Читать книгу На глиняных ногах - Анастасия Семихатских - Страница 2

Утром субботы Ева проснулась чуть раньше обычного, потому что ей нужно было съездить в Новороссийск за новой тумбочкой и монитором. Нарядившись в льняной брючный комбинезон и обвесившись всеми своими любимыми кулонами-браслетами-кольцами, она вышла из дома и направилась к машине.

Белая Киа была куплена два года назад, незадолго до СВО. Куплена в кредит, за который Ева теперь старательно расплачивалась. Финансовое обременение доставляло ей дискомфорт, но не столь сильный, как поездки в автобусе по жаре в час-пик. Не сказать, что она часто выбиралась в город, но, когда это случалось, постоянно происходили неурядицы. То пробка на два километра, то неработающий в салоне кондиционер. Однажды ее попытались обокрасть мальчишки, одного из которых она поймала и держала за ухо, пока он извинялся и возвращал ей картхолдер. А еще однажды мужик с пунцовым лицом и убийственным перегаром попытался залезть Еве под юбку. Когда она почувствовала, что рядом ошивается извращенец, то незаметно вынула из сумочки телефон, включила фронтальную камеру и подняла чуть выше своего лица. Мужику потребовалось несколько секунд, чтобы осознать, что его снимают. Его рука тут же слетала с Евиного бедра, а сам он попытался сделать вид, что он тут ни при чем. Но было поздно.

Евдокия обернулась к нему, по-черепашьи вытянула шею вперед и нарочито низким голосом произнесла:

– Под юбку лез, сволочь? Еще раз меня тронешь, я тебе руки переломаю!

Она толкнула мужчину в грудь, чтобы он, и без того неустойчивый, отлетел к группке стоявших у окна парней. Те подхватили его, нажали на кнопку аварийной остановки и вытолкали пьянчугу из салона.

Ева наблюдала за всем этим с неуемно колотящимся сердцем. Незнакомая женщина заботливо уступила ей место. Заняв его, Евдокия первым делом зашла в городской паблик и опубликовала там снятое видео. Оно тут же стало набирать лайки и возмущенные комментарии.

Конечно, никакие руки Ева никому переломать не могла: у нее в запасе было немногим меньше шестидесяти килограмм и полное отсутствие спортивного прошлого. Если, конечно, не брать во внимание восемь лет бальных танцев.

Вернувшись тем вечером домой, она немного повыла от пережитого стресса и тут же полезла выбирать себе машину. На следующей день они вместе с Яшей ехали в автосалон Новороссийска «просто посмотреть». Но возвращались уже не на автобусе, а на новенькой Киа Пиканто. Возвращались в легком волнении: к этому моменту Ева не сидела за рулем уже года два.

Подойдя к машине, Евдокия закинула на пассажирское сидение коричневую мини-сумку – идеально подходящую к коричневым же мюлям – и полезла в багажник, чтобы заранее освободить место под будущие покупки. Из-за деревьев она увидела мужчину, выгуливавшего кобеля овчарки. Это был ее сосед дядя Миша – подполковник в отставке. А еще молчун и ворчун, с которым у них никогда не складывалось. Ева была уверена, что он заметил ее сразу, как вышел из дома, но решил проигнорировать. Вот ведь старый брюзга.

Поразмышлять об этом она не успела, потому что ее окликнули с другой стороны дома.

У соседней калитки, спрятавшись за грецким орехом, снова сидел дядя Гриня. На этот раз не миролюбивый, а возбужденный.

– Дунечка, подойди, пожалуйста! Будь добра.

Ева захлопнула багажник и приблизилась к соседу. Григорий Михайлович почему-то тут же подскочил и вместо приветствия торопливо сказал:

– Погляди, пожалуйста, за товаром. Мне… словом, надо отлучиться. Зря я утром слив налопался.

И, не выслушав ответа, он семенящим шагом юркнул за забор. Ева усмехнулась, а потом, повнимательнее глянув на ценники, уселась на дядь Гринин стул, укрытый салфеткой, которую связала тетя Марина.

Сегодня было ветрено. По небу бежали рваные, чуть сероватые облака. Ева прикрыла глаза, подняла солнцезащитные очки на волосы и подставила лицо рассеянному солнечному свету. Ветер мягко трогал щеки, щекотал выбившимися из прически волосками шею.

