Читать книгу Арабелла. Музыка любви - Ана Менска - Страница 5

Уже с четверть часа старший из братьев Моразини сидел в ванне, практически не замечая, что вода в ней совершенно остыла. По приезде на виллу «Ноччоло» он первым делом захотел согреться после холодного ливня, поэтому распорядился приготовить ему горячую ванну. Миловидная служанка в белом переднике и накрахмаленной наколке, выслушав его распоряжение, сделала книксен, подтверждая, что поняла приказание, и, обрадованно улыбнувшись, поспешила его выполнять.

Выбежавшему навстречу с радостным выражением лица Витторе граф ворчливо буркнул:

– Потом, брат, всё потом. Я насквозь промок и продрог, отложим приветствия до ужина.

Хлопнув родственника по плечу, он поспешил уединиться в своей комнате. После потрясения, которое он испытал недавно на утёсе, ему не хотелось ни говорить, ни видеть кого-либо. Мечталось только об одном: побыть наедине со своими мыслями. Попытаться ещё раз внутренне пережить то, что он там увидел.

Сидя в ванне, Альфредо вновь и вновь представлял себе эту картину: стройную фигурку на краю утёса, музыкальные руки незнакомки, управляющие разбушевавшейся стихией, и её потрясающие глаза, обладающие какой-то завораживающей магией, заставляющей запечатлеть их в глубинах своей памяти раз и навсегда. Отчего-то эти глаза показались ему смутно знакомыми. Неужели он уже видел их? Если да, то когда и где? Или всё же это обычное наваждение, которое смешало в его голове все времена и воспоминания и отразилось смутным ощущением уже встреченного ранее?

В голове мужчины крутилась масса вопросов. Кто эта девушка? Откуда она? Что она там делала? Зачем пришла и куда убежала? Судя по одежде, она не слишком богата. Судя по тому, что знает все здешние тропинки, она из местных. Бесстрашная. Отчаянная. Сумасбродная. Удивительная!

Надо будет как-нибудь поаккуратнее порасспросить Витторе, чтобы тот, не дай Бог, ничего не заподозрил. А что, собственно, он может заподозрить? Внезапно проснувшийся интерес старшего брата к какой-то неизвестной странной девушке? Это же смешно! Ему самому смешно. Смешно и горько.

Альфредо уже давно не испытывал никакого интереса к противоположному полу. После трагической гибели жены как рукой сняло. Ни малейшего интереса, ни даже отголоска желания! Всё казалось абсолютно пустым и безынтересным. Четыре года полнейшего жизненного штиля, почти что прозябания на грани забвения.

Впрочем, за эти четыре года он и не знался ни с кем. Не бывал в свете, никого не навещал, ни с кем не общался. Засел в своём замке, как медведь в берлоге, и носа оттуда не показывал. Много читал, занимался хозяйством, выезжал на охоту. Он даже переписку ни с кем не вёл, кроме своего брата и двух поверенных.

После смерти матери обрубил все связи, всё дружеское общение. Брат писал ему, что приходится с трудом сдерживать атаки друзей и приятелей. Особенно остро с этим обстояло поначалу. Его пытались разыскивать, пытались вытащить из того болота, в которое он сам себя упёк. Но время шло. А время, как известно, не только лучший лекарь, оно ещё и яд, который отравляет человеческие отношения.

Благодаря дружбе время летит незаметно – из-за времени, особенно на расстоянии, незаметно слабеет и сама дружба. «Не сейчас» – самая опасная ржавчина, разъедающая любые дружеские отношения. Теперь граф Альфредо Северо Моразини не удивился бы, если бы узнал, что в свете его считают покойником.

Да он и был таковым. Живым трупом. В груди вместо сердца давно образовалась огромная дыра. Такая звенящая, ноющая, давящая пустота, не дающая нормально, полноценно жить, дышать полной грудью, наслаждаться красками жизни, её запахами, её вкусами.

Это только кажется, что жить с выпотрошенными, изничтоженными чувствами просто. Это бесчувствие – та ещё гадость! Та ещё мерзость, которая делает все дни похожими друг на друга, как два отпечатка сапога в придорожной грязи. Такими же безрадостными и однообразными, как жизнь кладбищенского сторожа или копателя могил.

