Читать книгу 2:36 по Аляске. Том II - Анастасия Гор - Страница 4

После сильных ночных заморозок снег напоминал византийский витраж: отражая солнечные блики и слепя глаза, он переливался алмазными бусинами под пальцами и оставлял за собой покалывание взамен тепла, которое забирал. Кожа от него становилась гусиной. Осилить столько миль после долгой отсидки в безопасных четырех стенах оказалось непредвиденно сложно: бедро, пусть и зажившее, не забывало ныть каждые несколько шагов уже спустя пару часов беспрерывной ходьбы. Стараясь не слишком часто облокачиваться о деревья, чтобы не привлекать внимание, я с ужасом ждала, когда идущий впереди Крис обернется и напомнит о том, что я в любой момент имею право запросить передышку. От мысли, что из-за боли придется растянуть наш путь до Прайда еще на сутки, все внутри скручивалось в узел. Никакой назойливый зуд от швов не мог показаться страшнее перспективы пробыть с Крисом дольше запланированного. Предвидя это, он несся вперед так быстро, что Флейта едва поспевала за ним, сбивая ноги о припрятанные под снегом булыжники и чертыхаясь. С каждым часом идея добровольно сдаться в лапы вездесущим фанатикам начинала выглядеть все более безумной, но едва ли в этом было безумства больше, чем в глазах Роуза, когда мы наконец-то достигли рыбацкого причала.

Когда-то очень давно я проезжала мимо этого берега. То было еще в мой первый визит в Анкоридж перед тем, как я перевезла свои чемоданы в университет Фэрбанкса. Летом здесь всегда в несколько тесных рядов пришвартовывались лодки – и любительские рыболовные судна, и элитные катера. Отсюда по реке, не затвердевающей от сильного течения, можно было лихо добраться до границ города и сейчас, тем самым скоротав минимум полсуток. Здесь же Себастьян и подготовил заначку в несколько сумок продуктов питания, а еще лодку с полным бензобаком, о которой поведал Флей до побега… Эта лодка была их запасным с Крисом планом, если бы однажды тому пригодилась помощь и под рукой не оказалось бы ни одного рабочего пикапа.

Все, что оказалось на этом месте теперь – маслянисто-черная вода, отравленная спущенными в нее литрами топлива, и никчемные пустые посудины. Пригодным для использования из этого был лишь узкий бледно-розовый катамаран, на широком носу которого красовалась яркая синяя надпись, источающая еще совсем свежий запах краски из баллончика – «Suce».

– Может, стоит ткнуть в него палкой? – робко спросила Флейта, поправив слой из двух вязанных шапок, съехавших наперед. – Франки как-то рассказывал о синдроме, когда люди умирают, но не падают и продолжают стоять…

Спустя еще несколько минут предположение Флейты перестало казаться абсурдным: Крис все еще стоял на подмостках и, забыв про человеческую потребность в моргании, пялился на колыхающийся на скудных волнах катамаран. Его руки безвольно висели вдоль тела, и ничего не выдавало живых эмоций – ни сжатые кулаки, ни напряженная спина, ни нахмуренные брови. Он выглядел отстраненным, если не умиротворенным, словно пребывал в наркотической прострации: чуть приоткрытые пухлые губы, вперившийся в лодку стеклянный взор… Невзирая на его неподвижность, воздух вокруг жужжал в интуитивном преддверии неминуемой беды.

– Не пойму, – снова заговорила Флей. – Он злится и придумывает в голове план отмщения? Или это просто…

– Ступор, – подсказала я.

– Так выглядел тот парень из «Американского психопата» перед тем, как сорваться и начать кромсать топором всех своих знакомых. Не знаю, как тебя, но меня это пугает куда сильнее, чем если бы он начал материться или пару раз пнул эту ржавую рухлядь… Кто вообще способен на такое? – Я проследила за взглядом Флейты и сочувственно взглянула на дегтярные лужи, разъевшие чистую лазурь реки. – Слил все топливо в воду. Ладно бы лодки испортил… Но и невинных рыбок на мучительную смерть обрек, деспот!

– Кто-то из Прайда? – пожала плечами я, и тут-то Крис заговорил, от неожиданности чего я даже дернулась:

– За причалом есть рыбацкий домик. Переночуем там, а на утро выдвинемся. Хм, подумать только… – Он поправил за спиной рюкзак и кинул в сторону катамарана презрительный прищур. – Какие только иностранные выражения не познаешь с таким другом!

– Что? – зашипела Флейта мне на ухо, нетерпеливо дергая за плечо. – Я не расслышала, что он сказал? Что значит «suce»? Джейми, ну ответь!

