Читать книгу Подранок - Анастасия Полярная - Страница 15

Новую учительницу рисования звали Ольга Герасимовна. Она была лет сорока с небольшим, высокого роста, заметная фигурой, выделявшейся своими формами, круглолицая, черноглазая, с длинными смоляными волосами, которые либо забирала в пучок, либо собирала в хвост. Одевалась она довольно ярко, но со вкусом, обычно предпочитая вязаные свитера и широкие клетчатые юбки; умеренно красилась и носила бусы.

От детей трудно что-то утаить, и в Костином классе все скоро узнали, что от новой учительницы недавно ушёл муж и она с дочкой-старшеклассницей, прыщавой и вредной, переехала из другого района Москвы и устроилась в их школу на место недавно уволившегося учителя.

На первом же уроке Коновалова начала командовать громким зычным голосом, будто преподавала не рисование, а военную подготовку: «Так, все сели по местам! Руки на парты! Закрыли рты! Что за разговоры! Мальчики на третьей парте, я вас сейчас рассажу! Так, тема нашего урока – зимний пейзаж. Я сказала: мальчики! Приступаем к работе… А кто разрешил ходить по классу?»

– Антон Вячеславович, прежний учитель, всегда разрешал, – сказал Костя. – Я за водой.

– Сейчас нет Антона Вячеславовича. Сейчас вы должны слушаться меня, – на слове «меня» она сделала акцент. – Зачем тебе вода, если ты ещё не нарисовал карандашом?

– Вода мне необходима. Я так рисую, по-своему, – ответил Костя и взглянул на учительницу в упор.

Их взгляды встретились. Коновалова хотела возразить, но, секунду подумав, уступила с нескрываемой иронией:

– Ну, хорошо, посмотрим, что у тебя получится.

В конце урока учительница с удивлением рассматривала его рисунок.

– Живописно, – сказала она и в нижнем углу альбомного листа поставила размашистую «пятёрку». – Ты где-то учился?

Школьник помотал головой:

– Нигде. Я сам.

* * *

На следующем уроке Ольга Герасимовна уже ничего не говорила Косте: он мог ходить по классу, точить карандаши, наливать воду и чувствовал себя свободно, но к другим ученикам это не относилось.

– Ходить без разрешения можно только Косте: он хорошо рисует, лучше вас всех. А ты, Петров, куда направился?

– Я только дать Васе ластик… – смущённо оправдывался полный веснушчатый мальчик, остановившись в растерянности возле своей парты.

– Ластик надо носить свой. Сядь на место и продолжай работу.

– Только дам ему ластик…

– А ты спросил разрешения?

– Ольга Герасимовна, разрешите, пожалуйста, одолжить Васе резинку? – запинаясь, проговорил школьник.

– Какую ещё резинку?

На задних партах послышались смешки.

– Он имел в виду жевательную! А вы что подумали? – крикнул Костя.

Класс грохнул.

Учительница многозначительно молчала, демонстративно пытаясь одним своим взглядом удержать дисциплину, и вдруг изменилась в лице:

– Лазарев! Я сказала: Лазарев! Что за самовольничанье?! – закричала она на Костю, увидев, что он встал, подошёл к парте одноклассника и положил на её край свой ластик. – Немедленно забери назад то, что ты положил, и марш на место!

– Ольга Герасимовна, время идёт: скоро урок закончится! Как он будет рисовать без ластика? Не всё ли вам равно, где он его взял? – хрипловатым ломающимся голосом выдал Костя.

– Ах так, Лазарев, ты мне дерзишь? – Коновалова выдержала паузу, глядя на него из-под густых бровей своими большими чёрными глазами. На её лице обозначились морщины, а тёмный мысик волос, выделявшийся посередине лба, стал ещё более заметным.

– Хватит командовать, Ольга Герасимовна! Что вы на нас свою власть испытываете?

– Что? Что ты сказал?! – опешила учительница.

Класс замер.

– То, что вам не хватает коммуникабельности!

– Что-о?