Быстрый вдох. Медленный, сосредоточенный выдох. Снова быстрый вдох – снова долгий выдох. Недавно Ева начала пытаться делать медитации, и настройка дыхания нравилась ей больше всего. Помогала выключить ненужные мысли. Сейчас это было кстати, потому что ей предстояло ехать до другого города по серпантину, а для Евдокии это все еще было чем-то из ряда вон. Она неплохо водила, но все равно пока считала себя чайником.

Быстрый вдох. Медленный, сосредоточенный выдох.

С дороги на щебенчатую подъездную дорожку въехал автомобиль.

«Вот черт», – подумала Ева. Это точно к дяде Грине и точно за вином. Ну вот кому понадобилось вино в девять часов утра? Могли бы подождать хотя бы пять минут.

Она открыла глаза и, чуть ослепленная солнцем, увидела паркующийся в пяти метрах от нее 911-й Порше цвета мокрого асфальта.

«Наверняка, завернул не туда. Сейчас развернется и поедет до своего Геленджик Гольф Резёрт, или как там его», – понадеялась Ева. Потому что такого рода автомобиль выглядел весьма комично в ее простеньком жилсекторе. Да еще и рядом с жестяной табличкой «Вино от дяди Грини».

Водительская дверца открылась, и из машины вышел молодой мужчина. У него была короткая, похожая на армейскую стрижка и очки-авиаторы, которые он как раз снимал, чтобы навесить на ворот белой просторной футболки.

– Что у вас за вино?

Ева сразу почувствовала себя не в своей тарелке. Дядя Гриня и раньше просил ее присмотреть за товаром, но еще ни разу ей не приходилось по-настоящему общаться с покупателями. Да еще и, прости господи, на 911-м Порше.

– Обычное, домашнее, – Евдокия указала рукой на крошечные пластиковые стаканчики. – Можете попробовать.

Боже, что значит «можете попробовать»? Он же за рулем.

– Из своего винограда? Какого года? – Парень не смотрел на нее, лишь изучал скромный ассортимент, представленный на столике. Ева же вглядывалась в его загорелое, покрытое легкой щетиной лицо и задавалась вопросом: зачем этому человеку может быть нужно ничем не примечательное домашнее вино. Абсолютно очевидно, что он может позволить себе любой алкоголь – хоть Хэннеси Парадиз двадцатилетней выдержки в количестве 10 штук на свадебный стол.

– Виноград свой. Вон, у дома растет, – Ева указала большим пальцем себе за спину. – А год, увы, не подскажу.

– Как же вы торгуете, если год не знаете? – Покупатель впервые глянул Евдокии в лицо. Глаза у него были светло-карие, серьезные. Ева еле удержалась, чтобы чисто женским, взволнованно-кокетливым движением не заправить волосы за ухо.

– Вино не мое, а соседа. Он сейчас подойдет, если подождете.

– Сказала бы сразу, что товар не твой, – парень глянул на часы так, как будто у него были важные дела утром субботы. Заправлять волосы за ухо резко расхотелось. Ева нахмурилась и выдала быстрее, чем успела себя одернуть:

– С какой это стати мы на «ты»?

И голос ее прозвучал как у великовозрастной примы Большого театра, только что отодвинувшей от губ мундштук. Парень поднял на нее глаза и озвучил самый нелепый, но для него как будто логичный ответ:

– Мы же ровесники.

– Во-первых, мне тридцать восемь, и я явно старше вас, – заявила Ева. Опять же быстрее, чем подумала. – А во-вторых, мы друг друга не знаем. И это просто неуважительно.

В целом Евдокия была морально готова к тому, что сейчас покупатель фыркнет, развернется и уйдет. У нее в МГУ была парочка одногруппниц из той же весовой категории: они ездили на пары на Мерседесах, подкрашивали губы блеском Том Форд, вынутым из сумочки Шанель, и не считались ни с чьим мнением. Но покупатель глаза не закатил и блеск не вынул. Лишь с чувством собственного достоинства ответил:

– Прошу прощения. Был неправ.

Ева немножко удивилась, но виду не подала. Кивнула парню, и между ними возникла неловкая пауза: тот и не уходил, и ничего больше не делал. Просто стоял рядом, засунув одну руку в карман серых джинсовых шорт. И смотрел на Евдокию. Евдокия смотрела на табличку «Вино от дяди Грини».

– Я Давид.

Бах. Будто кто-то сломал четвертую стену. Незнакомец совершенно внезапно обрел имя, а вместе с ним и какое-то неясное намерение. Иначе зачем вообще это имя нужно было озвучивать? Ева ведь не спрашивала.