– Я не…

– Отсоси, – перебил меня Крис, остановившись на краю причала перед тем, как снова спуститься на тропу в снег. – Это означает «отсоси» на французском.

– Себастьян, – ахнула Флейта, и я вторила ее противоречивым чувствам. – Не думала, что он настолько зол на нас.

Крис хмыкнул. Я ответила Флейте вместо него, но шепотом, выглядывая впереди долгожданный дом под темнеющим небосводом, где можно будет отогреть закоченевшую тушку и наполнить урчащий желудок чем-то съестным:

– Это послание. Наверно, Себ знал, что Крис захочет воспользоваться их лодкой и решил подгадить напоследок… Или посчитал, что таким образом убережет нас от визита в Прайд. Вряд ли в здравом уме кому-то могло придти в голову, что мы отправимся туда одной дружной компанией.

Не услышав позади шагов и перестав болтать, я обернулась: Флей присела на корточки под крышей рыбацкого стенда со снастями, укрывающей небольшой участок причала и катамаран. В углу ютилось несколько мешков с цементным порошком и старый ящик, внутрь которого Флейта с любопытством заглядывала.

– Ничего полезного… Ух ты, фейерверки! – вслух пролепетала она. – Наверно, когда-то здесь планировался грандиозный салют.

Она отряхнула брюки и, задвинув ящик обратно, поспешила догнать меня.

– Если бы о нас сейчас снимали сериал, какое название ты бы ему дала? – задумчиво спросила она, на ходу принявшись напомаживать обветренные губы жирным детским кремом из дорожного тюбика. – «Двое в метели, не считая убийцы»? «Рождественский ад»? «Поворот в Анкоридж?». Думаешь, это был бы детектив с элементами мистики или просто классический хоррор?

– Ты подцепила от Себастьяна вирус трещотки? – вздохнула я. – Надо понимать, это передается через слюну…

– Не напоминай о нем больше! Только не после того, как он обрек нас на пешие прогулки по такой холодине и убил несчастных рыб!

Возразить против таких доводов было бы кощунством. Досады не вызвало лишь ружье, что он оставил нам напоследок и которое теперь же всю дорогу от фермы несла Флейта, бережно прижимая к груди, как новорожденное дитя. Когда от усталости она начинала проваливаться всугробы под его весом, любое предложение Криса перенять его на какое-то время вмиг возвращало ей бодрость. Флей приросла к карабину и не выносила даже мысли о разлуке со своим новым «защитным талисманом».

За густой лесной порослью показалась черепичная верхушка: выложенная из темных ромбиков высокая крыша со шпилем посередине, несколько затемненных окон и широкое крыльцо, выходящее прямо к песчаному подступу с видом на причал. Наверняка это была прекрасная обитель летом, когда все вокруг цвело и распускалось, а во дворе не выли стаи голодных волков, с которыми нам чудом до сих пор не выпала честь повстречаться лично. Сейчас же эта одноэтажная рыбацкая лачуга на одиноком холме, увешанная сосульками, выглядела угнетающе. Когда Крис остановился прямо перед дверью, я засмотрелась на кривые тени под верандой, отбрасываемые закатным огневом, и, кубарем покатившись на скользких ступенях, вонзилась Роузу в спину.

Он снисходительно хмыкнул, подставляя мне свой локоть, который я неохотно приняла, чтобы выпрямиться и войти следом после того, как он, упорно налегая на дверь, рывком отломал ручку. Внутри оказалось еще темнее, чем становилось снаружи, и Флейта звонко чихнула от пыли, покрутив фонариком.

– Вы уверены, что здесь никто не живет? – осторожно спросила она, направляя луч света на аккуратно застеленный диван и стол, ломящийся от консервных банок.

Невзирая на клубящуюся пыль, этот дом и впрямь не походил на заброшенный. В гостиной пахло корицей и жженной солью, будто еще совсем недавно кто-то обедал пирогом с семгой. В кресле лежала стопка свежей одежды, а в камине возвышалась ровно уложенная кучка сухого можжевелового хвороста. Дом был явно подготовлен к тому, чтобы принять блуждающих путников, и это гостеприимство выглядело до того соблазнительно, что всякие видимые предостережения звучали белым шумом на фоне.

– Может, поищем другое место? – продолжала сомневаться Флейта, подвинув носком ботинка чьи-то плетенные сандалии из-под пуфика. – Если здесь кто-то живет, он наверняка скоро вернется…

– Если бы здесь кто-то жил, он бы не ушел разгуливать по окрестностям в ночь, – весомо заметил Крис и вальяжно сбросил рюкзак прямо на пол, доставая из кармашка небольшую флягу с содержимым для розжига. Задержав руку над хворостом за секунду до того, как из горлышка полилось бы масло, Крис обернулся и саркастично добавил: – Но, если вам правда так не по себе, мы можем уйти и бродить хоть до утра. Оставим практически готовое спальное место, забудем про гору еды… У нас ведь с собой ее так много, правда?