Может быть, именно поэтому его так зацепил образ необычной девушки на краю утёса? В ней было столько жизни, столько осязаемого звучания, столько энергии, будто она сама была солнцем в этой бушующей непогоде! Она была олицетворением жизни, её животворящей силы, её ликующей гармонии.

Альфредо сдавил указательным и большим пальцами глаза к переносице. Этот жест стал привычным для него в последние годы. Он выражал крайнюю степень усталости и какой-то обречённости.

В дверь комнаты тихо постучали.

– Войдите, – отозвался на стук Моразини.

В дверном проёме показалось лицо всё той же смугленькой служанки с озорным блеском в глазах.

– Ваше сиятельство, вам что-нибудь ещё нужно? Может быть, добавить горячей воды?

– Нет, не надо. Подкинь мне лучше полотенце.

Девушка взяла со скамьи стопку полотенец и положила их на угол ванны.

– Что-нибудь еще, мессир?

– Нет, ничего не нужно. Хотя постой. Позови-ка моего камердинера Паскуале. Пусть поможет мне одеться.

– Сию минуту, мессир.

Служанка присела в книксене и, бросив на мужчину беглый взгляд, удалилась из комнаты.

Моразини провёл мокрой рукой по лицу, как будто пытаясь смыть с него все мысли: «Всё, хватит думать об этой странной девушке! Надо вылезать из ванны и готовиться к разговору с братом».

Он обязан во что бы то ни стало отговорить мальчишку от необдуманного шага! Витторе не должен наделать глупостей. Иначе наломает тех же дров, что и он в своё время. Его долг как старшего – предостеречь брата от этой ошибки! А то, что женитьба на непонятной девушке с потерей памяти – ошибка, у него не было никаких сомнений. И это не просто предчувствие, предощущение, предвидение. Это, скорее, предзнание, предопределённость.

И в этом вопросе он не будет торопиться. Ведь, как говаривали раньше его друзья по дипломатической службе, выигрывает тот, кто идёт медленно и уверенно[51].

* * *

Приведя себя после ванны в порядок, Альфредо направился в гостиную, где условился встретиться с братом. Моразини шёл по знакомым коридорам, и в его душе одно за другим всплывали ностальгические воспоминания.

Когда-то эта вилла была любимым местом отдыха всей семьи. Здесь прошли его детские и юношеские годы. Здесь в семилетнем возрасте он чуть не умер от скарлатины. Болел тяжело, но зато как приятно было выздоравливать вот в этой самой комнате, которая раньше была детской.

Её окно выходило на конюшенный двор. Как только ему стало лучше, он дни напролёт следил за тамошней жизнью. В ту пору сразу у двух кобыл породы мургезе[52] появилось по жеребёнку. Они частенько бегали по двору, задирая и покусывая друг друга. Как же было забавно наблюдать за этими вороно-чалыми[53] сорванцами!

На этой вилле в возрасте тринадцати лет он впервые отправился с отцом на охоту, и здесь же розовощёкая кухарка Кармина приготовила рагу из подстреленного им зайца. Вот из этого ружья, что стоит сейчас в оружейном армадио[54]. Как же он гордился тогда своим неожиданным успехом! Как ему хотелось, чтобы этот заяц пришёлся по вкусу отцу и матушке! И как он был счастлив и преисполнен важности, когда графиня после ужина заметила, что вкуснее мяса она в жизни не ела.

Здесь, на вилле, он пережил первую влюблённость в девушку по имени Беттина, камеристку своей матушки. Ему тогда было семнадцать. Она была двумя годами старше. Именно благодаря ей он превратился из мальчика в мужчину. Правда, закончилась эта история семейным скандалом, но всё же Беттину по его настоятельной просьбе тогда не уволили. Просто он стал здесь появляться гораздо реже: началась учёба в университете.

А вот и библиотека. Сколько чудесных часов провёл он в этой комнате за чтением книг! Альфредо зашёл внутрь и стал прохаживаться со свечой вдоль книжных шкафов, рассматривая знакомые корешки. Вот и она, та запретная, которую отец не разрешал ему брать и которую он всё-таки украдкой лет в четырнадцать прочитал.