– Кабельности! Кабельного телика! – закричали школьники и дружно загоготали. Лицо учительницы сделалось пунцовым.

– Покинь класс, Лазарев! – приказала она.

Костя молчал, не двигаясь с места.

– Если вы не уйдёте, Лазарев, то уйду я, – сказала учительница.

– Ну и пусть уходит, – раздалось с задней парты.

– Это кто сказал? – Коновалова обводила взглядом учеников.

– Это неважно… – сказал Костя и вышел из класса.

Урок был сорван.

* * *

Нетривиальность Коноваловой Костя уловил на первом же её занятии. Во-первых, она говорила в классе отрывисто и нервно, как будто пытаясь скрыть внутреннюю неуверенность и скорее упорядочить себя, нежели учеников; во-вторых, Ольга Герасимовна, обращалась со школьниками, как со взрослыми, в отличие от других учителей, и таким образом выстраивала свою линию поведения, внешне схожую, по сути же – прямо противоположную всем основным правилам педагогической этики. Она пыталась манипулировать подростками с помощью интонаций, жестов, взглядов, периодически обращаясь то на «ты», то на «вы» к тому или иному ученику, заставляя их домысливать то, что другие учителя им давали понять более простыми способами.

«Она как будто играет с нами, и я понял её игру и решил принять вызов. Она играет с детьми – по взрослым правилам. Это нечестно. Но она не рассчитала, не учла, что среди них может быть „нестандарт“. И этот „нестандарт“ всё испортит. Тот, кто её раскусит… и сыграет с ней в эту же, придуманную ею, игру… Нет, она не учительница. Для этой профессии она слишком эмоциональна. Она переносит личное в работу. Так обращаться ещё можно со взрослыми, с детьми – это жестоко», – думал Костя. Делала она это сознательно или нет, он не знал, но склонялся к тому, что скорее всего такое поведение Коноваловой носило неосознанный характер.

Сложные, противоречивые чувства вызывала в нём эта учительница. Лазарева раздражало то, что она подчёркнуто демонстрировала свою власть в классе. И хотя она избрала его своим «любимчиком» и это внутренне льстило Косте, в чём он ни за что не признавался даже самому себе, в угоду справедливости он предпочитал пожертвовать привилегированным положением на уроках рисования и обходился с Коноваловой намеренно дерзко, зная, что ему за это ничего не будет.

Константин Лазарев ощущал себя гораздо взрослее своих сверстников. В то время, когда его одноклассники играли в ножички во дворе и мастерили в скверах «тарзанки» из похищенных пожарных шлангов, он под руководством дяди Ивана учился стрелять из ружья, водить машину и брать аккорды на гитаре. Несколько раз ему удавалось неплохо подработать, когда в находившемся неподалёку от школы маленьком кооперативном магазине уходил в запой грузчик. И хотя бабушка тайком от родителей постоянно снабжала его карманными деньгами, Костя стремился заработать сам на кассеты, только начавшие появляться компакт-диски и на хороший магнитофон. К тому же он начал курить и покупать пиво.

* * *

Однажды во время урока Коноваловой Костя ощутил на себе её взгляд и, перехватив его, почувствовал, что учительница смотрит на него как-то особенно, по-взрослому пронзительно, словно пытается заглянуть в душу… От этого взгляда ему сделалось неприятно. Он понимал, что Ольга Герасимовна пыталась всячески расположить его, проникнуться его миром, куда он никого не пускал, и более того… завладеть им. И это её стремление, эффектной черноглазой художницы, к обладанию им любой ценой, ценой всепрощения, больше всего раздражало Лазарева, бесило, выводило из себя… Далёкий, милый образ Люды, женщины из детства, так и не покидал Константина. Этот образ проступал сквозь время. Парень носил его в душе и всячески давал понять Коноваловой, что она не нужна ему. А она продолжала настойчиво гнуть свою линию, принимая его условия. В тот раз, перехватив её взгляд, Лазарев выразительно посмотрел ей в глаза, не по-детски уверенно и серьёзно. И она поняла это…

С того момента общение с Ольгой Герасимовной превратилось для Константина в своеобразное развлечение. Ему стало интересно ходить на её уроки. Между ними сложились странные отношения, словно в игре, понятной только им.

