Читать книгу На глиняных ногах - Анастасия Семихатских - Страница 4

Кожаный, совершенно серый салон выглядел так, будто на него в фоторедакторе накинули черно-белый фильтр. Пахло в нем мужским одеколоном – чем-то медово-сладким, тяжелым, с легкой примесью кедра.

Клиренс у автомобиля был низким, так что Ева, усевшись, будто провалилась в дыру, ну или попала в гоночный болид. Так себе ощущение: словно сейчас сотрешь зад об асфальт.

Автомобиль тронулся с места почти сразу. Давид чуть сдал назад и одним движением развернулся к дороге. В зеркале заднего вида Ева, не отрываясь от спинки сидения, пронаблюдала, как Павлик стоит у своей машины и смотрит им вслед. Она перевела дух и разжала кулаки. Основание большого пальца отозвалось колючей болью: Ева и не заметила, как впилась туда ногтями.

Давид проехал кольцо и вывернул на широкую дорогу, соединявшую Голубую бухту с Геленджиком. Солнце садилось им в спину и окрашивало прощальным золотом зеленый Маркхотский хребет, простиравшийся спереди. Ева любила этот вид и эту дорогу, отличающуюся от остальных дорог Геленджика своим простором и лихими перепадами высоты.

Справа открывалась умиротворяющая картина: город обнимал небольшую Геленджикскую бухту. Отели, жилые многоэтажки, частные дома, парки, фонари, тротуары – все тянулось к Черному морю и отсюда, со стороны Тонкого мыса, выглядело уютно донельзя. Как маленький рай в чертогах Краснодарского края.

Ева перевела взгляд на территорию аэропорта и пустую взлетно-посадочную полосу. Новое здание аэровокзала построили прямо перед началом СВО, и оно не успело принять даже один курортный сезон – закрылось до специального распоряжения. Из-за этого добираться до Геленджика стало проблематично: туристам приходилось плыть на пароме из Сочи, ехать на электричке, поезде или такси. Но несмотря на все сложности, город был переполнен приезжими. Люди находили любую возможность, чтобы добраться до заветного тепла и раздутых цен – десять тысяч за ночь в двухзвездочном отеле, будьте добры.

Интересно, Давид тоже добирался на попутках? Или он в состоянии арендовать себе что-то вроде частного самолета? Тут раз или два в неделю такие пролетают.

– Там был человек, которого ты не хотела видеть? – наконец в машине прозвучала первая реплика. Ева, услышав ее, поняла, что ее мысли все еще были заняты Павликом: она даже не заметила, как Порше выехал к большой развязке.

– Да.

– Ухажер? – поинтересовался Давид.

– Дядя.

– Тебе нужна помощь с ним?

Ух ты. Нет, правда: ух ты. Ева несколько раз быстро моргнула и уставилась на свои загорелые колени с несимпатично выпирающими коленными чашечками. С момента возвращения в Геленджик не было никого, к кому Евдокия могла прийти, вывалить свою проблему и попросить с ней разобраться.

Давид этого, конечно, не мог знать. Поэтому предельно безразличным, даже насмешливым тоном Ева ответила:

– С ним мне поможет только продать дом и уехать из края. А еще лучше из России в принципе, – она перекинула волосы на правое плечо и принялась заплетать их в косу, чтобы не мешали.

– Могу поинтересоваться причиной вашего конфликта?

Ева не была уверена, стоит ли ей рассказывать это человеку, которого она видит второй раз в жизни и о котором вообще ничего не знает. Но Давид включил «Серебряный дождь», где мурлыкал Фрэнк Синатра, и в машине вдруг стало так спокойно, что Евдокия сказала как есть:

– Он хочет вынести и продать все, до чего может дотянуться.

– Знакомая ситуация, – ответил Давид. Они миновали храм Андрея Первозванного, большое кольцо и въехали на Геленджикский проспект, суетливый в это вечернее время.

– У тебя тоже есть родственник, который пытается толкнуть на барахолке швейную машинку, фамильное кольцо, икону и медали?