Будто подтверждая безобразность этой альтернативы, где-то с другой стороны реки раздался уже знакомый вой – то ли волчий, то ли банши (и неизвестно, что хуже). Он звучал надрывно, близко и глумливо, словно издевка над теми, кому не посчастливилось остаться снаружи в такой час. Это ли сыграло роль или же нежелание прислушиваться к здравому рассудку ради еще хотя бы одной ночи в сносных условиях, но я тяжело вздохнула и тоже скинула свою сумку на ковер. Рядом приземлился небольшой рюкзачок Флейты с вышитой розой (когда-то бывший моим, а затем Барби), ее кожаный футляр с инструментом и заряженное ружье.

– Значит, мы остаемся, – удовлетворенно озвучил Крис и отправил почти догоревшую спичку в камин. Огонь ярко вспыхнул, и стены дома затрещали от долгожданного жара.

Продукты, которыми был завален стол, ни шли ни в какое сравнение с тем, что осталось в нашей заначке: все, чем мы могли довольствоваться по пути, было съедено, и остался лишь один злаковый батончик и пара пакетиков вяленой конины. На кухне же рыбацкого домика кто-то будто успел подготовиться к настоящему концу света (к еще одному!). Я прошлась пальцами по этикеткам с консервированной кукурузой, томатному соку, домашним салатам, разным видам крупы и макарон, по банке с сухим молоком и даже по целой пачке с овсяным печеньем. Я долго рассматривала все это, прежде чем осмелилась взять одну из банок и, откупорив, с наслаждением высыпала в рот горстку засахаренных вишен.

Усевшись вокруг огня, стянув задеревеневшую одежду и укутавшись во флисовые одеяла, мы молча отужинали консервами, а на десерт разделили на троих банку со сгущенкой. Уже спустя полчаса Флейта свернулась в кресле в обнимку с ружьем, а я осталась одна, задумавшись над разгадкой этого дома и упустив из виду Криса. Когда мысли устаканились, а мое одиночество затянулось, я напряглась и, сбросив плед, бесшумно двинулась в соседнюю комнату. Приоткрытая в единственную спальню дверь едва слышно скрипнула, когда я прижалась к ней лбом, уловив в просвете между косяком мелькнувшую спину Роуза.

Он переодевался, стянув с себя джемпер и майку. Отложенная старая одежда оказалась насквозь влажной, как если бы он успел нырнуть в реку следом за катамараном, пока я не видела. Крис притащил с собой солнечный фонарь, найденный в коридоре, и в бликах его кожа мерцала от крупных градин пота. Лопатки, рельефно очерченные, были практически сведены вместе, а позвоночник то и дело сгибался вперед, будто Криса вот-вот грозилось вывернуть наизнанку. Он принес с собой ведро растопленного снега и теперь же брился напротив зеркала в темноте, усердно избавляясь от любых намеков на щетину. В какой-то момент резко отшвырнув лезвие в миску и простояв в отчетливой дрожи несколько минут, он, наконец, успокоился и потянулся за свежей сорочкой. Крис выглядел заболевшим. Как будто отзвук того жесткого дневного самоконтроля и ярости, слишком долго запертой внутри…

Я сглотнула, когда он, промокнув полотенцем волосы, повернулся:

– Я здоров, если ты хочешь спросить меня об этом. Просто весь взмок, пока мы добирались до сюда. Не хотел показывать, как сильно устал.

Сколько времени я смотрю на него и как долго он знает об этом? От первой же догадки меня бросило в не меньший озноб, что секунду назад терзал Криса. Я смутилась и переступила с ноги на ногу в дверном проеме.

– Ты мог простудиться.

– С каких пор ты строишь из себя любящую женушку?

Казалось бы, в его неожиданной резкости не должно было быть для меня ничего нового, и все же «на ощупь» это вдруг оказалось чем-то иным нежели его кровожадность или жестокость. Каждое слово Криса в мой адрес прежде было насквозь слащавым, как пропитанные коньячным сиропом коржи для торта. Он подставлял к горлу нож, а сам шептал, завороженно и горячо; шепот был липким, хищным, омерзительным… Но не острым и не холодным. Наверно, поэтому я так растерялась, удивленно наблюдая за тем, как сжались губы Криса, тоже молниеносно осознавшего то, что сорвалось с них.

