Читать книгу На глиняных ногах - Анастасия Семихатских - Страница 5

Во вторник Давид не приехал. Весь день Ева убеждала себя, что и не ждала его, но понимала, что это не так. Ей было чуть противно от самой себя за эту дурацкую слабость. Спать она ушла чуть позже обычного и, лежа в кровати, прокручивала их совместно проведенный вечер, анализируя каждое сказанное слово. Все выглядело весьма благопристойно, а финальные объятия – многообещающими. Смущало лишь то, что Давид не взял ее номер.

В среду Ева проснулась и решила, что если сегодня он не даст о себе знать, то она и думать о нем забудет. Мужчины – народ простой: если девушка им симпатична, они костьми лягут, лишь бы встретиться с ней поскорее. При ином раскладе оправдывать его отсутствие «внезапно появившимися делами» – себя не уважать. Но все-таки, укладываясь тем вечером в кровать, Ева чувствовала себя тоскливо.

Он слишком хорошо пах. Так хорошо, будто они подходили друг другу на каком-то невидимом химическом уровне. Но, наверное, это ничего не значит.

Той ночью Ева плохо спала. Преимущественно она занималась тем, что намеренно прогоняла возникающие мысли о рослом коротковолосом парне и взглядах, которые он кидал в ее сторону с водительского сидения. «Не дури, – говорила себе Ева. – Ну да, хорошенький. Ну да, интересно было. Ну и черт с ним. Считай, что боженька отвел. Что у них там, у богатых, на уме?»

Мысленные заслоны сработали. Утром четверга Ева проснулась такой же, как в прошлую субботу: ни к кому не привязанной. Она намеренно подумала о Давиде и с удовлетворением поняла, что мысли о нем теперь отзываются в ней исключительно приятными ощущениями. Будто он явился в Евдокиину жизнь, чтобы напомнить ей: ты – женщина, и ты можешь нравиться. А это осознание всегда поднимает настроение.

Ночь с четверга на пятницу прошла вообще замечательно. Ева спала крепко и без сновидений, а проснулась отдохнувшей и полной сил. Про Давида она больше не думала.

Она сходила на море, съела положенный ей початок кукурузы, пообедала вчера вечером приготовленной говядиной по-кремлевски. Та буквально таяла на языке вместе с нежным морковным пюре. Усик так и терся рядом, пытаясь заполучить хотя бы маленький кусочек мяса, аромат которого расходился по всей кухне.

В районе полудня Ева уселась за компьютер, проверила еженедельник. Сегодня ей нужно было добить заказ ювелирного бренда. Те оплатили ей десять надписей для серебряных браслетов. Оплатили щедро: по тысяче рублей за каждую. Евдокия думала, будут торговаться, но ребята оказались сговорчивыми.

Над этими надписями она ломала голову со вторника: записывала в заметках все новые варианты, потом вычеркивала, трансформировала, переписывала, чертыхалась. Откладывала телефон и возвращалась к нему спустя пару часов, чтобы оценить наработанное свежим взглядом. В итоге заказчику она сдала целых 16 надписей, и тот оказался очень доволен, даже правки вносить не пришлось.

Всю оставшуюся часть дня Ева работала над большим заказом туристической фирмы, которая организовывала пешеходные туры по живописным местам Турции. Их УТП заключалось в том, что путешественникам даже не приходилось носить с собой рюкзаки. Они ночевали в отелях и глэмпингах, а их поклажу от точки до точки перевозил автомобиль. Задача же туристов заключалась исключительно в том, чтобы идти за гидом весь день напролет и глазеть по сторонам на природные красоты.

Задача же Евы заключалась в том, чтобы переписать десять страниц сайта с описаниями туров: их нужно было актуализировать и сделать более выразительными.

К концу дня, заканчивая работу, Ева была уже на низком старте. Ей хотелось собрать вещи и махнуть в Турцию ближайшим рейсом. За любые деньги.

Подобное с ней происходило часто: она настолько проникалась собственными текстами, что потом желала скупить каждый рекламируемый ею товар. Так что в 17:56, закончив работы, Евдокия взяла телефон в руки и открыла Телеграмм.

«Не хочешь со мной в Турцию?» – напечатала она Яше. Та тут же ответила, будто ждала похожего предложения уже сто лет:

«Хочу, поехали».

За это Ева ее просто обожала: с Ярославой можно было сорваться в любой момент куда угодно. Таким образом, спонтанно и улюлюкая, они успели несколько раз съездить в Санкт-Петербург и Дагестан, во Вьетнам, Египет и даже однажды в Исландию. Это было самым неожиданным их путешествием, на которое обеим, откровенно говоря, недоставало доходов. Поездка получилась сумасшедшей: всю неделю они разъезжали на попутках и питались привезенной в рюкзаках гречкой да Дошираками. «Зато ты посмотри, какие виды!» – восклицала Яша, пока они, запивая водой дешевые сэндвичи, гуляли по национальному парку Тингведлир.