«Подкатить, что ли, хочет?» – мимолетно подумала она. И ответила:

– Евдокия, – и добавила: – Но тыкать вам это право не дает.

– А что, в Евдокий обычно тыкают?

– Нет. Это я к тем своим словам, что мы не знакомы и тыкать нельзя. А вот теперь вы знаете мое имя, и как будто бы… – как ужасно пояснять смысл своих слов незнакомому человеку. Ева сделала неопределенное движение рукой в воздухе и безнадежно добавила: – Как будто бы уже пили со мной на брудершафт. Но вы не пили. В общем, вы и так прекрасно поняли.

Парень улыбнулся – снисходительно, как улыбаются детским шалостям.

– Евдокия. Необычное имя.

Ева слышала это так часто, что ее лицо непроизвольно приняло стоическое выражение. Давид – серьезно, теперь мы будем звать его по имени? – заметил это и спросил:

– Что такое?

– Нет, ничего.

– Часто это слышите?

– Не то слово.

– Вы, наверное, из тех девушек, с которыми сложно завести знакомство? – Давид смотрел Еве в глаза и выглядел так, как будто прекрасно знал, и что в меру привлекателен, и что язык у него достаточно подвешен, чтобы заболтать любую.

– Вам грех жаловаться. Вы узнали мое имя спустя две минуты разговора.

Тут Ева услышала, как хлопнула шумная железная дверь соседского дома. Дядя Гриня возвращался на свой пост.

– Вы здесь живете? – спросил навязчивый покупатель, кивнув на дом Евдокии.

– Нет, через две улицы, – не поведя бровью ответила та.

– Я тоже.

– Не может быть.

– С чего это?

– Я могу назвать имена всех соседей, живущих в радиусе километра отсюда. И все их машины. Вот этот автомобиль, – Ева махнула рукой в сторону Порше, – я вижу впервые. А значит, вы в нашем скромном поселке – пришелец. Дело раскрыто.

– Пришелец, – повторил Давид, всматриваясь в ее лицо с особым любопытством. – Как интересно вы выражаетесь.

Евдокия испытала странное чувство смущения и одновременно удовлетворения. С ней явно флиртовали.

– Не знаю, что на это ответить.

– Не отвечайте.

Из калитки чуть не вприпрыжку выбежал взбудораженный и радующийся новому покупателю дядя Гриня. Ева уступила ему место и оправила на бедрах льняной комбинезон.

Она кивнула Давиду на прощание и пошла к своей Киа.

Он окликнул ее буквально сразу:

– Вам правда тридцать восемь?

Евдокия оглянулась на него, посмотрела своим самым хитрым, смеющимся взглядом и ответила:

– Нет.

•••

Путь до Новороссийска с учетом пробок занял почти час: около памятника «Алеше» не поделили дорогу две легковушки, и возникла небольшая пробка, которая была Евдокии на руку. Она опасалась серпантина, но если ехать по нему со скоростью десять километров в час, то никаких проблем.

По радио играл «Казак ФМ» – иногда приятно было послушать народные казачьи песни. Особенно в тот момент, когда голова была забита чем-то другим и плохо воспринимала музыку.

«Что такое? – думала Ева. – Что за приподнятое настроение?»

Она мало общалась с противоположным полом. Из таковых у нее были только дядя Гриня да Рома, тренер по танцам. Так что внезапно выруливший с Пограничной улицы Давид на вычурном Порше был для Евдокии в диковинку. Она повторно проиграла в голове их диалог и мысленно заключила: «Он еще даст о себе знать».

Ева никогда не ошибалась в таких вещах: она всегда наверняка предсказывала, какой из Яшиных кавалеров всерьез ею увлечен. Всегда видела, какой парень в клубе подойдет к ней самой познакомиться. И наконец, семь лет назад она безошибочно определила, что щегол, с которым они столкнулись в московском баре, точно ей позвонит.

Щегла звали Глеб, и Евдокия имела неосторожность влюбиться в него так, как не влюблялась ни в кого раньше.

В тот раз он действительно ей позвонил и позвал на свидание, следом за которым начались два года эмоциональных, неустойчивых, страстных и разрушительных отношений.

Глеб то появлялся, то исчезал. Дарил дорогие подарки и разрывал общение на несколько недель. Стоял под окнами дома и вымаливал прощение, а через месяц пропадал на несколько дней. Когда они с Евой были рядом, то либо не могли оторваться друг от друга, либо ругались до истерик. Их секс был бурным, но после ее каждый раз накрывало иррациональное опустошение. Наверное, потому что невыносимо было смотреть, как любимый мужчина одевается, чмокает в лоб и сбегает на неопределенный срок.