Альфредо отставил свечу и достал с полки потрёпанный томик 1660 года издания. На обложке на латыни значилось только имя автора Antonii Panormitae[55] и интригующее название Hermaphroditus[56]. Он погладил обложку ладонью, поднёс томик к носу и вдохнул знакомый запах пропылившейся кожи. Моразини до сих пор помнил некоторые фривольные стишки на латыни из этой книженции. Вот это, например, Ad matronas at virgines castas[57]:

Альфредо прекрасно помнил сцену, когда отец застал его в библиотеке за чтением этой гривуазной[59] книги. Юный виконт тогда жутко смутился и был готов к серьёзной выволочке. Тем удивительнее было, что родитель не стал его отчитывать, как ожидал того сам провинившийся. Он просто сказал:

– Мой сын, ты должен знать, что воистину умные люди могут иногда позволять себе шалости, но эти шалости ни в коей мере не умаляют их заслуг и достоинств. А ты, прежде чем начать читать эту книгу, должен был сначала поинтересоваться тем, кто её написал. Ведь личность автора этого творения весьма примечательна.

Рыцарь по рождению, он изучал право и искусство. Стал не только поэтом и писателем, но и личным секретарём короля Альфонса Арагонского[60], который настолько ценил талант этого человека, что назначил его дипломатом по особым поручениям. И тебе гораздо полезнее было бы прочитать другую книгу Антонио Беккаделли.

Отец достал с полки и протянул томик, на котором значилось: De dictis et factis regis Alfonsi – «О речениях и деяниях короля Альфонса».

И Альфредо на самом деле её прочитал. И это стало поворотным моментом в его жизни, когда он впервые задумался о карьере дипломата.

Книга была интереснейшим собранием мудрых и шутливых речей и анекдотов из жизни арагонского короля, увиденной глазами умного, проницательного, наблюдательного человека с большим чувством юмора. В этом произведении Альфредо по большей части интересовала не столько личность короля, сколько личность автора, его занимательная биография и то дело, которому он посвятил жизнь.

Чуть позже юный виконт прочитал и другие книги Панормиты. К своему большому удивлению, он узнал, что за ту самую запретную книгу, прославившую её автора, император Сигизмунд[61] удостоил Беккаделли лавровым венком.

Да, приятные были времена! Альфредо поставил томик на место, вышел из библиотеки и спустился по лестнице в нижнюю гостиную, обставленную дорогой мебелью из чёрного дерева, инкрустированного черепаховым панцирем, слоновой костью и отделанного позолотой. Там, расположившись в одном из кресел, его уже поджидал Витторе Жиральдо. Завидев Альфредо, он резко поднялся и радостно улыбнулся.

– Ну, здравствуй, братишка! – с радостью в голосе поприветствовал граф виконта.

Братья обнялись, и старший, отстранив младшего за плечи на вытянутых руках, проговорил:

– Дай-ка я тебя хорошенько разгляжу. Давненько не виделись.

Витторе действительно повзрослел и возмужал за эти четыре года. Сейчас ему двадцать шесть. Но у него всё такой же юношеский румянец, такой же стыдливый взгляд из-под полуопущенных ресниц, как у матери.

Он вообще очень похож на мать. Те же миловидные, изящные, аристократичные черты лица. Тонкая кость. Пухлые губы. Ямочки на щеках. Мягкий подбородок с небольшим углублением посередине. Красивая линия бровей. Выразительные серо-зелёные глаза. Шелковистая вьющаяся шевелюра. Такие юнцы обычно нравятся взрослым женщинам. Они млеют от облика смазливой мужской привлекательности.

– А ты, как я погляжу, повзрослел и возмужал, – Альфредо похлопал брата по плечу. – Повзрослел и решил, что самая пора жениться. Что ж, мысль в твоём возрасте вполне понятная.

Моразини сел в кресло, предлагая брату последовать его примеру и демонстрируя тем самым, что разговор им предстоит долгий. После того, как Витторе разместился в кресле напротив, Альфредо продолжил своё высказывание:

– Да уж, мысль понятная и по многим причинам оправданная. Но, братишка, скажу тебе прямо, без долгих предисловий: решить жениться на особе без роду и племени, да ещё с потерей памяти – это самая нелепая из всех твоих глупостей.

