вы никогда не были влюблены?

Синьора Бенедетта смотрела на старшего Моразини с искренним непониманием. Витторе, осознав, что эта тема должна быть неприятна графу, поспешил ответить за него:

– Мой брат имеет весьма прискорбный опыт семейной жизни за плечами. Поэтому вряд ли он может быть объективным в любовных вопросах.

Виконту казалось, что он своим высказыванием пресёк дальнейшее развитие этой темы, но, к его удивлению, старший брат сам продолжил её углублять.

– Я благодарен Творцу за то, что он создал меня равнодушным к волнениям сердца. Чувства влюблённых представляются мне чрезвычайно скучным и утомительным зрелищем. Мне кажется, по большей части они внушают себе и окружающим эмоции, которых на самом деле не испытывают. В большинстве случаев это всего лишь игра на публику, причём весьма посредственная. Я не хочу участвовать в подобном лицедействе.

– Вы не верите, что любовь существует? – Арабелла удивлённо воззрилась на графа.

Моразини поморщился.

– Отвечу вам словами сэра Уолтера Роли.

Он процитировал на английском:

Девушка хотела возразить ему, но её опередил синьор Луиджи:

– Пожалуй, ваше сиятельство, я с вами в этом вопросе не соглашусь. Любовь есть важнейшая движущая сила всего человечества. Другое дело, что каждому возрасту присуще своё представление о любви. Здесь я во многом солидарен с поэтом Джоном Драйденом. Помните английские строки:

Мне в моём возрасте позволительно рассуждать о любви как о недоразуменье, но вам… Вы, ваше сиятельство, ещё слишком молоды, чтобы приливы любви вас не тревожили вовсе. Заранее прошу меня простить, но здесь вы либо позёрствуете, либо говорите нам неправду.

Арабелла с интересом задержала взгляд на графе, ожидая, что он ответит. Но тот не захотел углубляться в эту тему и, вспомнив свои дипломатические навыки, вышел из щекотливой ситуации довольно искусно:

– Синьорина Анджелина, вы с таким неподдельным интересом смотрите на меня. Вы не знаете английского или не поняли сути стихов, которые мы с синьором Луиджи здесь декламировали?

Арабелла даже не успела открыть рта. На этот раз её с радостной поспешностью опередила синьора Бенедетта:

– Что вы, ваше сиятельство, наша девочка владеет пятью языками. Помимо английского, на котором, как я поняла, прозвучали стихи, она знает португальский, испанский и французский.

Моразини удивлённо хмыкнул:

– Очень любопытно. Наверное, и «Рог изобилия латинского языка»[199] проштудировала от корки до корки? Ага, судя по тому, что наша синьорина сделала личико маркизы[200], я не так уж далёк от истины.

Граф интригующе улыбнулся и задал девушке первый вопрос на португальском:

– Quanto tempo estudou português?[201]

– Não me lembro exatamente. Talvez toda a minha vida. Estou a tentar lembrar-me disso[202].

Моразини ухмыльнулся.

– Mas pode passar o resto da vida lembrando-se este[203].

Арабелла неопределённо пожала плечами.

– Parece que é o meu destino[204].

Граф подпёр подбородок рукой и с любопытством исследователя воззрился на девушку.

– How many languages have you mastered fluently?[205]

– I speak only five languages[206].

Мужчина удивлённо приподнял бровь и ухмыльнулся.

– There is a phrase – as many languages you know, as many times you are a human being. Why did you learn so many languages? Did you want to be flawless?[207]

Арабелла вновь пожала плечами, и сейчас в этом пожатии было ещё больше неопределённости.

– I guess I never thought about why, my lord. But I think if a woman knows many languages, she lives the lives of many people[208].

Граф кивнул головой в знак согласия.

– ¿Habla español?[209]

– Sí, mi Lord[210].

– ¿Parece que prefiere las respuestas de una sola palabra?[211]

Щёки девушки окрасил румянец недовольства.

– ¿Parece que prefiere ponerme a probar?[212]

Моразини довольно усмехнулся.

– Pues, bien. Tiene razón[213].

Продолжая улыбаться, граф удовлетворённо потёр ладони.

– Et bien sûr, vous parlez dans la langue de Voltaire, pas vrai?[214]

– Presque aussi bien que vous parlez espagnol. Cependant je préférerais parler italien maintenant[215].

В голосе девушки уже явно слышалось недовольство происходящим.

– Pourquoi?[216] – продолжал её допрашивать граф.