Лазарев почувствовал её необычное отношение к себе и сначала даже побаивался своих догадок, считал их плодом воображения. Но всё больше убеждаясь, что интуиция его не подводит, он втягивался в игру, привлекавшую его подлинностью переживаний взрослого, умудрённого опытом человека.

Иногда вечерами он думал об Ольге Герасимовне. Почему она так настойчиво добивается его расположения? Почему ему всё прощает? Почему её так волнует всё, что хоть в какой-либо мере касается его жизни?

Может, она – та женщина, с которой он мог бы говорить на любые темы и мог бы ей что-то доверить? Та, которая бы воспринимала его странности и не осуждала слабости? Женщина-друг, о которой он так мечтал в детстве…

Но стоило ему представить её толстый подбородок, жирную складку на шее, тёмный мысик волос на линии лба и властный голос, поспешность, с которой она «рубила с плеча» свои категоричные суждения, и ему становилось противно – до физического отвращения. Это ощущение сменялось интересом, подогревающим игру. Лазарев знал, что Ольга Герасимовна ему всё простит, чтобы он ни сделал, и ему было интересно, как далеко это может зайти… Иногда, не без доли самолюбования, Константин пытался представить эту ситуацию со стороны.

Как-то раз он решил поговорить с дядей о Коноваловой. Дядя не стал долго слушать, махнул рукой и сказал, усмехнувшись: «Не забивай себе голову. Пойдём лучше делом займёмся: надо перебирать двигатель».

На следующий урок рисования Костя не пошёл, не пришёл он и через неделю, и позже…

А однажды, вернувшись из школы, он узнал от бабушки, что к ним домой приходила Ольга Герасимовна. Костя так и подскочил.

– Она хотела поговорить с тобой и познакомиться с нами, – сказала бабушка. – Сказала, что ты очень хорошо рисуешь, и просила записать тебя в художественную школу.

– Не пойду я ни в какую школу! – заявил Костя.

– Кроме того, – продолжала бабушка, – она просила тебя прийти на следующее занятие и сказала, что не поставила в журнал твои пропуски.

* * *

На следующий урок Коноваловой Костя явился.

– Лазарев, останьтесь после занятия, – попросила его учительница. Когда все ученики ушли на перемену, она подошла к нему близко и, положив руку на плечо, сказала: – Ты мне очень нравишься. Ты – очень способный мальчик. Я тебе не враг. Я мечтала бы иметь такого сына или племянника!.. Давай с тобой дружить?

От неожиданности Костя остолбенел, но тут же нашёлся:

– Но вы сознаёте свою педагогическую ошибку?

– Костенька, ты выделяешься среди остальных ребят, ты гораздо умнее и начитанней…

– Поэтому мне можно ходить по классу, а им – нет? Поэтому вы их жёстко подавляете, верно?

– По-твоему, в школе не должно быть дисциплины? – уже другим тоном заговорила учительница.

– Это всё же школа, а не армия!

– Идите, Лазарев, идите…

* * *

Однажды Коновалова дала тему урока: «иллюстрация к книге или фильму». В конце занятия, как обычно, она подошла в первую очередь к Константину.

– Я наблюдала за тобой и видела, как ты увлечённо, не отрываясь, работал. Я специально не подходила к тебе, чтобы увидеть готовый рисунок. Наверное, меня ждёт сюрприз. Ну-ка, показывай! – сказала она дружелюбно, но, увидев его рисунок, нахмурилась.

На альбомном листе была изображена композиция: на переднем плане – обнажённый до пояса, израненный в кровь мужчина стоял у реки и мрачно взирал на воду. На другом берегу, на холме сидела женщина с распущенными каштановыми волосами до плеч и печально смотрела на мужчину. А у её ног лежала чёрно-белая пятнистая собака.