Евдокия скинула ей ссылку на сайт своих клиентов.

«Вот, можем выбрать любое направление в сентябре. У меня там отпуск».

От одной мысли, что они снова вместе рванут в путешествие, Евдокии стало так радостно, что она начала пританцовывать на стуле. А чтобы даром не терять времени, пока Ярослава просматривает туры, она полезла искать, сколько стоит перелет до Москвы и нужно ли оформлять для Турции визу.

Тут от Яши пришло сообщение:

«А приезжай, выберем вместе?»

«Дай мне полчаса», – воодушевленно напечатала Ева, выключила компьютер и поторопилась за одеждой.

Она натянула серые велосипедки, спортивный топ и льняную рубашку, которую пионерским узлом завязала на талии. Перекинула через плечо вязаную сумочку из рафии – давний подарок тети Кати, собрала волосы в гульку и повязала на нее нежно-желтую ленту. Нацепила солнцезащитные очки, коричневые. Вид получился ну прям до ужаса банальный, а Ева такое не любила. Поэтому она, немного подумав, сняла очки и примерила другие – с розоватыми стеклами. Надела на шею армейский жетон и ожерелье из ракушек. Образ сразу заиграл по-другому; а уж вместе с огромными и чуток несуразными кроссовками, которые ей из Китая добыл Рома, стал совсем отпадным.

Евдокия погладила Усика, убедилась, что у него есть вода и еда, и заказала такси. Доехать можно было и на машине, но они с Яшей, когда встречались у той дома, считали своим долгом распить бутылочку сидра от Абрау Дюрсо. Пускай и не лучшего на свете, но сладковатого и патриотичного.

По вечерним пробкам до Толстого мыса Ева добралась только спустя сорок минут. Таксист высадил ее у шлагбаума, перегородившего въезд на частную территорию уже не нового, но все еще презентабельного жилого комплекса. Родители Яши здорово зарабатывали и владели недвижимостью в нескольких городах России и даже в Хорватии, куда и уезжали почти на все лето, оставив дочь присматривать за квартирой и собаками, коих в семье было две.

Истеричный чихуахуа Веня встретил гостью привычным визгливым лаем и тремором. Когда Ева протянула ему руку, он не больно куснул ее за пальцы, потом обнюхал, снова куснул и, успокоившись, поплелся в свою королевскую лежанку.

– Чего ж он так трясется, – по протоколу озвучила Евдокия.

– Силы в нем много, – по протоколу ответила Яша, все это время удерживавшая в стороне от Евы рвавшегося к ней американского питбуля Лесси. Этот диалог происходил между ними каждый раз, когда Ева приходила в гости. Сами они называли его шпионским шифром.

– Ну, давай, – расшнуровав кроссовки и оставшись на корточках, сказала Евдокия, раскидывая руки в сторону. Яша отпустила ошейник, и Лесси со всей своей пятидесятикилограммовой мощью и слюнями кинулась в Евины объятия. Она облизала ей все руки и шею, а потом прислонилась грудью к ее груди и снизу вверх уставилась грустными голубыми глазами в Евины зеленые глаза.

– Ну ты моя девочка, – проворковала Евдокия. От этого Лессиного взгляда у нее все нутро съеживалось от нежности. Веня наблюдал из-за угла и утробно рычал, недовольный то ли отсутствием должного внимания к своей персоне, то ли излишним вниманием к персоне Лесси.

Закончив с собаками, Ева обняла Яшу и вручила ей упаковку тонко порезанного сервелата.

– Мое уважение, – поклонилась Ярослава и пошла на богато обставленную кухню. Там она распаковала колбасу и выложила дольки на большую тарелку, а потом засунула их в микроволновку на две минуты.

– Ну что, как дела?

– Нет-нет-нет, – возразила Ева, облокотившись на покрытый потрясающе красивой кружевной скатертью стол. – Сначала давай выберем тур. Мы правда едем?

– А как же! – ответила Яша и вынула из звякнувшей микроволновки дымящиеся кусочки колбасных чипсов. В кухне круто запахло копченостями, и у Евы от голода заурчал живот: она ничего не ела последние семь с лишним часов.

Яша открыла сидр, разлила его по двум хрустальным бокалам, предназначенным для белого вина, и они с Евой, расположившись за столом и уткнувшись в Ярославин айпад, начали изучать сайт туристического агентства.

Они занимались этим около часа, и в итоге оплатили тур под вдохновляющим названием «Путь Александра Македонского». Тот стоил дешевле остальных и должен был занять у путешественниц всего пять дней во второй половине сентября.

– А потом давай на олл-инклюзив на недельку? – предложила Яша.

– Завалимся в отель и будем откисать после нашего турне?