– Нет, но у меня есть родственники, которые – простите мой французский – от зависти готовы навалить кучу рядом с твоей дверью.

– Вау! – Ева театрально прихлопнула в ладоши. – Звучит как начало дружбы.

Давид глянул на нее искоса, и на его губах появилась усмешка. Не усмешка даже, а такое выражение, от которого чувствуешь, будто ляпнул что-то не то.

– Что? – спросила Евдокия с подозрением.

– Дружба меня не слишком интересует, – без обиняков выдал Давид и чуть выше приподнял подбородок, обгоняя черный тонированный Лэнд Крузер.

Ева пару секунд неотрывно смотрела на него. Потом откинулась на подголовник и еще пару секунд молчала. Она не могла подумать, что есть настолько отважные – или просто попутавшие берега – парни, которые бросают подобные реплики в первые десять минут разговора. Нет, был… как его там? Антон? И предыдущий еще, совсем давно. Но они вели себя предельно скромно, восторженно и от этого немного подобострастно. Они очаровывались Евой за считанные минуты и очень старались ее обаять. Тщетно, но не возбраняется.

Этот же Давид никого обаять не пытался. Вел себя самоуверенно и глядел как будто сверху вниз.

«Пикапер и ловелас», – заключила Евдокия, прочистила горло и задиристым тоном сказала:

– Слушай, – Давид ответил вопросительным «м?» – Если рассчитываешь на быстрый секс без обязательств, то высади меня на той остановке и до свидания.

Он отозвался сразу и весьма спокойно; даже не помолчал, чтобы поразмыслить над ответом.

– Разводить тебя на секс я не собирался. Просто покажи мне хоть одного мужчину, который приезжает вечером за девушкой и везет ее куда-то на своей машине, только чтобы сказать: «Давай станем корешами».

Ева смутилась. Но уточнила:

– А что ты собирался сказать?

– «Давай поужинаем».

Ева снова смутилась. Поэтому ответила:

– Про корешей было интереснее. Я бы сразу купилась.

Давид улыбнулся и покачал головой, и Евдокия почувствовала, как все ее тело расслабляется, становится осязаемо тяжелым и земным. С удивлением она отметила про себя, что чувствует себя уютно и безопасно в компании этого мужчины.

– Знаешь какое-то место, где вкусно готовят?

– Шато де Талю. Но тебе там будет не по карману. Поехали в ресторан «Геленджик».

– Звучит как название столовой, – заметил Давид. Ева энергично закивала:

– Точно-точно! Я тоже так думаю. Как какая-нибудь парикмахерская «Зинаида».

– Или универсам «Центральный», – подхватил Давид, и Ева, сама того не ожидая, рассмеялась. «Ну нет, – тут же одернула она себя. – Не так уж смешно».

Она показала путь к платной многоярусной парковке за бывшим кинотеатром «Буревестник», где они оставили машину и по вечернему зною отправились через набережную к ресторану.

Ветер, дувший с моря, чуть колыхал Евину короткую юбку, и она беспокоилась, что та задерется. Больше никаких поводов для волнения не было. Давид шел рядом в красных джинсовых шортах, грязно-розовой вываренной футболке с логотипом HUGO и выглядел так, будто ему не место среди отдыхающих.

Ресторан локальной кухни «Геленджик», обращенный лицом к морю, вовсе не отдавал нафталином, мысли о котором навевало его название. Это было современное белое здание с черными дверьми в мелкую квадратную расстекловку. Внутри было не так уж много места, но зонировали его с изяществом. Дорогая мебель, деревянные ширмы, сложная подсветка и вымощенный белым камнем пол. Все говорило о том, что у владельца точно имелось чувство вкуса. Или деньги на хороших дизайнеров.

Еву и Давида встретила невысокая официантка в светлой униформе с длинным льняным фартуком. В заполненном ресторане она нашла для них единственный свободный столик. Он стоял у окна, и над ним висела большая люстра, состоящая из сотни сине-голубых стеклянных рыбок.