– Это из какого произведения? – спросила, помолчав, Ольга Герасимовна.

– Это неважно, – ответил ученик.

– Я тебя спрашиваю, это что, фильм?

– Фильм.

– Как он называется?

– Фильм называется «Жизнь», – ответил Костя с неохотой.

– Я о таком не слышала. Нарисовано очень хорошо, но я поставлю тебе не «пять», а «четыре», и сейчас объясню почему.

– Мне всё равно, что вы мне поставите.

– Лазарев, как ты разговариваешь с учителем! Я позвоню твоей бабушке!

– Звоните, кому хотите! Моя бабушка не предаст меня.

– Лазарев, что вы себе позволяете! – закричала она.

– Почему вы всё время кричите?!

– Я возмущена тобой, Лазарев! Посмотри, что рисуют твои товарищи: никто не нарисовал окровавленного человека! Это – призыв к жестокости!

– А если сама жизнь – жестокая?! Если душа у него изранена, может это, наоборот, – призыв к милосердию?!

– Это нелегко понять!

– Это вам нелегко понять. А если посмотреть на рисунок внимательно, умному человеку всё понятно: река разделяет героя с возлюбленной. Его душа кровоточит. Женщина тоже опечалена. И её единственный верный друг – это пёс.

– Об этом никто не догадается! Знаете, с такой фантазией…

– Вы говорите о жестокости… А что, по-вашему, её нет в жизни? Надо делать вид и играть в игры, как вы играете с нами? А может, не только с нами?.. С вами кто-то обошёлся жестоко, и теперь вы запрещаете дать товарищу ластик? Вымещаете свои обиды на школьниках. Это – не жестоко?

Коновалова побледнела и мрачно, не мигая, смотрела на Константина, а когда он закончил, сказала:

– Я не думала, Лазарев, что вы так испорчены в седьмом классе!

– Да, я испорчен, – признался Костя.

– Я понимала, Лазарев, многих… Тех, кого не понимали другие, кого не понимал никто! Ребят, кто сидели… И эти ребята под два метра ростом приходили потом ко мне и говорили спасибо. Я понимала многих, но вас, Лазарев, я не могу понять!..

Костя, недослушав, вышел из класса и решил больше не ходить на уроки рисования. Как решил – так и сделал.

* * *

Однажды он вышел из школы и увидел свою бабушку, ожидавшую его после уроков. Она была в шляпе, очках и кашемировом демисезонном пальто, с сумочкой. В свои годы бабушка очень неплохо выглядела: седых волос у неё было немного, она была бодра, активна и довольно энергична. Её визит в школу Костю не обрадовал.

– Ты чего припёрлась? Я же не в первом классе, а в седьмом как-никак! – завозмущался он.

– Костенька, я шла в магазин, взглянула на часы – как раз твои уроки заканчиваются, и решила зайти за тобой. Думала, сходим вместе, ты мне поможешь сумки донести, – слукавила бабушка.

– Ну ладно.

Дорогой бабушка сказала, что пока его ждала, встретила Ольгу Герасимовну.

– Зачем ты её обидел? – спросила бабушка нравоучительно.

Костя упрямо молчал, надеясь, что тема вскоре будет исчерпана. Но бабушка не унималась.

– Зачем ты обидел учительницу? Ведь она к тебе всей душой!..

– Ничем я её не обижал! – не выдержал Костя.

– Как не обижал? А кто нарисовал «сцену насилия» и «пропагандировал жестокость»? А потом нахамил ей? – бабушка строго посмотрела на внука через очки.

– Никто не хамил! Что она врёт! – огрызнулся подросток.

– Я «вру»? Так-так, Лазарев… Очень хорошо. Спасибо, спасибо тебе за всё! – Костя услышал знакомый голос и, обернувшись, увидел Коновалову в кожаных сапогах на высоком каблуке, в элегантном чёрном пальто, зелёном берете, с длинными серьгами в ушах. В руках она держала авоськи.