У тебя мало проблем, что ты решил связать себя с девушкой, о которой ровным счётом ничего не известно? Ты отдаёшь себе отчёт в полной безмозглости своих намерений? Или в тебе так взыграли мужские потребности, что весь твой мозг перетёк в кюлоты?[62]

Если так, то вспомни, что для их удовлетворения не обязательно жениться. Уверен, что и в этом захолустье можно найти соответствующий дом для мужских увеселений. Не хочешь идти туда, так возьми в кровать крестьянскую дочку посимпатичней. Здоровый секс ещё никому не повредил. Может, хоть тогда у тебя горох[63] из головы высыплется. В конце концов, даже если наплодишь бастардов, не беда! Захочешь – признаешь, не захочешь – так тому и быть. По крайней мере, ты будешь свободен. Не повторяй моих ошибок, брат! Mariage prompt, regrets longs[64].

Помнишь, что твердил наш отец накануне моей свадьбы? Не забыл ещё его присказку? Из-за бесконтрольного влечения выпадает кошель из рук торговца благоразумием. Умелый садовник с печалью взирает, как в его саду гибнет древо рассудка. У капитана, правящего кораблем сдержанности, сбивается компас и нарушаются все ориентиры.

Альфредо сам не заметил, как, вопреки своим намерениям быть выдержанным, вдруг распалился. Он поднялся из кресла и стал мерить гостиную нервными шагами, заложив при этом руки за спину. Граф сам подивился несдержанности, которая вовсе не была ему свойственна. Видели бы его сейчас старые приятели-дипломаты! Их удивлению точно не было бы предела. Старший Моразини постарался взять себя в руки и продолжить разговор не так запальчиво:

– Скажи, что ты знаешь об этой девице? У неё наверняка за плечами какая-то скверная история, последствия которой придётся разгребать именно тебе. Её, конечно, от души можно поздравить: подцепила на крючок такую знатную рыбу! С титулом, с деньгами. Она должна быть полной дурой, если откажется за тебя выйти. Я скорее поверю, что ни один неаполитанский виночерпий не разбавляет вино водой, чем в то, что у этой девицы в отношении тебя чистые намерения.

Витторе не выдержал и тоже вскочил с кресла, в котором пытался усидеть во время столь красноречивого монолога брата:

– Фредо, послушай! Ты зря сердишься. Прошу тебя, не делай поспешных выводов. Ты же не видел Анджелину, а уже готов обвинять её во всех смертных грехах. Я не верю своим глазам! Ты ли это, мой порядочный, великодушный и справедливый брат? Что с тобой сталось? Куда подевались твои добросердечие и благородство? Ты готов загодя подозревать в человеке всё самое худшее, самое скверное! Что стало с твоей доверчивостью, твоей деликатностью, твоей открытостью? Ты всегда старался видеть в людях только лучшее, всегда оправдывал их, никогда не осуждал безвинных, был терпимым и мягкосердечным.

Альфредо резко остановил его:

– Да, был наивным, простодушным, доверчивым глупцом, которого любой желающий мог обвести вокруг пальца. Наивный человек, уверовавший в видимость справедливости, – отличная мишень для любого пройдохи, отягощённого не лучшим житейским опытом и багажом грехов и провинностей.

Он с лёгкостью разбивает прямо на твоём лице те розовые очки, которые ты носил всё время. Причём делает это так умело, что крошево их осколков ещё долго врезается в кожу, причиняя немыслимую боль и напоминая, каким нелепым, безмозглым олухом он считал тебя. Знаешь, после этого желание быть человеколюбом как-то быстро иссякает.

Доверие трансформирует тебя в мишень для всех тех, кто хочет подержать в руках твоё сердце. Случалось прежде, я был излишне доверчив, а потом тонул в море сожаления. Из-за этого моя жизнь с некоторых пор дала изрядную трещину и стала напоминать то самое место, что располагается пониже спины. Так что я рад, что моё доверие покинуло меня по-английски, не прощаясь. Советовал бы и тебе поумерить пыл этого самого доверия.

Витторе подошёл ближе и положил руку на плечо графу:

– Брат, мне искренне жаль, что в твоей жизни случилась Анжелика, но это не значит, что все женщины – исчадия ада. В данном случае comparaison n’est pas raison[65]. Поверь, и среди женщин есть поистине ангельские создания.

Моразини усмехнулся:

– Твоя Анджелина, конечно же, из их числа?!