– Ты будешь благодарна мне за эту идею, вот увидишь, – закивала Ярослава. И следующие полчаса они выбирали гостиницу. К этому моменту у них закончился и сидр, и колбаса, поэтому хозяйка дома вынула из холодильника недавно приготовленное рагу и разложила по двум мискам.

Рядом виляли хвостами Веня и Лесси. Последняя в конце настолько отчаялась, что положила тяжелую голову Евдокии на коленку и снова жалобно глянула ей в глаза, вымаливая индейку.

– Вот знает же, что ты здесь самое слабое звено, – возмутилась Яша и, заправив за уши короткие волосы, выставила обеих собак за пределы кухни. – Aussteigen![1] – гаркнула она, когда Веня попытался тут же проскочить обратно. Повинуясь хозяйке, он сердито вякнул.

Ева любила наблюдать за тем, как Яша управлялась со своими собаками. Они ее, такую малогабаритную и тоненькую, слушались беспрекословно. Веселее всего было, когда Ярослава, сильно на них разозлившись, внезапно переходила на немецкий и отчитывала их с артистизмом фюрера. Почему-то срабатывало безупречно.

Яша была полиглотом. Помимо немецкого она идеально знала английский и корейский. Чуть хуже – китайский, испанский, каталонский и язык басков. И вполне сносно могла говорить на французском, хотя и не любила его. Родители, видя успехи дочери в лингвистике, часто отправляли ее на короткие курсы за границу, так что к моменту окончания школы Яша успела пожить в Лондоне, Париже, на Мальте, в Мадриде и Гонконге. Перед тем как поступить в МГУ, она год училась на языковых курсах в Сеуле, а будучи студенткой, ездила на полугодовую стажировку в Берлин и по программе Work and Travel в США. Ну и да – еще почти год работала в Хартфордшире сиделкой в доме престарелых. Зачем? Затем, что она могла себе это позволить.

Ярослава росла в достатке и благодаря этому была на диво расслабленным и уверенным в себе человеком. Ева ей немного завидовала. Сама она любила писать, любила копирайтинг, но никогда не могла себе позволить просто взять и на год уехать куда глаза глядят, чтобы «побыть наедине с собой и вкусить другую жизнь», как объясняла это Яша.

Ярослава никогда не работала в найме: начиная с институтской скамьи она занялась репетиторством и отбоя от учеников не знала. Она преподавала немецкий, английский и корейский. Пару раз Еве приходилось присутствовать на череде ее занятий и поражаться, как мастерски Яша переключалась с одного языка на другой. Это выглядело настолько потрясно, что, будь Евдокия мужчиной – влюбилась бы и волочилась за этой женщиной по гроб жизни.

– Ну так как дела? – спросила Яша, когда они, помыв тарелки, передислоцировались из кухни в украшенную мигающими гирляндами темную спальню. Там Ярослава легла на кровать, Евдокия разместилась рядом.

Не счесть, сколько раз она оставалась здесь на ночевку. Не счесть, сколько раз родители Яши стучались к ним в дверь, просили убавить музыку и прекратить так громко хохотать: «Ну не в час ночи же, девочки!» Яша в такие моменты мгновенно раскаивалась, многословно извинялась, прикрывала за мамой дверь. И… их с Евдокией веселье возобновлялось с пущей силой, разве что на пару децибел потише.

Сейчас Ярославе было уже почти двадцать семь, но она продолжала жить в родительском доме и не торопилась съезжать. Психологи бы назвали это проблемой с сепарацией. Яша же называла это рациональностью: зачем переезжать и жить одной, если можно не переезжать и жить в компании весьма приятных и любящих тебя людей. «Это и есть проблема с сепарацией», – поясняла Ева. «Да знаю я», – вздыхала Яша. Но все равно ничего не меняла.

Евдокия подмяла под себя пушистую розовую подушку. Подумала немного и ответила на вопрос подруги:

– Я в понедельник на свидание ходила.

– Ооо! – протянула Яша и жадно вперилась в нее глазами. – Рассказывай! Блин, нет, подожди.

Она соскочила с кровати и куда-то убежала. Вернулась с новой бутылкой сидра, но без бокалов. Села на кровать по-турецки и приготовилась слушать.

– Sprechen Sie bitte.[1]

– Да нечего особо рассказывать, – пожала плечами Евдокия. – Произошел стандартный сценарий.

– Который из них?

– Мы провели вечер вместе… В смысле просто съездили в кафе! Яша, господи, – воскликнула Ева, увидев, как хулигански распахнулись Яшины глаза. – Просто съездили в кафе. А потом он больше не давал о себе знать.

– Нет, так не пойдет. Давай подробнее, – Ярослава в монашеском жесте сложила перед губами ладони. – Надо хорошенько разобраться в этой ситуации, Ватсон.