Ева знала, чего хочет, и, дождавшись, пока Давид изучит меню, заказала паштет из индейки с вареньем из тутовника и стейк мясника с пшадскими персиками и крымским луком.

– Ох и объемся! – воодушевленно сказала она, когда официантка принесла напитки и комплимент от шеф-повара в виде крошечных тарталеток. Одну из них Ева без всякой стыдливости отправила в рот и пододвинула тарелку к Давиду. Отодвинув лакомство за щеку, она произнесла:

– У меня сегодня по плану был узбекский плов, но местная геленджикская кухня тоже подойдет.

– Ты живешь здесь одна? – поинтересовался Давид, тоже кладя в рот тарталетку.

– Да.

– А родители?

– Нету, – как можно более будничным тоном, чтобы не спугнуть непринужденную беседу, ответила Ева. – Погибли. Уже очень давно. Так что… – Она подняла глаза на Давида и, увидев выражение его лица, предупредительно покачала головой. – Не надо. Я их совсем не помню.

– Тогда кто тебя вырастил?

– Тетя. Но и ее давно уже нет, – озвучить это было труднее. Но если выдавать слова без остановки, то можно сдюжить и даже особо не зацепиться за них эмоциями. – Так себе ты тему для разговора выбрал, а?

– Значит, у тебя остался только дядя? – негромко уточнил Давид.

– Не то что бы прям остался. Я его пять лет не видела, он явился буквально позавчера. К моему большому сожалению.

Официантка принесла напитки, Ева разлила чай по двум чашкам, чтобы он поскорее остыл, и решила поинтересоваться:

– А у тебя большая семья?

Ей не было интересно, но поддержать беседу следовало, иначе посиделки грозили обернуться кошмарной неловкостью. Благо, задавать вопросы было Евиной профессиональной компетенцией, так что сложностей с этим она не испытывала.

– У отца два брата, вернее, уже один. У мамы две родные сестры. Нас в семье двое, ну и много двоюродных. Короче, на праздниках можно разориться.

– Мы с тобой прямо из разных миров, – Ева добродушно улыбнулась и пригубила чай. – Вы давно живете в Геленджике?

– Родители почти всю жизнь провели в Сочи. У отца там центральный офис его ЧОПа. Но вот под старость решили переехать в место поспокойнее. Мама отнеслась к этому… – Давид задумчиво посмотрел на стеклянных рыбок, подбирая нужное слово, – без энтузиазма. Но вот они здесь, и теперь она даже намеревается разбить виноградник у дома. Обрусела, как нам кажется.

– Аааа, – догадалась Евдокия. – Для этого тебе и нужно было дядь Гринино вино?

– Да. Мама хочет продегустировать разные сорта и поузнавать рецепты. Они в прошлом году что-то сами с Наташей набадяжили, но получилось ужасно.

– Совсем?

– Как будто чайный гриб прокис, его разбавили Балтикой и назвали вином. Они еще думали это Наташе на свадебный стол поставить, – по лицу Давида пробежала нарочитая судорога. Это выглядело мило. Не судорога, конечно, а то, как он насмешливо и одновременно заботливо говорил о близких.

– Ну вы прямо образцово-показательная семья, – откликнулась Ева, стараясь убрать из своего голоса любые завистливые интонации. И тут Давид выдал:

– Ну да. Особенно если не учитывать, что у моего отца много лет была любовница. И что он привел в нашу семью их внебрачную дочь: просто поставив нас с мамой перед фактом, что, мол, это Наташа, и она теперь живет с нами.

Это было неожиданное откровение. То есть совсем неожиданное. Вот только Евдокия в розовых тонах представляла, как мать и дочь трогательно занимаются вином на своей кухне, а вот уже сидит и не знает, что ответить. Разве что:

– О, как.

На столе появились закуски и салаты. Давид взял в руки вилку и неуверенно произнес:

– Не знаю, зачем ляпнул.

