Читать книгу Четыре дня - Анастасия Кодоева - Страница 6

Каждый раз, когда я стою в очереди в магазине, мне звонит мама. Вот и в этот раз раздался звонок, когда я отбывала свое наказание длиной в десять минут с полной корзиной в руке.

Под вечер в ушах звенело, безумно хотелось есть, сорвать обертку с первой попавшейся шоколадки и проглотить её в один миг.

– А что ты готовила на этой неделе? – поинтересовалась мама.

– Ничего. Нет желания… Я устаю, и мне не хочется «извращаться».

– А надо «извращаться»! Всегда дома должно быть что-то вкусное: котлеты, отбивные!..

– А я думаю, что моей семье важнее жена и мама, чем котлеты.

Обычно наш разговор заканчивается тем, что каждый остается при своем мнении. Мама выросла в то время, когда еда была на вес золота. И так уж вышло, что в ее собственном мире еда была мерой любви. Хорошо кормишь – значит, любишь. Сварила макароны – значит, не любишь.

Выходит, я никого и не люблю? Я взяла пакеты и вышла на улицу.

Лучше поговорить, посмотреть фильм или полепить с ребенком из пластилина, чем печь пироги и жарить котлеты, обливаясь потом после тяжелого дня, заламывая спину и жалобно охая, просто потому что «хорошая хозяйка должна готовить разнообразно и много»… Никому я ничего не должна.

Мне вспомнилось детство, вечно пахнущее хлоркой, гудящее моторчиком стиральной машины и кричащее от бедности. Самой вкусной едой для нас, толпы дворовых детишек, были незрелые абрикосы, которые мы срывали еще кислыми. У нас не было поноса, и мы были счастливы.

Конечно, дети тогда развлекались, как могли. С подругами, Аней и Олей, собирали на улице всякую дрянь: например, окурки, бутылочные осколки, фантики, монеты, веточки и пуговицы, и называли все это «секретики». Потом, в отдельном месте, спрятанном от посторонних глаз, мы показывали друг другу свои находки и обменивались ими. Что-то шло в фонд кукол Барби, что-то шло в копилку.

Мы проводили все дни напролет, лазая по деревьям и гаражам, и даже перелом руки во втором классе не смог меня остановить. Как только через три месяца мне сняли гипс, я вновь рассекала по тем же крышам.

Круче всего было играть в «апанаса» по гаражам. Одному участнику завязывают глаза, а остальные хлопают в ладоши, убегая.

Если бы я узнала, что моя двенадцатилетняя Илона играет в такие опасные игры, я бы, наверное, хлопнулась в обморок. К счастью, мои подруги не заложили меня родителям. Аня и Оля побежали за мамой и сочинили на ходу, что мы на гараже играли в кукол, а я не удержала равновесие.

Несмотря на пустоту в желудке и в холодильнике, во дворе я чувствовала себя абсолютно счастливой. Нехватка еды уходила на второй план по сравнению с моими переживаниями и страхами, самым большим из которых был страх отвержения.

Папа молчал, а мама старалась нам с Катькой угодить, как могла. Ей было очень трудно разорваться на части, и если любовь нельзя измерить, то еду хотя бы можно взвесить или положить на стол. Её любовь была измерима.

А ещё я усвоила со временем, что есть вещи, которые категорически делать нельзя. Нельзя ныть и плакать, нельзя показывать, что мне больно, нельзя жаловаться, нельзя впадать в истерику и злиться. Если к самопровозглашенной немоте своего папы я кое-как начала привыкать, то потерять ещё и маму было слишком страшно.

Однажды мы слушали сказку о Крошечке-Хаврошечке. Мама брала в руки черную и блестящую, как смола, пластинку и вставляла её в проигрыватель, потом бережно прикасалась к нему волшебной иголочкой – и случалось настоящее чудо! Мы с Катькой прыгали от счастья, когда на наших глазах из безжизненной круглой штуковины рождался неведомый сказочный голос.

Нарядившись большую, взрослую кофту, завязав на талии платок и надев бусы, я играла в злую мачеху.

– А ты помалкивай! – скомандовала я маме, которая у меня выполняла роль падчерицы. Мой тон не терпел возражений: так уж я вошла в роль.

Катька тоже была важной персоной. Водрузив вязаную крючком салфетку себе на голову и обмотав ее ниткой жемчуга – чтоб не упала, она сказала, что будет моей подружкой.

Я помню, что мама ответила, что так нельзя разговаривать – и ушла. Мне было очень обидно, ведь это понарошку, ведь это для игры! С тех пор я запомнила, что проявлять неуважение запрещено. Этот урок надолго и прочно укрепился в моей памяти.

Возможно, местами я перегибаю палку, когда даю своей дочери то, чего не хватало мне самой. Звучит хорошо: любовь, понимание, принятие. Однажды Илона вырастет и спросит меня, почему я варила одни макароны? Неужели я не могла приготовить для нее что-то особенное?