– Подойди, – попросил он.

Стянутая в тугую пружину, готовая в любой момент ретироваться и выхватить у Флейты ружье, чтобы в очередной раз спустить курок, я приблизилась. Лелея в глубине души этот утешительный план самообороны, я встала рядом и почувствовала тонкий железистый запах, напоминающий смешение крови и пота. Едва мне хватило ума передумать и отстраниться, как Крис перегородил мне путь и пригвоздил к платяному шкафу. Я сдавленно вскрикнула, но недостаточно громко, чтобы быть услышанной.

Он молчал и смотрел, как и я. Оцепенев от ужаса, проклиная этот дом, оказавшийся для меня ловушкой, предательски севший голос и даже не вовремя заснувшую Флейту, я высоко задрала подбородок, чтобы зрительно сравняться с Крисом в росте. Он распростер пальцы над моей головой поверх края шкафа и потянулся навстречу.

– Ты убьешь Себастьяна? – спросила я тихо, лишь бы спросить хоть что-то и не дать ему наклониться ко мне слишком низко. – Если повстречаешь его…

– Почему ты спрашиваешь?

– Кажется, ты хотел доказать мне, что мне не надо тебя бояться, – шепнула я, облизнув пересохшие губы, и тут же пожалела о содеянном: взгляд Криса впился в них, и, кажется, он в конец перестал меня слушать, затерявшись где-то в этом мимолетном жесте, показавшемся ему томным. – Поэтому был сам не свой, когда та выходка с лодками разозлила тебя. Ты ведь…

– Сдержался, хотя желал перевернуть все верх дном? – закончил он за меня. – Перебить всех, кто еще ходит и дышит на этой гребанной планете? Отыскать Себастьяна и заставить его пожалеть о своей насмешке?.. Да, так и было.

– Он души в тебе не чает, – произнесла я, и взгляд Криса снова сфокусировался на моем. – В том тебе, кто является его лучшим другом. Даже слепой бы заметил.

– Слепой заметил бы и ту ненависть, которую он питает ко мне такому, какой я есть сейчас, – хмыкнул он. – Со мной нынешним у него много своих незаконченных дел.

– Каких дел?

– Разных. Их множество. Его мать…

– Считает своим сыном тебя, а не Себастьяна, ты об этом?

– Ну… Почти.

Крис подавился причудливой усмешкой, и я мысленно пометила в голове этот пункт, который требовал больших разъяснений. Шершавые пальцы Роуза, освобожденные от прочных полицейских перчаток, легли на мою шею и несильно сдавили, отрывая затылок от опоры. Губы его походили на раскаленное стекло, гладкое и пронзающее – именно таким ощущался его поцелуй, когда Крис, обняв меня настолько крепко, чтобы я не смогла вырваться, примкнул к моему рту.

Лис и куропатка. Удав и кролик. Сова и мышь. Все жертвы своих природных хищников застывали в потрясении и надежде избежать смерти, прикинувшись мертвой дичью или частью бездушного леса. Так же застыла и я с застрявшим где-то глубоко в легких воздухом, который никак не решалась выпустить обратно. Крис впился ладонями в мою поясницу и насильно выгнул, вонзаясь в мои губы снова и снова, хотя я по-прежнему не отвечала ему. Это было совсем не так, как тогда на ферме, где он пытался взять меня силой. Теперь он не брал, а просил отдаться, и эта мольба не оставляла мне шанса. Опасаясь нечаянно вернуться к тому, с чего мы начали, – к битве со смертоносным бессмертным чудовищем, – я медленно погрузила в его влажные волосы пальцы до средней фаланги, и Крис облегченно застонал мне в губы, исступленно зажмурившись.

– Пожалуйста, – выдавил он так бледно и хрипло, что я едва отличила его шепот от скрипа оконных створок. – Пожалуйста…

Я не понимала, о чем конкретно он просит. Целовать его? Не отталкивать? Я знала лишь то, что, чем дольше не целовала его в ответ, тем нежнее и упрямее делал это он сам. И лишь сдавшись, заблудившись в собственных желаниях и действительности, я подставила кончик языка в ответ и позволила ему поцеловать меня так, как он целовал меня всегда раньше – с взаимностью. Я поцеловала его.

А затем сбежала. В тот момент мне показалось это единственным выходом: воспользовавшись податливостью Криса, я вывернулась, выскочила из хозяйской спальни и, на ходу застегнув куртку, пронеслась мимо спящей в кресле Флейты и вышибла плечом дверь, вывалившись на улицу. Я не знала, что собираюсь делать дальше – куда направляюсь, зачем и почему, но все равно бежала, не замечая ни воя диких зверей, ни мороза, ни грядущей впереди стены из спутанного леса.