– Все нормально. Я пожаловалась на сиротство, ты вытащил скелет из семейного шкафа. Хороший диалог, одобряю, – Ева показала два пальца вверх, стараясь подавить из ниоткуда возникшее смущение. Не помогло: какое-то время они с Давидом смотрели друг другу в глаза с такой многозначностью, словно теперь они уже были не чужими друг другу людьми. Словно разрезали себе ладошки ножом и обменялись кровавым рукопожатием. Боль за боль, тайна за тайну. Евдокия понимала: он сказал про любовницу, чтобы она не чувствовала себя слишком уж одинокой в своем давнем горе. Чтобы показать: за красивым фасадом его семьи тоже есть темные места. Попытка была так себе, но Ева ее оценила.

Через час, когда ужин был съеден, сотни шуток пошучены, а счет оплачен, Ева с полным животом и очень довольная вышла под темно-синее небо. О Павлике она больше не вспоминала.

Они повернули влево, прошлись мимо окруженных туристами торговых лавок и заняли одну из скамеек под старой ивой. Место выглядело бы романтично, если бы не потрепанного вида мужчина, который храпел на газоне, подложив под голову тапок.

– Колоритно, – улыбнулся Давид.

Ева улыбнулась в ответ и вытянула вперед ноги, потянулась. Наверное, пора было сворачивать лавочку. Этот парень сделал все, что от него требовалось: рыцарски появился в самый нужный момент, увез ее подальше от злодея, накормил, заболтал. Это уже тянуло на пакет «максимальный».

– Ну что, посидели и по домам? – легкомысленно спросила Евдокия.

– Если ты сама этого хочешь, – чуть тише обычного сказал Давид, и фраза его звучала нарочито двусмысленно.

– Ой, ну прекрати! Что за интонации, что за фразочки? Тебе их как будто на курсах по пикапу выдали.

– Это мои авторские.

Возвращение домой оказалось слишком быстрым. И Ева, несмотря на то, что чувствовала себя весьма умиротворенно, испытала легкую грусть. Она уже очень давно не общалась столь тесно с новыми людьми. И – чего уж греха таить – давно не попадала под мужское обаяние, которое бы окутывало ее настолько плотно.

Когда под колесами захрустел гравий вперемешку с сухой хвоей, Ева отстегнула ремень безопасности, оправила помявшуюся футболку и незаметно застегнула замок на юбке, который ослабила сразу, как села в машину, чтобы пояс не слишком давил на сытый живот.

Порше плавно подъехал к дому, осветив его холодным светом фар. Часы показывали девять.

В салоне возникла та самая заминка, которая в кино часто приводит к сцене. Кто-то должен был что-то сказать, но на языке крутились только самые банальные фразы, и Евдокия чувствовала, что немного волнуется. Давид молчал и смотрел на нее, отпустив руль. Ева постеснялась посмотреть на него в ответ.

– Ну да ладно, – начала она, но ее прервали.

– Знаешь, ты отличаешься от других девушек, с которыми я общался.

Еве дорогого стоило, чтобы не рассмеяться в ответ на эту до глупости пошлую реплику, ну или хотя бы не хмыкнуть ехидно. Она с ликованием подумала: «Раунд».

И ответила, повернувшись к Давиду:

– Знаешь, это звучит как манипуляция.

Тот чуть нахмурил брови, и это выглядело так, как будто он ожидал какого-то другого ответа.

– Почему это?

– «Я считаю тебя особенной, а теперь из кожи вон лезь, чтобы я и дальше так думал».

– Ладно, окей. Тогда давай так: ты самая обычная девушка, каких много.

– «Я считаю тебя заурядной, а теперь из кожи вон лезь, чтобы доказать обратное».

– Все, понял, понял. Это минное поле, и туда лучше не лезть, – Давид откинулся на подголовник, продолжая изучать Евино лицо. Глаза его глядели из-под слегка опущенных ресниц, уголки губ были приподняты, но лишь немного: чтобы слишком не напрягаться.