– Прекратите паясничать! – неожиданно для самого себя грубо бросил он учительнице.

Бабушка замерла на месте, а Коновалова изменилась в лице. В этот момент Косте показалось, что учительница ждала от него какой-нибудь дерзости и даже хотела её услышать…

– Что ты себе позволяешь! Немедленно извинись перед Ольгой Герасимовной! – приказала бабушка.

– Я не должен перед ней извиняться. И не собираюсь этого делать, – сказал Костя и отошёл в сторону.

– Как ты разговариваешь с учителем! – вслед ему кричала бабушка. – Ольга Герасимовна, простите нас, дорогая!

– Что вы, что вы, Елизавета Анатольевна, я нисколько на него не сержусь, – сказала Коновалова и как-то вызывающе улыбнулась, как будто что-то не договаривая. В этот момент её серьги качнулись.

И эта её дразнящая улыбочка и серьги особенно разозлили Костю. Он развернулся и пошёл домой.

Бабушка пришла следом. Родители сидели на кухне, пили чай и смотрели телевизор. Транслировался футбольный матч.

– Мама, ты уже сходила в магазин? Что ты такая расстроенная? – спросила бабушку мать.

– Какой там магазин! – махнула рукой бабушка. – Катя, Юра, вы представляете, он опозорил меня на всю школу!

– Кто? Костя?

– Сейчас встретили учительницу рисования: он при мне нахамил ей, заявил, что она врёт. Это где видано – так с учителем разговаривать? Я сказала ему: «Извинись!», а он плевать хотел. Совсем распоясался! Взрослым себя чувствует.

– Тихо! Дайте посмотреть футбол, – поморщился отец.

– Вам бы только всё телевизор! Сын от рук отбивается, оболтусом вырастет…

– Мама, мама, тише! Костя, что ты наговорил учительнице? – обратилась мать к Косте, который здесь же подогревал себе суп, наблюдая за футбольным матчем.

– Ничего такого. Надо не угрозами и заискиванием, а более порядочными методами управляться в классе. Школа – это не художественный театр, где надевают разные маски, и не зверинец, чтобы нас дрессировать.

– О, как заговорил! Тоже мне – педагог! – вставила бабушка.

– Я не педагог. Для меня педагогика синонимична лицемерию.

– Так, может, он и прав. Сказал ведь умнó. Сказал то, что думает. А та, видимо, от своих интриг не отошла, – заметил отец, вступаясь за Костю.

– А вы не заступайтесь! Не всегда надо то, что думаешь, говорить, – парировала бабушка.

– Мама, если бы за него заступился Иван, ты бы ничего не сказала!

– Иван – больной человек, его пожалеть только. А Юра твой – здоровый. И только и делает, что таращится в телевизор!

– Юра устаёт.

– От чего он устал, от футбола? – завелась бабушка. – Юра, вы совершенно не занимаетесь воспитанием ребёнка! Вас, кроме спорта, ничего не интересует! Он и так от рук отбился. Смотрите, упустите… уже упустили: он в девять лет у вас уже смотрел недетские фильмы, а теперь, где хочет, шляется, дерзит учителям – всё дозволено! То ли ещё будет! Подождите! Скоро курить начнёт! А Юра – знай себе только молчит и телевизор смотрит!..

– Что «Юра, Юра»?! – вскочил отец. – Вы вечно всем недовольны! То вам на даче всё переделай, то заготовки привези, то картину повесь, то кастрюлю запаяй! Всё Юра! Я отдыхать ни разу не ездил, мне на стадион сходить некогда, даже матч интереснейший не даёте посмотреть!

– Ах, только не ссорьтесь! – волновалась мать.

Отец достал сигарету из пачки, вздохнул и отправился на лестницу курить, громко хлопнув дверью.

– Мама, ну что ты делаешь! Он же не выдержит! – сказала с упрёком мать.

– Ну и ладно, жалеть не будем. Не пропадём! Сами ребёнка воспитаем, – не обращая внимания на Костю, ответила бабушка.