Он догнал меня на моем десятом шаге, отдаляющемся от охотничьего домика, и, схватив за капюшон, повалил в сугроб. Взъерошенный снег поднялся в воздух, когда я, глухо вскрикнув, распласталась посреди холодного возвышения под тяжестью тела Криса. Я рефлекторно дернула коленями и локтями, выбивая из него протестующее мычание.

Мы сцепились узлом и застыли, взирая на потемневшие лица друг друга широко распахнутыми глазами. Когда из груди вырвалось первое облако пара, Крис наконец-то потянулся вниз и, вперившись в мои бедра своими, яростно поцеловал. Это было уже не так, как в доме – не осторожно и обессиленно, а страстно и разяще, будто уставшему путнику подали флягу с долгожданным глотком воды. Тело быстро занемело от холода даже под массой шерстяных одежд, и я охнула, когда под них проскользнули руки Криса. Горячие ладони опалили заледеневший живот, и я съежилась в крупной дрожи от контраста между морозным воздухом, щиплющим щеки, и грубыми раскаленными ладонями, принявшимися ползти вверх к моей груди. Он неловко сдвинул мой бюстгальтер, и я прикусила его губы в поцелуе, когда он не остановился и принялся согревать ладонями всю меня целиком. А снег все падал, кружился в воздухе, танцевал, тая в волосах, на лбу, на языке и обнаженной шеи, когда Крис вцепился пальцами в мой шарф и оттянул его, чтобы добраться губами до ключичной ложбинки… Твердый пах прижался к низу моего живота. Запретная эйфория. Преступная связь. Хоровод бессвязного шепота, рваного дыхания и моих жалких попыток сопротивляться самой себе. Я хочу. Я не останавливаюсь. Я слаба.

Что же делать? Что делать, что делать…

Из последних крупиц отвращения я отвернула голову.

– Посмотри на меня, – хрипло шепнул Роуз, оставляя слюну на моем подбородке, которую холодный воздух тут же едва не превратил в тонкую корку льда. – Я скучаю по тебе. Ты рядом, но не со мной. Что мне сделать, чтобы привлечь твое внимание? Чтобы заслужить тебя? Я стараюсь… Я знаю, что никогда не сумею стать таким, каким ты желаешь меня видеть, – Он прижался лбом к моему лбу и, шумно дыша, посмотрел мне в глаза. – Но во мне нет ничего, что не принадлежало бы тебе.

Я послушно посмотрела на него, и вдруг не почувствовала ничего из того, что останавливало меня прежде. Он взял в свою ладонь мою руку, сцепленную на его шее, и сместил к ребрам. Лишь ощутив под подушечками пальцев сильное и стремительное биение, я осознала, как легко Крис одет, выскочив за мной в одной только полурасстегнутой хлопковой сорочке. Но, судя по виду, его это не беспокоило. Он таял от внутреннего жара и продолжал удерживать мою ладонь на уровне своего сердца, а затем пояснил:

– Это тоже твое, Джеремия. Дай мне взамен хоть что-нибудь, что будет только моим.

Безнравственно ли пользовался он приемами Криса, взывая к моей влюбленности и отчаянию, или же действительно чувствовал это наравне с тем, что побуждало его расправляться с близкими и друзьями, испещряя этот мир сумасшествием и скверной… Что бы то ни было, это непростительно легко выбило меня из колеи. Тоска, слабость, ужас… Все смешалось, стирая границы дозволенного и вразумительного, разницу между праведными поступками и ужасными.

Плоть к плоти. Губы к губам. Сердце к сердцу. «Вся твоя. Целиком. Отстань и больше не трогай… Нет, я вру. Держи!».

Крис шустро расправился с пряжкой собственного ремня и потянул вниз к лодыжкам мои штаны. Он держался голой ладонью о снег, забыв о неприятной возможности обморожения, и не останавливался, даже когда стало слишком холодно для этого, слишком темно и слишком страшно. Лес позади гудел, как и моя голова, будто я выпила целый чан с медовухой или вином. Я сдалась, впившись ногтями в его живот и плечи под рубашкой, молясь о том, чтобы нечто дало мне сил прервать это раньше, чем стало бы слишком поздно. И нечто случилось, но вряд ли оно было лучше, чем участь отдаться психопату, лишившему меня будущего.

– Флейта, – выдохнула я, когда в рыбацкой лачуге затрещали стекла от женского визга.