– Окей, Шерлок, слушай, – улыбнулась Ева. И с большим девчоночьим удовольствием рассказала Ярославе абсолютно все: от момента, как автомобиль Давида впервые подъехал к дому дяди Грини, и до того момента, как…

– Ну, я забрала чеснок и пошла готовить плов.

Единственное, о чем Евдокия умолчала, – это конфликт с дядей Павликом. Яша вообще не знала о его существовании, да и не должна была знать.

– Правильно ли я тебя поняла, – сощурила глаза Яша, протягивая Еве сидр. Та сделала большой глоток и вернула бутылку обратно. – Вы познакомились, ты с ним немного пококетничала, и он уехал. На следующий день вернулся…

– Не на следующий, а через день.

– Через день вернулся, и вы провели вместе замечательный вечер, вкусно покушали, он привез тебя домой и чуть не поцеловал…

– Этого я утверждать не могу, – заметила Ева и слегка смутилась. – Но выглядело так, как будто он хотел бы… ну знаешь… как будто ему было очень приятно меня обнимать… Блин, Яша, это слишком неловко говорить вслух!

– Не останавливайся, молю! – Ярослава сложила бровки домиком. – В моей жизни уже два года не происходит никаких романтических перипетий. Дай хоть за тебя порадоваться!

– Да там нечему радоваться. Он ведь так и не позвонил.

– Ты не дала ему свой номер.

– Он не спрашивал.

– Но ты и не согласилась на второе свидание.

– Разве не очевидно, что я была бы не против?

– Так и надо было сказать! Мужчины не понимают, когда ты с ними остроумно флиртуешь. Мы проходили это с тем, как его звали-то?.. Витя? Да, с Витей в позапрошлом ноябре.

– Согласна, конечно, – кивнула Ева, чувствуя, как руки становятся непослушными из-за выпитого алкоголя, – но разве может это остановить парня, если он действительно заинтересован в девушке? В кино всегда показывают, что если они влюбляются, то хоть с другого конца света до тебя доберутся, лишь бы лишние десять минут постоять рядом и «погреть твои озябшие руки».

– Блин, ну это кино, а тут жизнь.

– А я не хочу занижать планку. Вспомни отца де Брикассара. Ты можешь себе представить, что он такой: «Не пойду сегодня к Мэгги, что-то я устал. Лучше поваляюсь и почитаю книжку».

– Ну ты сравнила! – всплеснула руками Яша. – Если вспомнили де Брикассара, то я замечу, что и ты до чокнутой Мэгги Клири тоже не слишком дотягиваешь. Вряд ли бы ты стала годами страдать и хранить верность одному единственному мужчине, с которым вам тупо не суждено быть вместе.

– А вдруг стала бы? Какого невысокого ты обо мне мнения, – с притворным недовольством покачала головой Ева.

– Я просто знаю, что ты адекватная, – заметила Яша. – Короче, мое заключение такое, Ватсон: парни у нас тут не герои из романов. И нечего от них ждать соответствующих поступков. Case closed[1].

– А каких поступков я жду? Чтобы меня не мурыжили четверо суток подряд, а сразу дали знать о своих намерениях? Ишь чего захотела, – откликнулась Ева и перевернулась на спину. Ее глаза начали слипаться. – Просто, знаешь, хочется же понравиться и быть уверенной в том, что ты понравилась. И не ждать день за днем, задаваясь вопросом, объявится он или нет. Это самое ужасное, что может делать мужчина: не давать никакой определенности.

Она немного помолчала и добавила:

– Плавали. Знаем.

Яша прилегла рядом с Евдокией на кровать и потрепала ее за руку. Ее веки тоже стали тяжелыми-тяжелыми.

– Это ты про козла-Глеба?

– Да, про него. Про кого ж еще, – с закрытыми глазами ответила Ева. И они обе припомнили, сколько слез было пролито из-за этого мерзавца, который не знал, чего хотел, и этим отравлял жизнь любящего его человека.

Гирлянды мелькали так умиротворяюще, что Ева вот-вот должна была провалиться в сон. Она держала себя в реальности одной лишь силой воли.

– Тогда, может, ты права. Может, и правда не надо тратить на этого Давида время, – тихо сказала Яша. А потом так же тихо добавила: – Но я, зная себя, точно потратила бы.

Евдокия растянула губы в улыбке и, разлепив веки, вынула из сумочки телефон, подняла его над головой. На экране блокировки висели сообщения от клиентов и Жени из маркетингового агентства. Завтра. Все завтра.

Ева зашла в Инстаграм – не делала этого уже неделю, – лениво просмотрела пару сторис и рилсов. Яша рядом с ней начала посапывать. Надо было растолкать ее, пока она совсем не уснула, и попросить закрыть за подругой дверь. Но вместо этого Евдокия открыла директ, куда набежало небольшое количество сообщений от старых знакомых, и ткнула на кнопку «Заявки». Обычно туда ей присылали всякий спам, который Ева раздраженно чистила. Вот и в этот раз она удалила пару писем с предложением «Сделать запуск на миллион» и «Вступить в группу взаимных лайков», как вдруг увидела сообщение от незнакомого ей пользователя. Пользователь, судя по аватарке, был мужчиной.