– Что ты говоришь! Это ты не будешь жалеть! Ты всю жизнь о себе только думала! Только и думала, как нас развести. У тебя муж на войне погиб – так надо, чтоб и у меня его не было!.. Чем тебе Юра не угодил? Он всё на твоей даче делает. Стал бы другой копать эти гряды и возиться с яблоками?

– Во всём, оказывается, дача виновата! У неё – плохая мать! Я им жизнь отдаю. Живу ради них, пашу для них в три шеи на этой даче, таскаю сумки как проклятая из магазинов! Могла жить себе припеваючи в квартире, не ездить на эту дачу, не сажать там ничего… Мне бы хватило моей докторской пенсии. Всё – ради них! А они… неблагодарные, – кричала бабушка. – Ну, ничего, скоро помру, поживёте вы ещё без меня! Вспомните…

Хлопнула дверь, и вошёл отец. Он был бледный и держался за сердце.

– Юра, вам плохо? – Бабушка заговорила совершенно другим, испуганным, голосом. Принесла валокордин и маленькую рюмку, принялась отсчитывать капли. – Вам плохо? Выпейте. Может, врача?

– Мне хорошо, – махнул рукою отец и ушёл в комнату.

Отец и бабушка, как обычно бывало после ссоры, расходились по комнатам и несколько дней не разговаривали. Потом постепенно наступало примирение…

* * *

Однажды Костя подрался. Его вызвали к директору, и встал вопрос о привлечении милиции и о переводе в другую школу. К директору тут же пришла и Ольга Герасимовна. Костя подумал, что она будет на него жаловаться, и приготовился к самому худшему. Он стоял, нахально смотрел на неё в упор и ухмылялся. Но, к его удивлению, женщина принялась яро его защищать и убедила директора оставить в школе, мотивируя это тем, что он «очень талантливый». Пропущенные уроки опять оказались неотмеченными, а в конце года по рисованию у Кости стояла «пятёрка».

– Этого не стоило делать. Я вас не просил! – гордо заявил он Коноваловой при встрече, а она отвернулась и закрыла лицо руками.

Позже, повзрослев, Константин вспоминал этот случай с сожалением, ругал себя за то, что поступил грубо и даже жестоко со своей учительницей. А в то время он чувствовал себя героем, старался избегать Коновалову и всячески выказывал ей своё пренебрежение.

Она иногда звонила его бабушке и о чём-то подолгу с ней разговаривала. Это очень раздражало Константина. Особенно его нервировало то, что, как ему казалось, Коновалова говорила о нём так, будто бы имела на него какие-то права.

– Она мне никто: не мать, не сестра и не подруга! – закричал он однажды, увидев учительницу в автобусе, в котором ехал вместе с бабушкой. Бабушка сделала ему замечание, и тогда, бросив презрительный взгляд на учительницу, он раздвинул двери и на ходу выпрыгнул из автобуса.

* * *

Со временем интерес Кости к учительнице рисования ослаб, но их странные отношения тянулись по-прежнему. Предмет рисования сменился черчением. Лазарев на него почти не ходил. Он был занят тем, что искал возможность где-нибудь подработать на диски к приобретённому им новому музыкальному центру, пиво и, главным образом, сигареты. Деньги у него почти никогда не задерживались. Костя не умел их накапливать. Деньги как таковые его не интересовали: они служили лишь средством для реализации того или иного желания, и Лазарев стремился заработать их ровно столько, сколько ему требовалось.

Домашние задания по черчению за него выполняла бабушка, чтобы «мальчика не выгнали из школы». Он даже не утруждал себя их подписывать. Это тоже делала бабушка.

– Лазарев, хоть бы своею рукой подписали, – однажды как бы невзначай заметила ему Коновалова.

– Мне это не надо, – ответил он, сузив глаза, и окинул её откровенным, нахальным взглядом.

– Ах, какой стал красавчик! Наверное, уже девушки заглядываются на такого молодца; только наглости стало у него выше роста! – язвительно улыбаясь, поддела его учительница.