Мне не потребовалось скидывать с себя Криса; он вскочил сам и, поправив одежду, кинулся следом за мной к крыльцу. Я неслась стремглав – от потенциальных хищников, жаждущих либо сожрать меня, либо раздеть; от того, что едва не случилось мгновение назад и от чувства вины, нагнетаемого мыслью, что во время нашего уединения с Флей могла случиться беда. Я буквально ворвалась в дом и, судорожно озираясь, увидела фонарь, тускло освещающий уже пустое кресло с ворохом одеял.

– Джейми!

Флейта стояла в центре кухни, а ее ружье было аккурат наведено на нее саму в руках высокого мужчины, сливающегося с темнотой комнаты из-за болотного цвета куртки и нахлобученной на глаза меховой шапки, из-за которой он походил на медведя.

– Что вам нужно? – первой подала голос я, и ружье дернулось, выбрав новой целью меня.

– Нет, не так, – покачал головой мужчина, и его грубый бас выдал в нем солидный возраст и даже злоупотребление самогоном, бутылку которого мы отыскали под столом и не стали трогать. – Что вам нужно в моем доме?

Флейта незаметно попятилась и натолкнулась спиной на фонарь, держащийся на крючке вешалок для одежды. Тусклый луч упал на сервиз и, отразившись, осветил угрюмое лицо рыболова с пролежнями морщин вокруг светлых глаз. Дулом нашего ружья он сдвинул шапку со лба и, фыркнув, еще раз осмотрел каждого из нас, включая Криса, тихо подкрадывающегося из-за моей спины.

– Мы думали, здесь никто не живет, – попыталась оправдаться я, нервно кусая щеку с внутренней стороны. – Остановились на ночь… Утром мы бы ушли.

– Вы конченные идиоты, если правда так решили, – хмыкнул мужчина и обвел ружьем поредевшую кучу продуктов на столе. – Или, по-вашему, собранная здесь еда не результат чужих усилий, а чудо Господне? Под шкафом даже стоит цистерна кипяченой воды!

– Мы очень наивные и религиозные, – миролюбиво улыбнулась я, но вряд ли столь неловкую ситуацию можно было так быстро сгладить одним лишь женским очарованием.

Рыболов привалился спиной к дверце неработающего холодильника и снова посмотрел на меня. В рассеянном по кухне свете он, кажется, наконец-то разглядел мое лицо, и я рефлекторно приподняла голову к лампе, снисходительно предоставляя ему такую возможность. Уголки его рта задумчиво втянулись. Больше всего на свете я боялась вовсе не того, что он спустит курок наставленного на кого-то из нас ружья; куда больше я боялась Криса и его безучастного молчания, которое всегда было ему чуждо.

– Ты похожа на мою дочь, которую они забрали, – прошептал мужчина. – У нее тоже были зеленые глаза.

– Кто ее забрал?

– Такие, как твой парень, который думает, будто я не вижу, что у него в руке нож.

Воцарившаяся тишина напомнила звук взорвавшегося тратила – оглушительная точка невозврата. Я повернула голову и взглянула на Криса, лишь жеманно оскалившегося в ответ на выпад рыболова: в прижатой к карману штанов руке он действительно сжимал кухонный нож, прихваченный с фермы.

– Вы ведь угрожаете нам нашим же оружием, – спокойно отозвался Крис, выступая вперед.

– А вы оккупировали мой дом, – напомнил тот. – Но это все неважно. Я помню тебя, – Рыболов резко отвернулся от Флей, и вот дуло ружья уже воткнулось Крису под шею. Он даже не шелохнулся, словно привыкший к такому положению вещей в своей жизни. – Помню твое лицо… Ты был с ними. Я никогда не забуду тот день, когда вы забрали мою девочку.

– Она была спящей, – мягко ответил Крис. – Она была опасна…

– Это вы так решили! – рыкнул рыболов, и его палец накрыл курок. – Вы лишили меня моей малышки, а теперь и все корабли испортили…

Флейта встрепенулась.

– Это был не он. Не мы, – затрясла головой она. – Другой человек. Если все эти лодки ваши… Извините, нам жаль, но это не мы слили топливо, и точно не мы отняли у вас дочь.

– Верно, – Мужчина вздохнул так глубоко и жадно, словно надеялся вобрать в себя весь воздух в комнате, и вызывающе ударил Криса ружьем в грудь. – Именно поэтому вас я отпускаю, а вот его – нет.

– Крис… – Я смотрела на него не первую минуту, в отчаянии пытаясь уловить хоть какой-то кивок, хоть какой-то знак или жест, который мог бы подсказать мне, что делать дальше. Но он стоял и с вызовом взирал на пожилого рыболова, а когда тот снова закричал, чтобы мы убирались из его дома, невозмутимо произнес:

– Подождите меня снаружи.