– Именно. В мире четыре миллиарда женщин, и я настолько же уникальна в сравнении с ними, насколько и заурядна. К двадцати шести годам мне хватило ума это осознать, – Ева развела руками, а потом немного подумала и добавила: – Но вот появись ты с такими словами лет на десять раньше, я бы исписала о тебе весь свой личный дневник.

Евдокия флиртовала. Немного ругала себя за это, но не могла отказаться от такого удовольствия. Было приятно наблюдать, как выражение лица Давида чуть меняется от каждой ее фразы. Приятно было чувствовать, что он испытывает к ней интерес – это невозможно было не заметить. Взгляд глаза в глаза, развернутый к ней торс. И фоновое состояние взаимного эмоционального ощупывания.

«Не заблуждайся, – сказала себе Ева. – Это такой тип мужчин. Он ведет себя аналогично с любой хорошенькой девушкой, которую считает более-менее легкой добычей».

– Значит, двадцать шесть, – почему-то сказал он. Ева дернула плечом:

– Или семнадцать. Кто знает.

– Ты правда отличаешься от девушек из моего окружения. Там никогда не было ни одной, похожей на тебя.

– А какие были?

– Сложно описать их одним словом.

– Опиши фразой, – предложила Ева, и Давид ненадолго задумался.

– «Скука от беззаботности, приправленная пороком».

– Ох, интересно, – правда было интересно. Ева не ожидала такого ответа и, с радостью почувствовав, что разговор затянется, подтянула к груди коленку. – Объясни.

– Моей первой девушкой в пятнадцать лет стала дочь одного французского дипломата, – Давид отстегнул свой ремень безопасности. – На день рождения родители подарили ей коня.

На этом слове Ева чуть не прыснула. Ну, коня. Понимаете? Хохма.

– Да, – согласился Давид. – Но она сказала, что хотела другую масть, и в отместку не разговаривала с отцом еще две недели.

– Мне на 15 лет тетя подарила часы. Тиссот. Водонепроницаемые.

– Часы дарили моей подруге Таше. На восемнадцатилетие. Золотые Ролексы за два с половиной миллиона. Угадай, что с ними стало?

– Хм, – Ева призадумалась. – Она их продала и купила крипты? Я бы так и сделала.

– Через месяц она потеряла их в спа в Карловых Варах и даже не заметила. Вспомнила, когда те прислали по почте к ней домой.

– Оу.

– Но это все так, мелочи. Была у меня знакомая, которая на двадцатипятилетие заказала себе известного певца. Имени называть не буду.

– Ну и что? – не поняла Евдокия. – Я бы тоже заказала. Мне нравится The Limba и Валерий Меладзе. Если однажды стану богатой, оплачу их выступление на своих именинах.

Давид сидел, молча и со слегка приподнятыми бровями смотрел на Еву, ожидая, что она вот-вот все поймет и без пояснений.

– А, – протянула Евдокия. – «Заказала» – значит…

– Да. Значит, заплатила, чтобы с ним переспать. Причем не скрывала это. Какое-то время это было одной из потешных тем всех ее разговоров, – Давид прислонился скулой к подголовнику и снова прямым, тяжелым взглядом посмотрел на Еву, которая сидела, слегка ошарашенная свалившейся на нее информацией. – Таких историй у меня много, и все разной степени паршивости. Есть, конечно, и хорошие девушки, с парочкой мы давно в добрых отношениях. Но в основном я встречаю два лагеря: либо беспринципные и отбитые, либо снобы. Вторых я еще со времен учебы за границей не люблю, а первые… Ну, с ними как минимум весело.

И через пару секунд добавил:

– Было.

И через пару секунд еще, отвернувшись к лобовому стеклу:

– Многое поменялось. Девять лет назад.

И снова в Порше повисла тишина. Наполненная уже не предвкушением флирта, а откровением. Ева подсобралась: она чувствовала, что сейчас узнает нечто важное о своем новом знакомом, но встречных вопросов не задавала. Захочет – сам расскажет. В конце концов, кто она такая, чтобы лезть ему в душу.

– Я похоронил лучшего друга.