– Ты зря иронизируешь, брат. Ты не видел её, а берёшь на себя смелость судить. На тебя это совсем не похоже. Ты живёшь и действуешь, исходя из принципа «а вдруг». Тобой руководят твои страхи. Я понимаю: кто обжёгся горячим супом, дует и на холодный[66]. Я же стараюсь придерживаться иного принципа: кто боится каждого листочка, тот в лес не ходит[67].

Поэтому давай ты попридержишь свой скепсис хотя бы до знакомства с моей невестой. Оно состоится уже совсем скоро. Завтра епископ Дориа проведёт для нас пре-кану[68]. Завтра ты сможешь познакомиться с Анджелиной Беатой. Если ты готов слушать, то я расскажу тебе сейчас всё, что ты хотел бы узнать о ней.

Альфредо на мгновение замолчал, прошёл к креслу, опустился в него, коснулся глаз привычным жестом и лишь потом произнёс:

– Ну что же, рассказывай. Если у меня будут возникать вопросы, я по ходу дела буду тебе их задавать.

Витторе последовал примеру брата и тоже опустился в кресло. Немного помолчав, он начал говорить:

– Впервые я увидел Анджелину пятнадцатого августа прошлого года на праздновании в честь чудотворной иконы Чёрной Мадонны с младенцем в Кьеза-Санта-Мария-Ассунта в Позитано. Даже в той пёстрой толпе её невозможно было не заметить. У Анджелины очень запоминающаяся внешность. Особенно глаза. Тот, кто увидел её глаза, не забудет их никогда! Ты сам это поймёшь при встрече. Но в тот день я просто глазел на неё, как и сотня других прихожан, слышавших историю о чудесном спасении рыбаками красивой девушки во время шторма.

В конце июня прошлого года на берег моря выбросило перевёрнутую лодку, рядом с которой лежала бесчувственная девушка. Один из спасших её рыбаков забрал пострадавшую к себе домой, но, когда она очнулась, тут же впала в забытьё. Её била лихорадка, она бредила.

Судя по изорванной одежде, девушка была не из бедных. Кроме того, на груди у неё висел богато украшенный золотой медальон с инициалами «М.E.А.».

Через дочку рыбака, которая служила помощницей кухарки в доме потомственного рыцаря синьора Луиджи Гаспаро Форческо, о спасённой девушке прознала его супруга, синьора Бенедетта Джустина, которая, по отзывам горожан, отличается особым милосердием и благодушием.

Они с мужем потеряли во младенчестве собственную дочь. Других детей Господь им не послал. Поэтому известие о спасённой девушке вызвало у синьоры Бенедетты вполне понятные чувства.

Она навестила незнакомку в домике рыбака и предложила забрать её к себе для лучшего ухода. Несколько дней, несмотря на старания призванного доктора, девушка находилась в смертельной лихорадке и беспамятстве, но и очнувшись, ничего вразумительного о себе сказать не смогла.

Спасённая не помнила ни кто она, ни как её зовут, ни как она очутилась на берегу во время шторма. «Полная потеря памяти как результат пережитых страданий», – таков был вердикт местного эскулапа.

Единственной зацепкой для всех было то, что девушка прекрасно говорила по-английски. Итальянский язык ей тоже был знаком, но говорила она на нём с лёгким акцентом. Это сейчас Анджелину не отличишь по выговору от местной знати.

Альфредо слушал брата с мрачной напряжённостью во взгляде, но тут не удержался, перебил:

– Когда же тебя угораздило влюбиться в неё до потери памяти? Не говори, что это была любовь с первого взгляда. Только не это!

Витторе после этих слов брата заметно помрачнел и нахмурился:

– Никогда не любил предисловие в книгах. Особенно предисловие в форме авторского нравоучения и морали. Всегда считал, что читатель вправе сам расставлять приоритеты в прочитанном, а не довольствоваться авторскими сентенциями.

Моразини усмехнулся.

– Знаешь, братец, я тоже не склонен к морализаторству, и всё же… Любовь с первого взгляда к спасённой с потерей памяти – это напоминает мелодраму.

– С первого не с первого, но с той самой встречи я не пропустил ни единой мессы в церкви Позитано. Я не мог забыть этих глаз! Мне хотелось всматриваться в них ещё и ещё! Я узнал, что семья Форческо приняла спасённую девушку как родную дочь и дала ей имена святых покровительниц: блаженной Анджелины из Сполето и святой мученицы Беаты Сансской, в день памяти которых она была спасена.