Ночь. Холод. Скрипучие половицы и нож, который Крис по-прежнему сжимал с такой силой, что налились сухожилия. Безмолвие. Флейта молча схватила рюкзак, в отличие от меня не проворонив выпавшую возможность, но тут карабин покачнулся.

– Без вещей, – строго отозвался рыболов, и едва Флей успела открыть рот, как он раздраженно рявкнул: – Вы забрали мое, а я – ваше. Либо так, либо никак! Я и так слишком добр.

– Футляр… – жалобно всхлипнула она. – Я музыкант. Там моя флейта. Можно я…

Мужчина бросил на нее вопрошающий взгляд, и Флейта едва не задохнулась от облегчения, когда он сам схватил небольшой черный чемоданчик и швырнул его ей в ноги. Вцепившись в футляр пальцами, она схватила с вешалки куртку, а другой рукой меня, и силком вытянула на улицу.

Лишь когда мороз забрался под расстегнутую куртку и скрутил пальцы, напомнив об брошенных в доме перчатках, я пришла в себя.

– Нет, – ахнула я, вырвав запястье из ладони Флейты, панически мчащейся неизвестно куда. – Мы ведь не можем оставить его там… Если все это правда, и Прайд забрал дочь того человека… Он не оставит его в живых!

– Фактически он и нас в живых не оставил, – стуча зубами, прошипела Флейта. – Он забрал все наши вещи, Джейми, и выгнал. Ночью! На Аляске! Если мы не замерзнем здесь насмерть, то все равно не доберемся до Прайда одни. Эта его гуманность к нам как мертвому припарка. Он обрек нас на мучительную смерть!

Волчье завывание со стороны леса заставило Флейту затихнуть. Она затопталась на месте, завертелась и завела за голову футляр. Тени леса заплясали, расступились, и несколько сумрачных пятен отделились от нависающих верхушек сосен, принимая очертания зубастых пастей и вздыбленных коричневых холок.

Мы обе попятились к дому, надеясь спрятаться от охоты, пока подошва ботинок не поехала на скользких ступеньках, и я не упала.

– Они все равно учуют нас, – поняла я. – Играй.

– Что? – Флейта притаилась за деревянным поручнем, сцепив пальцы замком на продолговатом чехле.

– Играй, – повторила я уже громче, расслышав надвигающий голодный рев. – Доставай свою трубу и заводи шарманку!

В карих глазах Флейты застыло непонимание, но она бессознательно принялась расправляться с замочком чемоданчика, выуживая из обшитого мягким бархатом нутра изящную позолоту. До сих пор не понимая смысла моего приказания, она послушно обхватила пальцами увитую лозами головку флейты и втянула носом порывистый ветер, выдыхая его в нежную пронзительную мелодию.

Несколько минут ничего не происходило. Волчья стая разбрелась по территории причала и холма, вынюхивая след, пока несколько животных не устремились на нас. Флейта дернулась, и мелодия сорвалась.

– Играй дальше! – вскрикнула я, и Флейта, стараясь не сбивать дыхание от сковавших горло рыданий, возобновила такт.

То, что она играла, не несло смысла. Каждый раз, стоило ей излить музыку, как глаза застилали просторы ее фантазии – близкие люди, невиданные места, воспоминания… Сейчас же музыка была сплетена из страха – пустого, бессмысленного и беспощадного. Такая музыка не работала.

– Колыбельная! – опомнилась я. – Ты рассказывала, как играла раненному Грейсу в автобусе, чтобы он спал… Сыграй колыбельную!

Флейта запнулась, лихорадочно вспоминая ноты, и часто закивала головой. Массивный бурый волк, первым выступивший из леса, пригнулся к земле, стремительно сокращая между нами дистанцию. Флейта запрокинула инструмент к небу и заиграла с удвоенной силой.

Утробный рык перебил непроизвольный волчий зевок. Привалившись пузом к промерзшей земле, зверь оцепенел, навострив уши. Пасть сомкнулась, и широкий влажный язык слизнул снег с шерсти на морде. Он заскулил, а затем прижал хвост к копчику и сложил передние лапы, улегшись. Белоснежный же волк, решившийся подступиться вторым, рухнул тоже, сонно завалившись на бок. Будто заподозрив уловку, другие закружили вокруг домика, но, наглядевшись на судьбу братьев, не подступали, водя носом по воздуху, словно граница магической музыки Флейты была осязаема, и они четко видели круг ее воздействия. Волки зевали, но боролись с полудремой и отшатывались назад, пока некоторые из них, помельче и послабее, растягивались на снегу и похрапывали. Я захотела спать тоже: веки буквально налились свинцом, а язык онемел, с трудом ворочаясь во рту. Заставив себя подняться и отряхнуться, я пробормотала:

– Не переставай играть.