Недоверчиво открыв диалог с ним, Ева прочла сообщение, которое ей прислали около часа назад:

«Здравствуй, это Давид. Ты не дала свой номер, и мне пришлось искать тебя здесь».

И ниже еще одно:

«Как насчет того, чтобы увидеться снова?»

Ева наотмашь отложила телефон и уставилась в потолок. Ее сердце взволнованно ускорилось.

«Ну, конечно, – думала она. – Не писал четыре дня, а тут вдруг здравствуйте».

Эта внезапная интервенция в спокойный вечер с подругой выбила ее из колеи. Выбила и снова – да, снова, черт возьми – напомнила о Глебе. С момента их самой первой встречи в московском баре он только и делал, что исчезал, а потом возвращался и находил тысячи объяснений своего отсутствия. Работа, заботы, дела, друзья, проспал, замотался, застрял в пробке, забыл. Опять и опять, по кругу. Месяц за месяцем.

Давид не имел к этому никакого отношения. Он был совершенно другим человеком, у которого, вероятно, и правда могли быть логичные причины, почему он не писал последние четверо суток. Но Евдокия – и она сама это понимала – травмированная прошлыми отношениями, больше никогда-никогда-никогда не хотела даже близко испытывать ничего подобного.

Поэтому первой реакцией мозга было просто проигнорировать Давида.

Но отмалчиваться никогда не было в Евиных правилах. Она имела привычку отвечать даже назойливым туркам, которые периодически писали ей в Инстаграме и ВКонтакте. Всем им она отправляла вежливое сообщение: «Спасибо, мне это неинтересно», – и только потом блокировала. Давид заслуживал как минимум похожего отношения. Так что она взяла телефон обратно в руки и без лишних слов напечатала одиннадцать цифр своего номера.

После этого заказала такси и осторожно разбудила Яшу.

– Я поеду домой, – сказала Ева.

– Оставайся у меня, – еле моргая ответила Ярослава.

– Я не планировала и ничего с собой не взяла. Да и на утро есть планы.

– Тогда сходим в клуб на следующей неделе?

– Давай.

– Круто, – безэмоционально протянула Яша и потащилась следом за Евдокией к входной двери. Там они обнялись, и Ева вышла в подъезд. Чувствовала себя она одновременно и отдохнувшей, и встревоженной.

Когда лифт почти привез ее к первому этажу, телефон в сумочке завибрировал.

«Это Яша, – упрямо сказала она себе. – Наверняка я что-то забыла в квартире».

Но на темном экране высветился незнакомый номер.

Евдокия сделала глубокий вдох, свайпнула вправо и поднесла телефон к уху.

– Алло.

– Привет, – голос Давида на том конце провода звучал иначе, чем в жизни. Как будто ниже обычного. Как будто слегка пленительно.

– Привет.

– Что сейчас делаешь?

– Собираюсь сесть в такси.

– Где именно?

– На Толстом мысу.

– Я сейчас на объездной. Готов подъехать и забрать тебя, если ты можешь подождать меня минут десять. Только скажи точный адрес.

Ева вышла из лифта и встала в холле. Мимоходом кивнула консьержке. Сквозь стеклянные парадные двери она видела шлагбаум и понимала, что такси еще не приехало. Ее дыхание участилось, она не знала, как поступить. Какая-то часть ее сознания – и часть весьма внушительная – просилась на эту встречу. Просилась отменить такси и дождаться Давида. Но вторая часть – не столь внушительная, но знающая себе цену – требовала ему немедленно отказать.

– Ева? – уточнил Давид, не дождавшийся ответа.

Она села на небольшой двухместный диванчик у дверей и взвесила то, что собиралась произнести: оценила, готова ли к последствиям своего решения.

– Давид, – наконец произнесла Евдокия и задумчиво прикусила нижнюю губу, посмотрела в пол. – Послушай.

– Слушаю.

– Почему ты написал мне только сегодня?

– Эм… – Давид явно не ожидал этого вопроса. – Я был очень занят. И вот сегодня утром наконец освободился и полез искать твои соцсети.

Какое ожидаемое объяснение.

– Понятно, – сама себе кивнула Ева. Ей было неловко говорить то, что она собиралась сказать, потому что их с Давидом уровень отношений не предполагал тех требований, которые она к нему выдвигала. Но не выдвигать не могла. Если он должен исчезнуть из ее жизни, то пускай сделает это прямо сейчас, пока еще не успел наследить.