Давид положил обе руки на нижнюю дугу руля и медленно провел ладонями вправо-влево, создавая в салоне легкий шорох.

«Как наш разговор занесло в эти степи?», – подумала Ева и негромко спросила:

– Что с ним случилось?

– Скука от беззаботности, приправленная пороком, – Давид глянул на нее и улыбнулся отсутствующей, короткой улыбкой, задача которой сводилась лишь к тому, чтобы немного сгладить углы острого разговора. – Он был героиновым наркоманом.

Для Евы после этих слов будто разверзлась бездна. Впервые за последние пару часов она осознала, что сидит рядом не просто с симпатичным состоятельным парнем, непринужденно поддерживающим беседу, а с человеком. С человеком, в жизни которого не так давно происходили события, наверняка разорвавшие его сердце в лоскуты.

– Ты пытался его спасти? – Ева была уверена, что да. Поэтому и задала вопрос. В ее планах было оказать Давиду короткую психологическую поддержку, сместив фокус трагических воспоминаний с самобичевания на то, что «ты ни в чем не виноват». Но Давид внезапно ответил:

– Я втянул его в это.

На этих словах он столь открыто посмотрел Еве в глаза, что та на секунду заволновалась.

– Мы учились вместе в Англии. Компания местных деток предложила мне попробовать кокс. Я попробовал и предложил Владу. Первые пару раз было весело, потом я свернул это дело – испугался подсесть. А вот друг мой оказался слабеньким, – Давид дотронулся до мочки уха. Евдокия недавно писала рекламные подачи для эксперта по невербальной коммуникации и помнила, что этот жест указывает на нервозность. – Отправляли нас в Лондон вдвоем. Вернулся в Россию я один. Влада же привезли прайвет джетом в гробу.

Ева не совсем понимала, как себя вести. С одной стороны, она была противницей любых зависимостей, с другой – не хотела звучать слишком уж жестко и нравоучительно. Вряд ли это то, что сейчас нужно парню на водительском сидении.

– Тебя это отрезвило? – наконец спросила она.

– О да. Я тогда даже курить бросил. Признался отцу, что употреблял. Съездил в рехаб на два месяца. Потом для порядка еще и крестился. И вот прошло семь лет, как я тотальный зожник.

– Не думаешь, что сорвешься?

– Ну как тебе сказать? – Давид задумчиво приподнял и опустил брови. – Когда Влад умирал, я сидел в коридоре больницы. Ко мне вышла медсестра, сообщила, что все. Потом какая-то темнота, и вот я уже стою на балконе и смотрю на асфальт с пятого этажа. А в голове мысли такие нехорошие.

Еве эти мысли были знакомы. В горле засаднило от воспоминаний.

– Я очень боялся не выбраться из того состояния, но сумел. А когда живешь с виной такого уровня, от одной мысли о наркотиках ловишь либо приступ тошноты, либо паничку.

Какое-то время они сидели в полной тишине, окруженные лишь незаметным жужжанием кондиционера и знойной черноморской темнотой. Ева видела, как над забором, на крыльце, показалась голова дяди Миши. Он вышел, чтобы закрыть на засов ворота, пристально посмотрел на Порше и особенно на его номер, а потом вернулся обратно домой.

– Не думаю, что тебе важно услышать это от малознакомого человека, – в итоге сказала Ева, – но я не считаю тебя виноватым.

– Спустя годы я тоже перестал считать себя таковым, – усмехнулся Давид, и Евдокия в душе возмутилась. А потом удивилась. Ишь какой психологически прокаченный персонаж ей попался. – Но изредка все-таки накрывает.

– Твой друг умер, потому что поддался соблазну. Это был его выбор. Он умер, потому что не знал меры. Ты мог быть на его месте, но тебе хватило ума не допустить эту ошибку. Ты же пытался его вытащить, когда понял, что ситуация выходит из-под контроля?

– Десятки раз.

– Тем более. Не бери ответственность за решения, принятые другим человеком, – заключила Евдокия. А потом вдруг вспомнила: – А ты исповедовался в этом?

– Да, при крещении.