И прытко устремилась прочь от рыбацкой лачуги к причалу, пока наваждение Морфея не забрало меня окончательно. Флейта замычала, и мелодия зазвучала отрывисто. Волки поодаль забрыкались, сдергивая навеянную пелену и барахтаясь.

– Не останавливайся! Соберись! – крикнула я, и Флейта, затравленно жмурясь, боязливо заиграла дальше. Я же сорвалась на бег и в несколько рывков добралась до причала. Ладони и стопы морозил холод, редкий снег сыпал сверху, мешая обзору, но я следовала маршруту по памяти, напрямик к тому, что могло выиграть шанс для всех нас.

Отодвинув от навеса хлипкий ящик, я достала оттуда целый сверток фейерверков и, дотащив до середины моста, расчистила небольшое пространство. Озноб и тремор сделал пальцы совсем непослушными. Казалось, прошла целая вечность, прежде чем мне удалось отыскать хотя бы один сухой фитиль и подпалить его зажигалкой. Сначала скудные и бледные, искры вдруг ударили снопом верх и перекинулись на все содержимое коробки. Радостно взвизгнув, я отскочила, забираясь обратно на холм в томительном ожидании.

Небо разразилось громыхающим разноцветным огнем, и весь окружающий шум утонул в этих всполохах. Грохот прокатился по всему берегу, как и свет, похожий на северное сияние, только огненное и праздничное. Мир словно взорвался тоже – отовсюду раздался испуганный скулеж, и не оставалось сомнений, что волки бросились врассыпную. Я запрокинула лицо вверх, позволяя себе упиваться спасительным шоу и не слышать, как эти раскаты поглощают и мужской крик, донесшийся из рыбацкого дома одновременно с выстрелом ружья. Тот крик звучал незнакомо, и во рту будто растеклась кислинка лимонной конфеты со взрывной карамелью – счастье напополам с сожалением.

«Он не оставит его в живых».

Я не смогла спасти рыболова. Крис спустился с холма сразу же, как расправился с ним – ободранный и запятнанный с ног до головы в вязких багровых пятнах, отливающих глянцем в небесных огнях. Этого и следовало ожидать. Для несчастного мужчины, потерявшего дочь, все было предрешено: я лишь могла пожелать ему легкой смерти, зная, на что способен Роуз один на один с тем, кто задел его гордость или подвел. Эта участь рано или поздно ждет и Себастьяна – я поняла это еще тогда, когда он потерял дар речи перед оскорбительными синими буквами. То был не шок… То была ярость, ледяная и безумная, с которой однажды предстояло столкнуться и мне.

«Он не оставит его в живых». Крис Роуз не оставит в живых никого. Это факт.

Позади Криса я увидела миниатюрную точеную фигурку, несущую в руке флейту без футляра, и от навалившейся слабости даже не испугалась, когда один из крупных волков решил напоследок отомстить добыче, посмевшей прогнать его стаю. Я лишь погрузила голые пальцы в снег и пригнулась, когда Крис, подоспев, закрыл рукой мою шею, куда выпрыгнувший из-за стенда зверь намеревался вцепиться. Вместо этого волк вонзил зубы в рукав его куртки и принялся рьяно грызть, раздирая ткань и живую плоть, но Роуз даже не вскрикнул: он протянул вторую руку и, сам забравшись ею в пасть волка, потянул ладони в противоположные стороны. Все, что я успела узнать о нем, уверенно твердило, что учинить смерть для него сродни глотку лимонада – так же просто, так же обыденно и так же приятно. Никто не убивал со спокойной душой, как это делал Крис: челюсть волка хрустнула, разломанная пополам и искореженная, и животное упало бездыханной тушей, сверкая вывалившимися внутренностями. Крис обтер капающую кровь о штанину и безучастно отвернулся, даже не чувствуя боли.

Я опустилась на колени в сугроб и заплакала. Помпезная красота и лишенная смысла смерть. Выживание и обреченность. Утрата… А затем обретение нового.

– Смотрите! – воскликнула Флейта, задрав голову.

Лавируя между лиловыми и янтарными вспышками нескончаемого дождя из фейерверков, со стороны аэропорта Анкориджа показались крылья самолетов-кукурузников. «Львиной доле» – гласила надпись на боковой части приближающегося за ними вертолета, и, когда я сморгнула слезы и сумела разглядеть ее продолжение, тянущиеся вдоль хвоста, Крис торжественно озвучил:

– «Львиной доле – львиный дом. Я повинуюсь этим силам».

Прайд.