Евдокия чувствовала, что у нее едет крыша: с подругами – с Яшей – она была обычной собой. Рассудительной и собранной. Но как только рядом появлялся Глеб, она не могла взять себя в руки. Засыпала в обнимку с телефоном, ждала звонков, плакала. И когда кто-то спрашивал ее, встречается ли она с кем-то, Ева не знала, как ответить, чтобы не обмануть. То ли собеседника, то ли себя.

И однажды она так от этого устала, что пошла в церковь. Перед иконостасом эти губительные отношения наконец-то показались ей такими ничтожными, что, выйдя из храма, Ева тут же написала: «Давай расстанемся».

Он приехал через полчаса. Обнимал, целовал – невозможно было отделаться от этого телесного контакта. Ева стояла, замершая, и принимала извинительные ласки. И прощала его. В очередной раз прощала.

А спустя неделю дядя Гриня позвонил ей и сообщил, что тетя Катя умерла.

Глеб ездил на похороны вместе с ней. Взял на себя все заботы, пока Ева пребывала в ступоре. В тот момент он держался молодцом. Вел себя как самый обычный хороший парень – хороший партнер, на которого можно положиться.

После похорон они встречались еще около года. Их отношения стали ровнее, спокойнее. Глеб предложил съехаться, и они вместе сняли квартиру, которую оплачивали пополам. Словом, все шло гладко, и Евдокия даже начала думать о создании семьи, хотя ранний брак никогда не входил в ее планы. Однако судьбой был уготовлен неожиданный сюжетный поворот.

В день, когда прошла защита дипломов, Глеб забрал их с Яшей из университета. Ева запрыгнула в машину, радостно его поцеловала и принялась рассказывать о своем выступлении. Как вдруг Яша, сидевшая на заднем сидении, тронула ее за плечо и, как ни в чем ни бывало, протянула помаду.

– Тут валялась на полу. Твоя же?

Евдокия невнимательно взяла помаду в руки и еще несколько секунд на автомате продолжала свой рассказ, который скоро сошел на нет.

Помада была не ее.

Глеб изменял ей уже несколько месяцев, да не с одной девушкой, а с разными. Он сообщил Еве об этом с таким сожалением, что той стало невмоготу продолжать разговор, происходивший на кухне в съемной квартире. Она с абсолютно сухими глазами несколько минут тупо смотрела в окно. Потом вынула из кармана телефон и что-то загуглила. Глеб виновато наблюдал за ее движениями и ничего, совершенно ничего, черт его побери, не говорил.

Спустя пару секунд Евдокия повернула к нему экран смартфона. Там была открыта страница первой попавшейся частной клиники: «Полное обследование на ЗППП. 10.800 рублей. Положить в корзину».

– Прямо сейчас переведи мне эту сумму.

– Хорошо.

Она дождалась, пока ее телефон пиликнет смской от банка.

– Теперь уходи. Мне нужна неделя, чтобы собрать вещи и уехать домой. Ключи положу в почтовый ящик.

И самым страшным во всей этой ситуации было то, что Глеб ничего не попытался исправить или объяснить. Только кивнул, засунул в рюкзак пару футболок, зубную щетку и ушел. Больше Ева его никогда не видела.

Она вернулась в Геленджик, как и планировала, к концу недели. Два ее двадцатикилограммовых чемодана они с Яшей тащили до Внуково вдвоем, а потом долго обнимались у зоны предполетного досмотра. Они прощались на год: Яша скоро улетала в Ирландию, чтобы на волонтерских началах за миску супа и доброе слово работать там в доме престарелых. Должна была вернуться к следующему сентябрю, если больше никакая авантюра не ударит ей в голову.

Потом был короткий перелет до Геленджика вместе с сотней отдыхающих, получение багажа в ангаре на улице и толпа таксистов.

Когда Ева подъехала к своему – и отныне ничьему больше – дому, ей сделалось дурно. У нее впервые в жизни случилась паническая атака, которую она пережила, свернувшись калачиком на заднем сидении такси, пока водитель растерянно обмахивал ее журналом с кроссвордами.

Калитка скрипела. Дорожка из принесенных с пляжа камней поросла травой: катить по ней чемоданы было сущей мукой. Ключ мягко обернулся в замке четыре раза и открыл для Евдокии совершенно пустой дом. Огнестрелом в висок пронеслись в голове тысячи воспоминаний.