– И долго ты так забавлялся церковными гляделками?

– Не поверишь, долго. Я ведь тоже поначалу думал, что это блажь, что это пройдёт. Когда закончился сезон, я вернулся в наше палаццо в Неаполе. Думал, что светская суета излечит меня от напасти. Но не тут-то было! Только там, вдали от Анджелины, я понял, что уехал в Неаполь, а сердце своё оставил здесь.

Я вернулся на виллу к рождественской мессе. И тогда я впервые с ней заговорил. Был повод. Она вместе с другими прихожанками собирала пожертвования на рождественский обед для бедных. Я подошёл к ней и справился, чем могу быть полезен. Видел бы ты её улыбку в тот момент! Я был готов самолично накормить всю бедноту Позитано, лишь бы девушка не прекращала улыбаться именно мне!

С тех пор мы стали общаться до и после мессы. Так я узнал, что Анджелина прекрасно образована. У неё широкий кругозор. Она может поддержать практически любую тему в разговоре. Много читает. А ещё, не поверишь, любит шахматы! И в этом ей нет равных! Синьор Форческо говорит, что о таком партнёре он мог только мечтать!

Граф Моразини иронично выгнул бровь.

– С обширным кругозором, играет в шахматы, но не помнит, кто она и откуда. Как удобно, чтобы облапошить такого доверчивого юнца, как ты!

Виконт возмутился такому замечанию старшего брата:

– Только не надо делать из Анджелины филистимлянку Далилу[69]. На роль коварной обольстительницы она совсем не годится. Эта роль больше подходила твоей бывшей жене.

Альфредо вскинул голову, как от пощёчины.

Поняв, что в попытке защитить свою избранницу он перегнул палку, Витторе попытался сгладить произведённый эффект:

– Прости, брат, я не должен был говорить этого. Это неблагородно с моей стороны. Всегда помнил поговорку: «О покойниках либо хорошо, либо ничего», но сейчас не удержался. Не удержался, потому что не узнаю тебя.

И всё из-за того, что она сделала с тобой. Ты сам на себя не похож. Ты – это не ты. Где мой благородный и великодушный брат? Рыцарь без страха и упрёка, рыцарь до мозга костей, честный, высоконравственный и порядочный? Для которого самого понятие «дама» – идеал чистой и непорочной души? Неужели одна жалкая тучка смогла закрыть собой солнце?![70]

Альфредо встал и подошёл к окну, за которым сумерки сгустились уже довольно изрядно. Какое-то время он стоял молча, нервно раскачиваясь с пятки на носок. Затем, не оборачиваясь к брату, каким-то бесстрастным, уставшим голосом произнёс:

– Витторе, братишка, нет больше рыцаря, в которого ты безоглядно верил. Я же и пытаюсь тебе это объяснить. Если во мне что-то и осталось от былого рыцарства, то меня, скорее, стоит величать Рыцарем Печального Образа. Дон Кихот проиграл в борьбе с ветряными мельницами. Его мечты разбились о препоны жестокой действительности. А прекрасная Дульсинея лишь посмеялась над несчастным дуралеем. Одного жаль: Дульсинея теперь лежит в сырой земле, придавленная тяжёлой могильной плитой. Видит Бог, никогда я не хотел ей подобной участи. Тем более что вместе с собой она забрала моего ребёнка!

Виконт спешно подошёл к графу и положил ему руку на плечо в знак поддержки.

– Прости, брат! Прости, что я опять растревожил больное.

Старший Моразини тяжело вздохнул.

– Эта боль, Витторе, всегда со мной. Она непроходящая. Именно поэтому я не хочу, чтобы и тебя, мой маленький братец, коснулась сия участь.

Граф обернулся и взглянул в лицо виконту:

– Я пытаюсь предостеречь тебя от необдуманного шага. Берегись этой женщины! Отчего-то мне кажется, что она разобьёт твоё сердце. Безрассудство распаляет глупость и потворствует неосмотрительности. Знаешь, как в народе говорят: «Когда вода коснётся шеи, учиться плавать будет поздно!»[71]

– Я всё понимаю. Но пора и тебе позабыть все прошлые беды и по-иному взглянуть на собственную жизнь. Знаешь, один мудрый человек сказал, что даже со дна ямы некоторые умудряются взглянуть на звёзды.