Каждый лелеет свой детский невроз так, как умеет. Совершает свои собственные нелепые ошибки. Едет по своему нелегкому витиеватому пути, и в итоге попадает совсем не туда, куда хотел.

Мне вспомнился огород в станице, куда мы с подругами случайно попали в прошлом году. С Олей и Аней мы дружим с детского сада: выросли в одном дворе, вместе бегали по крышам, да, иногда ссорились по пустякам, не без того. Иногда не общались по нескольку лет. Спустя годы судьба нас свела снова, и мы стали вновь близки, как будто разлука только укрепила нашу дружбу.

Аня – умная и нестандартно мыслящая женщина. В свои годы достигла многого – она педагог с музыкальным образованием, лауреат международных конкурсов. В свои тридцать три она уже побывала с концертами в Италии. В свободное от преподавания время она гастролирует, у нее завораживающий голос, услышав который, нельзя остаться равнодушным. Аня – стройная брюнетка, у нее длинные и гладкие, как струны, волосы, она большая любительница стильной и модной одежды.

Оля – невероятный человек, излучающий фонтан энергии. У нее есть одно редкое качество: она умеет воплощать в жизнь любые замыслы, самые смелые идеи в её руках обретают реальность. Сначала она преподавала живопись, а теперь сама директор творческой студии. Оля носит стрижку-каре с челкой и любит изысканные украшения из натуральных камней. В свободное время лепит скульптуры из глины и пишет пейзажи. У Оли есть дочь, ровесница моей Илоны, с которой они неплохо ладят.

Однажды мы отправились в небольшое путешествие по Ростовской области к собору, стоящему на берегу реки Дон. На дворе стоял самый обычный летний день: было безветренно, поля были затянуты ярко-желтым полотном пестрой ткани.

Цвели подсолнухи. Их медовые лепестки светились в теплых лучах солнца. Они поднимали свои тяжелые головки на рассвете, трогательно поворачиваясь вслед за солнечным шаром, который катился по знойному небу, обжигая всё вокруг и посмеиваясь, и грустно опускали их на закате, понимая, что день подошел к концу.

Навигатор вел нас к набережной, к собору, но впоследствии оказалось, что мы приехали… в огород! Сначала мы долго, но безрезультатно кружили по полю. Нежный голос убеждал, что мы едем правильно: «Направляйтесь на север. Через сто метров – резкий поворот налево».

Вот и всё путешествие: сухая грунтовка, заросшая выжженным сорняком. Острые, крючковатые ветки. Сказать, что нам как-то слабо верилось этому навигатору, так это ничего не сказать. «Вы прибыли, ваше место назначения находится справа».

Мы вышли из машины под лучи раскаленного солнца: я в розовом платье и босоножках на каблуке, Аня в бордовых брюках и обтягивающем топе, и Оля в синей юбке-клеш и белой хлопковой футболке.

Упрямо двигаясь к цели, мы пытались пройти сквозь заросли помидоров и огурцов, но куда там, безуспешно! Ноги были в пыли, и нам пришлось нести свою обувь в руках, чтобы не упасть в каблуках здесь, на грядке. Это было очень смешно: навигатор привел нас к задней стене собора. Через заросли попадаешь в чей-то частный дом – а через него лежит путь дальше. Но только в частный дом не попасть!

Иногда мы выражаем свою любовь так же нелепо, потому что наш «внутренний навигатор» барахлит. Хотим приехать в собор, а оказываемся на пыльной овощной грядке.

Как правило, те, кто живут рядом тобой, растут, болеют, учат тебя, как устроен мир, и те, кто близки тебе по духу – это совершенно разные люди. Мы часто боимся ранить своих родственников, сказать лишнее своим слово. Почему? Потому что они знают, как лучше, они слишком волнуются, им нельзя перечить.

Мы скрываем свою боль, чтобы вдоволь поплакать ночью. Наши глаза окутывает близорукость, потому что мы боимся такого будущего, где нас никто не понимает. Наше горло раздирает ангина, потому что в нем застревают, как ножи, вбитые в лед, невысказанные обиды. Мы жертвуем позвоночником и мучаемся от адской боли, потому что не умеем доверять, и нам надо все контролировать.

И в конечном итоге мы запрещаем себе быть собой. Потому что надо быть хорошими. Потому что то чудовище, которое живет внутри нас: настоящее, испытывающее гнев, страх, боль, разочарование, испугает интеллигентных родственников. Доведет до обморока. И не исключено, что по возвращении из царства Морфея они и вовсе от тебя отвернутся, по крайней мере, до того момента, пока ты снова не начнешь им подыгрывать.

Может, поэтому я так ценила то, что у меня были Аня и Оля. Духовная семья – это те люди, которые очень редко встречаются в жизни. И если тебе выпал такой шанс – хватай его, держи, цени. Даже если ты упадешь, расшибешься, наворотишь кучу ошибок, они скажут, что всегда на твоей стороне.