Они с тетей Катей обе облопались испорченных шпрот и поочередно бегают к унитазу.

От газовой плиты загорелась прихватка, и тетя с охами лупасит огонь полотенцем.

Евдокия с температурой лежит у себя в кровати, а тетя гладит ее по плечу и переворачивает влажную тряпочку на голове.

Двадцать лет жизни – как щелчок пальцев.

Ева кладет ключи на этажерку в прихожей и поднимает глаза на свое отражение в большом и пыльном зеркале.

Одна.

Совершенно, абсолютно, безоговорочно. Одна.

Без родителей. Без дедушки. Без тети.

Ей некому звонить, если грустно. Не к кому прибежать, если страшно. У нее нет никого рядом, на кого можно положиться. И если сегодня ночью у нее остановится сердце, то ее никто не хватится. Никто.

Ева достает с верхней полки кухонного гарнитура закупоренную бутылку армянского коньяка и надирается так, что сначала блюет в раковину, а потом вырубается лицом в диван, до которого и не помнит, как дошла. «Может, сдохну», – подсказывает сознание, и от этой мысли становится спокойно.

Но наступает утро, и Ева просыпается с распухшей от похмелья головой. Живая и невредимая. С жестким намерением наладить жизнь, несмотря ни на что.

– Подымайся, Распадская, – хрипит она сама себе, отрывая голову от подушки, – подымайся и вперед батрачить. Вспомни прабабку. Не для того она род от расстрела спасала, чтобы ты сейчас валялась здесь, как какая-то пьянь.

Этим же днем она едет в город покупать шторы, а вечером регистрируется на бирже фриланса. Перед сном варит себе овсяную кашу со сливами, потом немного ревет белугой и засыпает в своей старой спальне с открытыми окнами. Никого не благодарит. Никому не желает спокойной ночи.

•••

Тумбочка куплена, монитор тоже. Ева довольна этой вылазкой в Новороссийск.

В торговом центре на въезде в город она успела еще и прикупиться кое-какой одеждой. Платье-туника с экстра-вырезом, джинсовая жилетка и черный в серебре кулон лежат в бумажных пакетах на пассажирском сидении и радуют Еву одним лишь своим присутствием. Она едет домой, подпевая AFI, и остро чувствует, что приближается что-то хорошее.

Мысли о Давиде зачем-то возникают в голове то в примерочной, то перед прилавком с мониторами, то на парковке. Евдокия решительно прогоняет их, потому что еще со времен Глеба знает: нельзя волочиться за мужчиной.

Она заезжает на заправку, потом на рынок за овощами: на вечер у нее запланирован салат с баклажанами и вкуснейшими помидорами, а еще хачапури по-имеретински. И то и другое Ева готовила уже десятки раз, поэтому промашки быть не может.

Остаток дня она проводит, подбирая новые прикиды с купленными вещами, устанавливая монитор и пересматривая второй сезон «Игры Престолов». Когда Дени произносит «Дракарис» и сжигает к чертовой матери господ, у Евы по телу пробегают мурашки. «Ну до чего роскошная женщина», – думает она. Хотя насилие ни в коей мере не поощряет.

«Кстати, надо будет почистить ружье, – вспоминает Ева. – Займусь этим завтра».

В районе семи вечера она стандартно отправляется на кухню, чтобы заняться готовкой. Для замешивания теста на хачапури надевает фартук и собирает волосы в гульку. Усик, конечно, демонстративно ошивается где-то поблизости, рассчитывая – небезосновательно – на пару кусочков сулугуни.

Ева протягивает ему один и вдруг слышит, что к дому подъезжает машина. По стене кухни пробегает отблеск фар, сердце чуть ощутимее ударяется о ребра. Евдокия откладывает терку, ополаскивает руки и идет в коридор. Она ждет несколько секунд, прежде чем отпереть входную дверь. Выглядывает во двор и не может за светом фар рассмотреть машину. Когда те гаснут, а глаза Евы привыкают к темноте, между ее бровей появляется морщинка.

Это никакой не Порше. Рядом с Киа стоит вишневая Део Нексиа. А из нее выходит вовсе не утренний незнакомец, а худощавый мужчина в бриджах и расстегнутой клетчатой рубашке. С лица Евдокии вмиг слетает улыбка, сердце начинает колотиться, как кастаньеты во фламенко.

Больше всего на свете она хочет закрыть дверь перед носом гостя, но вместо этого проглатывает комок в горле и почти обычным голосом говорит:

– Дядя Павлик?