И эта её улыбочка взбесила Лазарева. За минувший год он и правда вытянулся. Ходил с густой шапкой чёрных волос, с лёгкими пробивавшимися усиками, в светлом джинсовом костюме; на переменах курил в уборной сигареты «Мальборо», которыми щедро угощал товарищей за несколько минут до окончания урока.

Лазарев нагло взглянул из-под тёмных густых бровей на учительницу своими карими прищуренными глазами, усмехнулся и, ничего не сказав, вышел из класса.

Так для него закончился последний урок Коноваловой. С того дня Лазарев её почти не встречал. Только на последнем звонке, стоя на линейке с большим красивым букетом пухлых белых хризантем, он увидел среди учителей Ольгу Герасимовну. Она заметно постарела. На её лице прибавилось морщин, но оно оставалось таким же выразительным и тёмный мысик волос по-прежнему выступал на лбу. Учительница поймала его взгляд, и Костя прочитал в её чёрных глазах печаль и гордость. Она стояла в белой нарядной блузке. На груди был приколот атласный бант.

Когда подошло время дарить цветы, вдруг что-то словно толкнуло Константина: он направился к Коноваловой вместо классного руководителя, которой собирался вручить свой букет, и, ни слова не говоря, протянул хризантемы. Женщина этого не ожидала и не смогла скрыть своё удивление, испуг, радость… Она обняла Лазарева, прижала к себе и быстро чмокнула горячими накрашенными губами. Константин поспешил высвободиться и уйти. Ему было неприятно. Украдкой он взглянул на Коновалову. Она плакала.

…В тот день он принёс домой бутылку «Жигулёвского» пива и открыто поставил её на стол. При виде этого отец, сидевший на кухне перед телевизором, недовольно покосился на сына и со словами: «Это ещё что за новости? Рано тебе ещё пиво пить», – убрал бутылку в холодильник.

– Это моё. Сам заработал, – огрызнулся Костя.

– Я сказал – рано! – крикнул отец. – Ишь ты, «заработал» он!

Находившаяся тут же бабушка, ни слова не говоря, достала из холодильника бутылку и поставила обратно на стол.

– Что вы делаете, Елизавета Анатольевна?! – закричал отец.

– Не волнуйтесь. Сегодня можно, – сказала бабушка примирительно. – Сегодня – прощание со школой, а может, ещё какие переживания…

– Какие у него ещё «переживания»? Вы всё время его оправдываете. Я говорю одно, вы – другое. Прямо не воспитание, а басня «Лебедь, рак и щука»! – проворчал отец и вышел из кухни.

– Его воспитывать уже поздно. Раньше надо было думать о воспитании! – съязвила вслед ему бабушка.

«Вот именно», – подумал про себя Костя.

– Что тут происходит? – взволнованно спросила мать, поспешив на громкие голоса на кухню. – Костя, откуда у тебя пиво? – И тут же ополчилась на бабушку: – Мама, зачем ты даёшь ему карманные деньги? Сколько раз я тебя просила этого не делать! Ты совсем его избаловала: и часы ему дорогие, и мопед на день рождения! Молодец! Приучай его к роскоши! Только не удивляйся, когда он хамит тебе и учителям, не удивляйся, что уроки прогуливал. Начал пиво пить, дожили! Может, скоро за решёткой окажется! Я к нему в тюрьму ни разу не приду, пусть только угодит! Будешь сама носить передачки!.. Ты его избаловала своей любовью!

– А кого ж мне ещё баловать, Катя? – сказала бабушка и обратилась к Косте, вытирая набежавшие слёзы. – Скоро, скоро я помру. Вспомнишь, Костенька, бабушку свою старую… На могилку цветок уронишь?..

От этих слов Костя смущался. Он не любил бабушкиной сентиментальности.

…Вскоре после его выпуска Ольга Герасимовна ушла из школы. Сидя на полу и листая блокнот спустя годы, он пытался вспомнить черты её лица, но ему это не удавалось.