– Я уже сталкивалась с парнями, у которых постоянно были какие-то дела. И я понимаю, что у меня нет никаких прав предъявлять тебе подобные претензии, но молчать не могу, – взвешивая каждое слово, сказала Ева.

– Ты ждала, что я позвоню раньше? – перебив, без обиняков спросил Давид. По Евиной груди от этих резких, ненужно откровенных слов прошлась волна стыдливого жара. Да как можно вот так прямо?.. Да как можно?! Она зажмурилась и сжала кулаки. Но когда заговорила, ее голос не дрогнул:

– Да. У тебя не было моего номера, но я знаю, что тебе не составило бы труда со мной связаться, – и Ева добавила: – Если бы ты по-настоящему этого хотел. Но ты не связался. Я ждала этого во вторник. Ждала в среду. В четверг перестала. Сегодня вообще о тебе не вспоминала, да поделом. Потому что мне не нравится это подвешенное состояние, когда мужчина обнимает меня так, как обнимал ты, и говорит, что хочет увидеться снова, а потом пропадает. Понимаю, что мои ожидания – мои проблемы. Но я не готова к дальнейшему общению, если есть хоть намек на то, что оно продолжит быть вот таким.

На линии стояла тишина. Евдокия слышала лишь, как в сером кожаном салоне включаются и выключаются поворотники.

– Понял, – в итоге сказал Давид. – Наверное, ты права. Я действительно мог найти свободную минуту, чтобы написать тебе раньше.

– Об этом я и говорю.

– Но я правда был занят: сразу после нашей встречи я получил сообщение от партнера и в девять утра поехал в Сочи, чтобы улететь в Москву. Это произошло слишком стремительно, мне нужно было решить кое-какие проблемы на работе.

– Я тебе верю, – просто согласила Ева.

– Но чтобы я приехал, все равно не хочешь?

– Не то чтобы не хочу. Но у меня тоже есть дела. И они не менее безотлагательные, чем твои. И сейчас я еду ими заниматься.

– Я тебя понял.

– Ладно.

– Я напишу завтра.

– Если видишь в этом смысл – хорошо.

– Вижу.

Черт возьми, почему снова так ненужно откровенно?

– Мне пора, – коротко произнесла Ева и, не дожидаясь ответа, сразу закончила звонок.

•••

Когда она села в такси, ее душа все еще была взволнована, но Евдокия цыкнула на это волнение и спешно прогнала мысли о Давиде. Ей нужно было подумать о чем-то другом, чтобы не возвращаться к вот этому его «Ты ждала, что я позвоню раньше?» Пресвятые угодники, какой кошмар. Да его оштрафовать за такую фразу нужно. Или десять суток дать.

Ева выдохнула и прислонилась затылком к потрепанному подголовнику потрепанного Фольцвагена Поло. В салоне приторно пахло ароматизированной елочкой, которая раздражающе болталась у лобового стекла. При одном взгляде на нее Еву начинало тошнить. Поэтому она смотрела не прямо, а вбок, на мелькавшие автомобили, светящиеся фонари, людей и сосны.

Таксист лихачил, без конца перестраиваясь из одного ряда в другой и под нос матеря других водителей. При иных обстоятельствах Евдокия попросила бы его ехать потише, сославшись на плохое самочувствие или что-то такое, но сейчас ей было все равно. Пускай хоть лоб в лоб с кем-нибудь столкнется – может, хоть поумнеет.

«Вряд ли бы ты стала годами страдать и хранить верность одному единственному мужчине, с которым вам тупо не суждено быть вместе», – вдруг прозвучали в голове слова Ярославы. И следом за ними перед мысленным взором предстал незнакомый, но столь дорогой сердцу образ.

Прабабушка Варвара.

Ее строгий профиль с единственного сохранившегося в семье портрета всплыл в Евиной памяти. Голубые – на снимке этого не было видно, но дедушка говорил, что так, – глаза с поволокой, тонкие брови, поджатые узкие губы. Бабушка даже в свои почти шестьдесят была красивой, но казалась суровой и холодной. Казалась не знающей любви.

Дедушка ее побаивался. Сам признавался. Говорил, однажды, лишь однажды она так его выпорола, что он еще неделю сидеть не мог. А причиной стали украденные в огороде у соседа два кочана капусты.

– Я тогда притащил их домой. Радостный, глаза горят. Гордо так положил на стол, а мать как увидела… – Дедушка театрально хватался за лоб при этом рассказе. – Говорит: откуда? Голос – убить им можно. Я говорю: от соседа. Она: украл? Я: позаимствовал. Говорит: неси ремень. Ох и наградила она меня тогда за те кочаны, Дунечка!

– А что потом? – спрашивала Ева.

– Выпорола, сказала, что ворам под этой крышей делать нечего. Откуда, мол, у тебя эти большевистские замашки? Отец узнал бы, да в братской могиле бы повернулся. И выставила меня за дверь вместе с капустой. Пришлось обратно к соседу идти, прощения просить. Как вспомню, до сих пор стыд берет!