– Parce que je le veux. Et parce que nous ne sommes pas seuls dans cette chambre[217], – с вызовом в голосе ответила Арабелла.

Альфредо удивлённо приподнял бровь. Белла посмотрела на него не менее выразительно и добавила:

– Quoi? Telle demande, telle réponse[218].

Высказавшись, девушка воинственно вздёрнула носик. Мужчина расхохотался, а она как-то сразу сникла, как будто ей стало совершенно неинтересно происходящее.

– Excusez-moi MyLord, vous n'êtes pas un peu obsédiez par ce interrogatoire?[219] – спросила Белла, нахмурившись.

– Je ne pense pas. Mais je vous accorde volontiers donne le droit de passer à l'italien[220], – произнёс граф, примирительно улыбнувшись.

Арабелла кисло улыбнулась ему в ответ.

– Благодарю покорно, милорд.

– Ну наконец-то ты закончил свою экзаменовку, – вклинился в разговор виконт Моразини. – Я уж думал, ты сейчас и по арифметике начнёшь нашу гостью гонять.

– По арифметике, пожалуй, не буду, хотя и следовало бы. Арифметика наука точная. Она не терпит всяких «вроде бы», «почти» и «может быть», коими так изобилуют рассказы о себе нашей гостьи. Между тем французы говорят, что именно эти слова спасают нас от лжи[221].

Синьора Форческо, поняв, в какой неприятный тупик зашёл разговор, поспешила спросить:

– Ваше сиятельство, осмелюсь у вас поинтересоваться: вы ведь не верите тем досужим домыслам, которые охочие до сплетен матроны распускают о нашей девочке налево и направо?

Граф посмотрел на синьору Бенедетту с удивлением и недоумением:

– Признаться, я ничего подобного не слышал, а о сплетнях и домыслах скажу так: людская молва и осла сделает глупее, чем он есть на самом деле. Я вообще не привык полагаться на чужое мнение. У меня есть свои глаза и уши, и я в силах сделать о том или ином человеке собственные выводы. А в отношении синьорины Анджелины я стараюсь придерживаться старой, мудрой истины: пусть Бог бережёт меня от того, кто внушает мне доверие, а с тем, кому я не слишком доверяю, разберусь и сам.

Арабелла сперва закусила губу, а потом с некоторым вызовом в голосе спросила:

– И как же, простите за любопытство, вы собрались разбираться со мной, милорд?

Моразини улыбнулся.

– Одна наша мудрость гласит: человека познают в пути и в игре. Путешествовать мне с вами, милейшая синьорина Анджелина, вряд ли доведётся, а вот сыграть с вами во что-нибудь я готов.

– В шахматы, например! – оживился синьор Форческо. – Наша девочка прекрасно играет в шахматы!

– Ну что же, думаю, синьорина Анджелина не будет возражать, если я предложу ей разыграть партию в шахматы.

Арабелла недоумённо пожала плечами.

– Отчего бы это я стала возражать? Как вам будет угодно, милорд.

– Тогда приглашаю всех в гостиную.

Гости встали из-за стола и в сопровождении хозяев прошли в парадную комнату, отделанную малиновым брокатом[222] с золотым и серебряным рисунком. На плафоне этого зала была изображена аллегория любви в виде мифологических фигур Купидона и Психеи. Божества взирали на двух парящих голубей, обращённых друг к другу. Это была своеобразная аллегория согласия. А в облаках двое маленьких путти[223] забавлялись с ключом. Именно так автор этого плафона[224] представил аллегорию верности.

– Ваша милость, виконт, вы не находите, что эта гостиная как нельзя лучше подошла бы для завтрашней церемонии? – спросила синьора Бенедетта, рассматривая потолок зала. – Здесь просто витает аура любви! Похоже, ваши родители были большими романтиками.

– Вы это очень верно заметили, синьора Бенедетта, – отозвался Витторе. – Плафон этой гостиной был расписан по замыслу нашей матушки.

– Ну, пока вы будете любоваться обстановкой гостиной, мы с синьориной Анджелиной начнём нашу партию, – объявил всем присутствующим граф Моразини.

Он предложил девушке расположиться в одном из кресел бержер[225] за невысоким столиком, инкрустированным флорентийской мозаикой. Достал коробку с шахматами.

– Ну что же, предоставляю вам как даме право играть белыми, – Моразини сделал знак рукой, приглашающий к расстановке фигур. Когда всё было готово к игре, граф произнёс:

– Ваш ход, синьорина Анджелина.