– Батюшка отпустил тебе этот грех. Ты прощен перед Богом. Так что не надо тащить этот крест дальше.

И тут Давид рассмеялся. Его мягкий, расслабленный смех прокатился по салону, заполнив его доверху. Если бы не весь предшествовавший моменту разговор, Евдокия только из-за этого смеха могла бы в него влюбиться. Она то ли хмуро, то ли заинтересованно посмотрела на Давида и махнула головой. Мол: «Что такое?»

Он затих и улыбнулся, обнажив белые, ровные и явно регулярно бывавшие в стоматологическом кабинете зубы. Улыбка была теплой и вроде бы даже благодарной.

– Удивительный ты человек, Евдокия.

– Что, редко тебя кто спрашивает про исповедь? – бросила Ева, чувствуя, как между ними пропадает напряжение: диалог снова становился комфортным.

– Не только из-за этого.

Это точно был конец их совместного вечера. Наступила пора прощаться – интерлюдия не должна была слишком затягиваться, иначе станет невыносимой.

– Я пойду, – сказала Ева и тут же с легким щелчком открыла дверь. Давид не ожидал от нее такой резвости и торопливее обычного возразил:

– Подожди. Давай хоть обнимемся.

С этими словами он вышел из машины, обошел ее и встал перед Евдокией лицом к лицу. Такая близость смущала. Давид еще секунду молча стоял рядом, а потом без лишних слов положил руку ей на талию и притянул к себе. Не по-дружески, не мимолетно, а тихо. Без тени улыбки на лице. Так, словно у этих объятий должно было случиться продолжение. Так, что Евино сердце заколотилось в районе гортани.

От его шеи вкусно пахло незнакомым парфюмом, кожей, кофе и здоровьем. Пахло сильным молодым мужчиной. Запах был настолько околдовывающим, что Ева, сама от себя не такого не ожидая, прикрыла глаза.

Ох.

От макушки до промежности будто пролетела молния: пробежали мурашки, ноги напряглись и сразу стали ненадежно ватными. Ева никогда не испытывала ничего подобного – подумать только! – из-за какого-то запаха.

Такого не было даже с Глебом.

Руки Давида тяжело лежали на ее пояснице, его скула касалась ее виска. Объятия продолжались дольше обычного, из них не хотелось выходить, и это вот-вот должно было стать чем-то непристойным. «Прекрати, – просила себя Ева. – Еще пара секунд, и он тебя поцелует. И потом это уже нельзя будет спустить на тормозах».

Она понимала: ей ничто не мешало забыться. Давид был молодым и свободным. Она была молодой и свободной и – чего уж лукавить – истосковавшейся по напористой мужской ласке. А тут вот она. Даже руку протягивать не придется. Так почему бы не…

«Потому что он из тех мужчин, по которым слишком легко сходить с ума, – призналась себе Ева. – Я уже это проходила. Больше не хочется».

Эта мысль мгновенно ее отрезвила. Ева взяла себя в руки, мягко отстранилась от Давида. Она ожидала увидеть на его лице улыбку, но тот был серьезен, обтянутая футболкой грудь вздымалась чаще обычного.

– Вечер был приятным, – сказала Евдокия и облизала пересохшие губы. Давид не отвечал. Он выглядел так, будто дай ему Ева хоть один намек – и он без раздумий потащит ее в дом прямо на себе. Ева намека не дала.

Она обогнула его и открыла калитку, та приветственно скрипнула.

– Я хочу увидеть тебя снова, – негромко сказал Давид. Ева остановилась и шутливо обронила через плечо:

– Это будет проблематично. Ведь ты не знаешь, где я живу.

С этими словами она зашла в дом и медленно повернула ключ на все четыре оборота. Потом прислонилась лбом к двери и послушала, как хлопает дверца и как автомобиль съезжает с подъездной дорожки. В голове была сумятица, Ева давно не испытывала ничего подобного.

Взяв с тумбочки три головки чеснока, она прошла в кухню, погладила Усика и продолжила готовить плов.