– А зачем ты вообще эти кочаны воровал-то?

Дедушка менялся в лице, оживление сменялось печалью, и Ева жалела, что спросила об этом.

– Есть нам было нечего, Дуняш. Есть было нечего. Я таким худым, как тогда, даже через пятнадцать лет в войну не был. Ребра – как постирочная доска.

Варвара мало рассказывала сыну и дочери о себе и тем более об их отце. Оно и понятно: не выдержат, сболтнут лишнего – и здравствуй расстрел, ГУЛАГ. А если не то и не другое (что вряд ли), то им просто жизни не дадут.

Дети долгое время даже не знали ее девичей фамилии – Ефресеева. Не знали, где стояло их разорившееся родовое гнездо. Мать выдала им лишь небольшую порцию правды незадолго до войны. Неясно, что подтолкнуло ее наконец поделиться семейными тайнами.

Дедушка передал Евдокии все крупицы этих драгоценных данных.

В семье Варвары было шестеро дочерей, она одна из старших. Получила образование в Александровском институте. Говорила на немецком и французском. Когда дела ее медленно разоряющейся дворянской семьи стали совсем плохи, устроилась гувернанткой. Как позже оказалось, девочки, которых она обучала, были младшими сестрами молодого и ох какого красивого капитана. Второго сына четы Распадских – двадцативосьмилетнего Константина.

– Сказала, как увидела его – три ночи кряду спать не могла, – заговорщицким тоном делился Евин дедушка. И Еве больше всего на свете хотелось, чтобы он рассказал об этом подробнее. Но у него самого не было больше никаких сведений – только эта единственная фраза, видимо, произнесенная Варварой больше полувека назад. Евдокия представляла, насколько сухо эти слова должны был прозвучать из уст ее прабабушки: вряд ли бы та дала себе волю расчувствоваться при детях.

Граф Распадский был недоволен выбором сына, но свое благословление на брак все-таки дал. Женились. Переехали в усадьбу в Гатчине. В перерывах между командировками родили первого сына – Пашу. Слабенького здоровьем, но очень смышленого и прехорошенького. А через четыре года в Сараево застрелили Франца Фердинанда – и понеслась. Варвара как раз была беременна вторым ребенком – дочерью Ириной.

Революцию супруги встретили порознь. Варя – в Гатчине, Константин – на полях сражений во Франции. Оттуда он слал ей письма, умоляя хотя бы на время уехать из России. Варвара никуда не поехала, проявив небывалую для своего хрупкого телосложения и молодого возраста непоколебимость. Ей было почти столько же, сколько Еве сейчас; на руках – двое детей и третий на подходе. Но единственное место, куда она согласилась отправиться, была Ялта.

В последний раз с мужем они встретились то ли в 1918, то ли в 1919, она и сама не помнила. Много месяцев спустя она узнала, что его расстреляли вместе с другими белыми офицерами. Узнала из газеты. И то – как узнала: догадалась. Имен тогда никто не называл.

– Как же ей тяжело было, деда! – горько вздыхала Ева, и у нее начинала трястись нижняя губа. Дедушка трепал ее за коленку.

– Тяжело. Но кому тогда было просто? Понимаешь, золотце, когда все живут мирно и счастливо, есть время, чтобы раскиснуть и пожаловаться на судьбу. А когда вокруг война, революция, страх и голод – там же уже не поплачешь. Надо всеми силами спасаться и… просто жить.

Денег быстро не стало. Светить драгоценностями было опасно. Что могла, Варвара продала, что-то спрятала, от чего-то избавилась. Все книги и почти все вещи, какие были, постепенно променяла на картошку и хлеб. Когда серьезно заболел старший сын (чем заболел, дедушка не помнил; сказал, что начал жутко кашлять), решила все-таки эвакуироваться в Польшу, но лазеек для этого уже не осталось.

Павел Константинович, в честь которого его брат позже назовет своего сына, умер в возрасте одиннадцати лет. Из трех детей он был единственным, кто был рожден в мирное время. Дедушка Евы даже под старость лет не забывал выпивать стопку водки в день его рождения и день смерти, хотя признавался, что давно не помнит Пашиного лица. А сыну однажды в сердцах сказал, что тот не заслужил носить его имя.

Когда Евдокия думала о двоюродном деде, ее грудь наполнялась такой печалью, что хотелось плакать. И чем старше она становилась, тем горше. Потому что медленно, в соответствии со своим растущим возрастом, она осознавала, в каком отчаянии была Варвара, когда у нее на руках угасал первенец. Первенец, у которого, несмотря на слабое здоровье, были шансы прожить долгую жизнь, если бы та не пришлась на беспощадное начало двадцатого века.