Арабелла, недолго думая, начала игру ходом пешки на е4. Моразини, расслабленно улыбнувшись, ответил ей ходом пешки на е5. Тогда Арабелла с ходу пустила коня в атаку на f3. Конь графа тут же уклонился на c6. Белла, быстро оценив ситуацию, дала право своему слону атаковать на с4. Альфредо ответил ей ходом коня на f6.

Белла, осознав, что граф только что разыграл защиту двух коней, поняла, что, если она хочет получить перевес, ей нужно действовать гораздо активнее! Она решила атаковать противника конём на g5, при этом её конь пересёк середину доски и усилил давление на пункт f7. Чтобы не понести материальных потерь, Моразини ходом коня на d5 перекрыл линию атаки слона Арабеллы, но тут же выяснил, что перед ним и в самом деле не новичок и что отныне он должен действовать предельно аккуратно.

Граф размышлял над своим ходом довольно долго. Пока он сидел, задумавшись и вперив взгляд в шахматную доску, девушка украдкой с любопытством разглядывала его.

Старший брат виконта обладал сдержанной мужской красотой. У него был высокий открытый лоб (сейчас граф напряжённо думал, поэтому лоб был изрезан тремя продольными складками), прямой нос правильных пропорций, чётко очерченные высокие скулы, гладко выбритый волевой подбородок, тёмные, почти чёрные волосы, слегка подёрнутые ниточками седины на висках и подвязанные на затылке в хвост.

Этот человек совсем не походил на своего младшего брата. Даже губы у них были разные. У Витторе пухлые, мягкие, безвольные, а у графа верхняя губа была довольно узкой, с чётко очерченной ямкой под носом, а вот нижняя чем-то напоминала брата. Правда, не такая чувственная – напротив, казалась твёрдой, была покрыта множеством продольных линий.

Единственное, что братьев объединяло по-настоящему, – это серо-зелёные глаза, опушённые густыми чёрными ресницами. Но взгляд графа, в отличие от виконта, обладал большей глубиной и магнетизмом. Особенно в те моменты, когда он не был испытующим и оценивающим. Помимо этого, было в его взгляде что-то ещё, чего Арабелла никак не могла разгадать. То ли это отголоски пережитой трагедии, то ли глаза графа выражали его натуру, мрачную и меланхоличную.

Размышления девушки прервал встречный взгляд из-под чёрных густых бровей. Заметив, что партнёрша его разглядывает, граф усмехнулся:

– Синьорина Анджелина, вы ждёте, когда у меня на голове, как у чёрта, вырастут рога?

Арабелла фыркнула, но сказать ничего не успела. За неё ответил виконт:

– Граф, ты досадуешь эрго нэфас[226].

Моразини посмотрел на родственника недобро, после чего двинул пешку на с6, усиливая позиции коня на d5.

Белла как будто только этого и ждала. Своим слоном она тут же удалила с поля коня графа на е7, разменяв одного из защитников коня на поле d5.

Альфредо, осмыслив ситуацию, сделал длинную рокировку, чтобы ввести в бой ферзевую ладью. Он защищался изо всех сил, но одна его ладья была не в силах противостоять натиску фигур хрупкой, но воинственно настроенной противницы. Граф пытался атаковать, однако девушка легко и непринуждённо отбивала его атаки, быстро переходя в контрнаступление.

Когда же Моразини, на счастье синьорины Форческо, допустил фатальную ошибку, пустив свою ладью на f2, Белла совершенно неожиданно сделала очень сильный ход. Её пешка стремительно разобралась с его пешкой на е5, после чего открылась линия d.

Альфредо со всей очевидностью осознал, что финал игры уже близок, и он отнюдь не в его пользу! Граф попытался спасти своё реноме, сделав шах белому королю слоном на g5. Однако король Арабеллы тут же ускользнул на b1. Альфредо ответил ходом ладьи на d2, тем самым перекрыв линию d.

Арабелла, пытаясь осмыслить ситуацию, откинулась в кресле и закусила губу. Теперь очередь с интересом разглядывать необычного противника перешла к графу. Окидывая девушку взором, Моразини пришёл к мысли, что в ней всё создано лишь для того, чтобы туманить и пленить умы тех, кому от рождения предписано носить штаны и шпаги.