Альфредо горько усмехнулся:

– Уж не ты ли тот самый мудрец?

Витторе улыбнулся в ответ.

– А ты, как всегда, догадлив.

Граф любовно потрепал брата по шевелюре.

– Экий ты стал умный! Тебе твоя черепушка точно по размеру?

Он вновь прошёлся по комнате.

– Пойми, Витторе, иногда жизнь вынуждает нас быть излишне подозрительными. Но поверь, эта роль не для малодушных. Просто я не могу притвориться, что безмерно рад за тебя. Притворство – не та игра, в которой я большой мастак.

Витторе двинулся навстречу брату.

– Пойми и ты: все твои опасения напрасны. Ты просто не видел Анджелину. Я уверен: как только познакомишься с ней, сразу же изменишь своё мнение. Она прелесть! Настоящая прелесть!

Прошу тебя только об одном – будь с ней помягче. Я чувствую, у Анджелины за плечами какая-то беда. Она до сих пор не вспомнила ничего из своей прошлой жизни.

Наверное, именно поэтому синьорина Форческо так долго отказывалась принять моё предложение. И всё же она сдалась, уступила моим уговорам и просьбам. Признаюсь, я безмерно рад этому обстоятельству. Мне бы хотелось, чтобы и ты разделил мои чувства. Но если даже ты воспротивишься, если не захочешь быть со мною рядом в такую важную для меня минуту, я всё равно осуществлю задуманное, потому что верю: лишь в ней моё счастье! В ней одной! Она и есть олицетворение этого самого счастья!

Знаешь, Фредо, я понял, почему от любви нет лекарств. Потому что любовь и есть лучшее лекарство от всех напастей. Я встретил её, и вся моя жизнь переменилась к лучшему.

Альфредо устало провёл ладонью по лицу.

– Слушаю тебя, Витторе, и понимаю: похоже, у девушки мозгов побольше, чем у тебя. Она хоть на минуточку задумалась перед тем, как ответить тебе согласием. Если, конечно, это не было банальной уловкой, дабы подцепить покрепче на крючок пойманную рыбку.

Ты вообще осознаёшь, на какой риск идёшь, желая обручиться, а затем и жениться на девушке, потерявшей память? Девушке, которая ничего, ровным счётом НИЧЕГО о себе не помнит! А если она уже чья-то невеста? Или, того хуже, вообще уже замужем?

– Но у неё не было на пальце кольца! И её названая мать сказала епископу Дориа, что в откровенном разговоре Анджелина призналась, что, по её ощущениям, она никогда не была настолько близка с мужчинами.

– Братишка, отсутствие кольца на пальце не повод считать женщину незамужней. А женские ощущения вообще сродни гаданию на кофейной гуще. Сегодня так, а завтра сто раз иначе.

– Фредо, я не настолько глуп, как ты полагаешь. Я советовался с епископом Дориа, обращался в Совет старейшин Позитано. И там, и там ответ был однозначен: при такой ситуации узнать, была ли Анджелина замужем, можно лишь одним способом – на брачном ложе.

Они вызывали Анджелину, беседовали с ней, именно после этого ими и было дано разрешение на формальное удочерение семьёй Форческо и разрешение на вступление с кем-либо в брак.

– Что ж, я вижу ты хорошо подготовился к нашей встрече, – Альфредо горько усмехнулся. – У тебя все тылы прикрыты. Осталось одно – познакомиться поближе с предметом твоих воздыханий. Но помни: ложные надежды питают боль[72].

Ну а теперь пойдём в столовую, перекусим. Кажется, я сделал всё, что мог, используя всё то, что мне дано. Немного подкреплюсь и подумаю, что смогу ещё предпринять.

Витторе усмехнулся:

– На твоём месте я не стал бы особо усердствовать в этом. Будешь много и долго думать – поседеешь. Как я погляжу, раздумья уже и так посеребрили твои виски.

Старший брат похлопал младшего по спине:

– Много думать совсем не означает думать долго. Важен не процесс, а результат!

Братья весело рассмеялись и отправились в столовую, где их уже поджидал накрытый стол.