Винила ли Варвара себя за то, что не последовала совету мужа уехать из разваливающейся России? Ох, конечно, конечно, она винила, – думала Ева. Как в таком можно не раскаиваться?

– Почему она не увезла всех вас? – спрашивала Евдокия. – Побоялась?

– Я думаю, Дунечка, она очень сильно любила моего папу, – говорил дедушка. К моменту этих разговоров ему уже было девяносто. Он лежал на диванчике, накрыв колени вязаным пледом, и голос его звучал тихо, скрипуче, старо. Оттого слово «папа» звучало по-особенному мягко. Как будто бы неуместно, но с такой нежностью. В тот момент юная Ева впервые осознала, что жизнь ее дедушки не ограничивалась тем, что он был ее дедушкой. Где-то там, за горизонтом ее рождения, Александр Распадский был молодым мужчиной, юношей, мальчиком, младенцем. И, несомненно, горевал по отцу, которого не успел узнать.

– Любила и думала, что он к ней вернется?

– До самого конца. А когда его не стало, то уже было поздно.

– Но что ее родители?

– Понятия не имею.

– А родители дедушки Кости?

– Как будто бы уехали в первую волну эмиграции, а вот куда – тоже не знаю.

Еве тогда не было знакомо слово «эмиграция», но уточнять она не стала.

Прабабушка Варвара готова была ждать мужа до самого конца.

Уедь они тогда, может быть, и Паша был бы жив? Может быть, и такой нищеты не было бы? Может быть, и капусту воровать не прошлось?

Бабушка – Ева была в этом совершенно уверена – сумела бы прокормить семью где угодно, в любом закутке мира. Даже в уничтоженной Империи ей это удалось, даже в ненавистном Советском Союзе. Уж в Польше или Турции она бы точно справилась, но вот решила иначе.

Хватило бы Евдокии смелости для такого отчаянного поступка? Или она поступила бы гораздо благоразумнее, схватила бы в охапку детей и потащила бы их в безопасное место, подальше от надвигающегося красного террора, голода и нищеты?

Да, Варвара как следует воспитала оставшихся у нее сына и дочь. Да, превозмогая гордость, стала трактористкой и могла кое-как зарабатывать семье на пропитание. Да, обоих отучила, а сына даже смогла отправить в институт. Но какой ценой?

Помимо прочего – ценой мертвого молчания. Никому и никогда, ни при каких обстоятельствах не рассказывать о своих корнях. Закусить удила, забыть, как сладкий сон, испаряющийся поутру, – и никогда не вспоминать.

Своим детям Александр Распадский рассказал о дворянском прошлом семьи лишь 26 декабря 1991 года, когда в новостях сообщили, что Совет Республик Верховного Совета СССР принял декларацию о прекращении существования Советского Союза.

Дождался.

Ему тогда было семьдесят четыре года. Тете Кате – чуть больше тридцати, Евиной маме – двадцать. Они восприняли рассказ спокойно. Тетя Катя говорила – поплакали в обнимку, съездили на могилу к бабушке Варе да и продолжили жить как раньше.

От Евдокии правду уже никто не скрывал. Она не знала даже, в какой момент ей рассказали о дворянском прошлом. Просто сообщили как факт: так и так. Сделать тебе с этим все равно ничего не получится. Но быть в курсе – обязана.

И вот Ева оставалась в курсе. Несла на себе этот крест и не осмеливалась кому-либо его показать. Точно так же, как это десятилетиями делали ее дедушка и его мать.

Из воспоминаний Евдокия плавно вынырнула в свою комфортную, теплую реальность, когда такси подвезло ее к дому. Такие внезапные флешбеки были для нее не редкостью, и она всякий раз потом с недоумением смотрела по сторонам, осознавая, в насколько сытом периоде истории ей довелось родиться. Она никогда не знала голода и безденежья. Ей ни от кого не нужно было бежать и прятаться. Не нужно было провожать мужа на Первую мировую и Гражданскую войну, а сына – на Великую Отечественную. По сравнению с жизнью Варвары Распадской ее жизнь была сказкой.

«Я бы хотела хоть раз поговорить с тобой, бабушка. Показать, как у меня все хорошо», – думала Ева, и мысли о былых временах вымещали в ней все недовольство работой и отношениями. Безответственные клиенты переставали злить, безответственные мужчины – выводить из себя. На душе устанавливался покой. Пережитая в прошлом депрессия, которая нет-нет, да давала о себе знать в настоящем, казалась сущим пустяком.

Евдокия зашла в дом, заперла дверь, вымылась, переоделась и, не включая света в гостиной и кухне, чтобы не выдать свое присутствие Давиду, который мог проехать мимо дома, сразу пошла в спальню. Она хотела немного почитать, но почти литр выпитого сидра быстро опрокинул ее в подушки и уложил спать.

В ту ночь ей не приснилось ни одного сна.