Юнона[227] своим молоком выбелила кожу, а Аврора[228] нежной румяной зарёй окрасила её высокие скулы. Всё это было сделано лишь затем, чтобы посеять тысячу шипов в сердцах юнцов и зрелых мужей. Амур[229] на этом прелестном личике шунгитом[230] начертал изящные дуги бровей, выразив тем самым свою жестокую волю подвешивать на этих виселицах вожделения неповинные мужские души. Лаго Адзурро[231] плеснуло синевы в эти очи, заставляя каждого, кто взглянет в них, вспыхнуть фейерверком восхищения. Минерва[232] с алого плаща стряхнула краски на её пухлые, чувственные губы, вынуждая мечтать о поцелуях. Венера[233], хозяйка жемчугов, отсыпала горстку, чтобы составить в ряд эти зубки, словно отборные бусы. Корно Гранде[234] от своих снегов одарил её белизной и красотой шеи и груди.

Даже будучи занятой обдумыванием хода, Арабелла каждой клеточкой ощущала, как глаза графа совершают возбуждающую прогулку по её лицу. Оглаживают щёки, щекочут нос, ласкают волосы, нежат шею и зону декольте.

С трудом отведя взгляд от груди девушки, Альфредо попытался повнимательнее рассмотреть её музыкальные руки, однако долго любоваться собой Арабелла ему не позволила.

Она напала пешкой на его слона, желая, чтобы ладья графа осталась без защиты. Моразини был вынужден разменять ладью на поле d1. Белые тут же съели её своей ладьёй, усилив при этом давление на чёрного коня.

У слона Моразини не осталось выбора – ему пришлось съесть пешку на h4. Его позиция становилась всё более и более уязвимой. Ещё несколько продуманных ходов девушки, и финальный аккорд оказался не за горами.

Арабелла, окинув противника торжествующим взглядом, пошла ладьёй на g6. И теперь Моразини должен был расстаться с ферзём, либо его ждал неминуемый мат. Граф с довольно кислой миной на лице вынужден был признать своё поражение.

– Что ж, поздравляю вас, синьорина Форческо. Вы разыграли блестящую атаку в стиле Джулио Чезаре Полерио[235]. Не удивлюсь, если вы и с его классическим гамбитом знакомы.

Арабелла улыбнулась. Её щеки при этом порозовели от смущения.

– Ага! Судя по самодовольному румянцу на ваших щёчках, вижу, что не ошибся. Знакомы и с ним.

– Вы ошибаетесь, милорд, мне чуждо самодовольство, ибо оно есть враг самосовершенствования. В любом случае до Франсуа-Андре Филидора[236], которого так чтит синьор Луиджи, мне ещё слишком далеко.

– Вот видите, ваше сиятельство, – с гордостью в голосе, довольно потирая ладони, отозвался синьор Луиджи, – я же говорил вам, более сильного партнёра по игре в шахматы я в жизни не встречал!

– Вам очень повезло, синьор Форческо, – отозвался Моразини. – Кстати, вы не расскажете, как это шахматное сокровище попало к вам в руки?

Вместо него рассказ с большой готовностью начала синьора Бенедетта:

– Ваше сиятельство, ваш брат, наверное, вам уже рассказывал о том, как Бог отнял у нас ребёнка, ангелочка, который не прожил на этом свете и года. Другими детьми Господь нас, к сожалению, не одарил.

У синьоры Форческо на глаза навернулись слезы. Её супруг заметил это и воскликнул:

– О, нет, только не слёзы, синьора Бенедетта! Ваше сиятельство, не обессудьте, но я просто не выношу вида женских слёз. Мне кажется, если можно было бы собрать все слёзы, пролитые неаполитанками по делу, а в особенности без дела, ими можно было бы навечно загасить Везувий!

Синьора Форческо, обидевшись на супруга, произнесла:

– Если вы так боитесь моих слёз, синьор Луиджи, тогда предоставляю вам право самому рассказывать нашу историю.

Синьор Луиджи и рассказал, повторив почти слово в слово всё то, что Альфредо и так уже знал. Когда синьор Форческо замолчал, граф поинтересовался:

– Синьор Луиджи, не могли бы вы мне объяснить, как всё-таки решились принять в свою семью абсолютно незнакомого человека, о котором ровным счётом ничего не знаете? Вы ведь понимаете, что, по мнению многих, пошли на нарушение некоторых правил? Вы удочерили девушку, которая ничего не помнит о себе. Но, возможно, у неё уже есть законные родители.

Синьор Форческо от такой постановки вопроса даже вспотел. Он снял парик и пригладил рукой остатки волос.

– На ваш вопрос, ваше сиятельство, я отвечу так. Была у нас как-то на кухне одна работница, и однажды мне пришлось видеть, как она готовит окорок. Я заметил, что женщина обрезает у окорока толстые края. На мой вопрос, почему она отрезает столько мяса, молодая кухарка ответила: «Так всегда делала старшая кухарка». Тогда я спросил у старшей кухарки, по какой причине она поступала именно так. Знаете, каким был её ответ?

Луиджи Гаспаро обвёл всех присутствующих вопрошающим взглядом.

– Старшая кухарка ответила мне: «Я делала так, потому что у меня не было достаточно большой кастрюли». А? Каково?! Но ведь с тех пор, как окорок готовила эта женщина, воды утекло очень много, и у младшей кухарки выбор кастрюль был несравненно шире. Однако она упрямо делала так, как ей велела когда-то старшая кухарка.

Синьор Форческо вновь обвёл всех взглядом, после чего сосредоточил внимание на графе:

– Знаете, ваше сиятельство, для меня эта история стала хорошим уроком, научившим задумываться над истоками тех или иных правил, никогда и ничего не принимая на веру. И потому я стал следовать в жизни не правилам, а велениям души и сердца.

И потом. Разве есть что-то против правил в нашем с синьорой Бенедеттой поступке? Разве зазорно помогать ближнему в трудный час? Вы же помните, что даже великий Данте в «Божественной комедии» придумал особое возмездие для тех, кто не приходит в трудную минуту на помощь ближнему?

Процитировав строки из дантовского «Ада», синьор Луиджи пояснил:

– Не случайно ведь наш великий поэт наказал равнодушных людей таким состоянием? Они не живы и не мертвы. Что может быть хуже?

Кроме того, удочерить эту девушку очень хотела синьора Бенедетта, а, как известно, чего хочет женщина, того хочет Бог.

Синьора Форческо по-доброму улыбнулась супругу и протянула ему руку. Он накрыл её в знак поддержки своей большой ладонью и с теплотой во взгляде посмотрел в глаза уже немолодой жены.

– Говорят, тем, кто помогает людям, Бог помогает исполнять и их собственные желания, – отозвался на эти слова виконт Моразини. – Благодеяние, оказанное душе, способной к признательности, никогда не остаётся безответным. Посеяв доброе дело, пожнёшь доброе воздаяние.

– Да будет так! – одобрительно поддакнул ему синьор Луиджи. – Однако мы с синьорой Бенедеттой уже подзадержались. Думаю, что нам пора отправиться в нашу опочивальню. Лина, вы последуете за нами?

За девушку вдруг неожиданно ответил граф:

– Синьорине Анджелине ещё рано отправляться в кровать. Она, без сомнения, может составить нам с виконтом компанию. Если вы опасаетесь за её нравственность, то поверьте, она среди нас будет в полной безопасности, равно как бренди в компании младенцев.

Но у самой девушки, как оказалось, были иные намерения:

– Благодарю, милорд, за честь, оказанную мне, но я, пожалуй, предпочту свою спальню вашему обществу. Хочу почитать перед сном.

Граф Моразини иронично изогнул бровь:

– «Принцессу Клевскую», надо полагать?

– Именно так, милорд. Хочу ещё раз убедиться в том, что в мире существуют женщины, имеющие всего лишь один недостаток: они слишком идеальны для того, чтобы нравиться таким мужчинам, как вы, граф.

Высказавшись, Арабелла с достоинством отвесила старшему Моразини учтивый поклон, после чего перевела взгляд на младшего брата:

– Ваша милость, вы можете не провожать нас. Не переживайте, я запомнила дорогу. Спокойной ночи, синьоры.

– Приятных снов, дорогая Лина, – Витторе шагнул ближе, взял руку девушки и поцеловал её. – Мне не терпится, чтобы завтрашний день наконец-то наступил. Завтра я смогу вас официально назвать своей невестой.

Белла смущённо улыбнулась и отчего-то перевела взгляд на графа.

Тот стоял мрачнее тучи. В его лице не было ни привычной иронии, ни ухмылки. Губы плотно сжаты. На щеках обозначились желваки.

– До завтра, ваше сиятельство, – неожиданно для себя обратилась к нему Арабелла.

– До завтра, синьорина Анджелина, – ответил он хриплым голосом.

Семейство Форческо в полном составе удалилось.

Когда же братья остались наедине, Витторе заметил графу:

– Фредо, вопреки моей просьбе быть с Анджелиной помягче ты весь вечер ковырял палочкой самые болезненные темы в беседе с ней. И как мне показалось, тебе пришлось это по вкусу.

Моразини стоял у камина и угрюмо молчал, вращая рукой то вверх, то вниз клепсидру[238], закреплённую в ладошках двух бронзовых ангелочков. Он неотрывно смотрел, как стремительно убегает струйка чёрного вулканического песка в стеклянной колбе.

Витторе вновь заговорил:

– Послушай, брат, если ты снова начнёшь сейчас отговаривать меня, то я напомню тебе старую мудрость: чужой совет слушай, но поступай так, как велит тебе сердце[239]. Я в любом случае поступлю так, как решил.

Граф не шевелился, продолжая мрачно взирать на забавную безделушку.

– Что же ты молчишь, Альфредо?

Моразини, не поворачиваясь к брату, перевернул песочные часы и негромко продекламировал на английском:

* * *

– Когда рождаемся, мы приходим в этот мир с невидимым мешком за плечами. По мере взросления вкладываем в него свой опыт и свои воспоминания. Для некоторых этот мешок весит всего лишь либру[241], так что они даже не замечают его у себя за плечами. А другим может показаться, что у них за спиной вся тяжесть мира.

Граф Моразини стоял в углу гостиной и слушал слова напутствия, которые произносил только что помолвленной паре старый священник из Кьеза-ди-Сан-Маттео, которого на эту церемонию пригласил он лично.

– Иногда ты узнаёшь, какой мешок за плечами у твоего партнёра, только тогда, когда узы брака уже навеки связали вас. Людям свойственно прятать такой багаж. И это вполне объяснимо. Некоторые стороны своей жизни мы предпочитаем прятать прежде всего от тех, кого больше всех любим и чтим.

Но я призываю вас, дети мои, узнать то, что есть в багаже у каждого из вас прежде, чем вы предстанете перед лицом Господа. Иначе вам предстоит очень тяжёлая работа. Вы должны будете всю жизнь нести бремя друг друга.

Альфредо слушал слова падре Антонио, а глаза его были устремлены не на брата, за которого, по идее, должна была бы болеть и переживать его душа, а на девушку, стоящую рядом с ним. Он не видел её лица, но по опущенным плечам, по склонённой голове, по лёгкому подрагиванию всего её тела ощущал, как тяжек этот мешок проблем за её плечами. Как довлеет он над ней. Как непросто ей нести свою ношу. И у него, помимо воли, рождалось в душе желание помочь этой милой девушке, разделить с ней это бремя. Облегчить её положение. Чтобы маленький боец, который живёт внутри неё, перестал постоянно обороняться. Чтобы она смогла расправить плечи и с гордостью поднять свою красивую головку.

Но ещё больше ему хотелось, чтобы эта хрупкая девушка не стояла сейчас рука об руку с его братом. И не только с ним. Вообще ни с кем. И вот этого желания граф Моразини объяснить себе никак не мог. А ещё не мог объяснить чувство жгучей досады от самой этой сцены. И от того, что сам приложил руку к тому, чтобы эта помолвка состоялась в её лучшем виде.

– Я призываю вас, дети мои, откройтесь друг другу прежде, чем брачные клятвы свяжут вас навеки. Доверьтесь друг другу, облегчите душу, простите всё, что можно простить. Прощение – великая, исцеляющая сила. Придите к обручению в храме Божьем без тайн и секретов. Правда всегда всплывает, как масло на поверхность воды. Она как огонь в ночи, свет маяка в бушующем море, оазис в пустыне. А обман есть пожар, который пожирает дружбу и доверие. Его невозможно утаить. Он всё равно выдаст себя.

На этих словах священника девушка вдруг захлебнулась рыданием и выбежала прочь из гостиной. Сначала все присутствующие на помолвке застыли в немой сцене. Затем гости начали тихо перешёптываться, а виконт и синьоры Форческо спешно направились вслед за убежавшей невестой.

Старик-священник растерянно перевёл взгляд на графа Моразини. Гости тоже обратили к нему взоры.

А Альфредо стоял как вкопанный и молча смотрел на дверной проём, в котором исчезла та, что вдруг стала очень важна и значима. «Вероятно, во мне сломался какой-то внутренний компас. Меня тянет магнитом к совершенно запретной для меня женщине», – впервые со всей очевидностью осознал происходящее граф.