Читать книгу Сомнамбула. Глобальная Перезагрузка - Анастасия Сергеевна Котельникова - Страница 4

-ВАРЯ-

Мы с Сашей жили вместе в его квартире. Она была такой же, как и он: спокойной, организованной, лишённой лишних деталей. Саша знал каждый угол на ощупь, каждую полку. Его ладони помнили расположение вещей лучше, чем память могла бы подсказать любому другому. Свою съёмную квартиру я оставила без сожаления: решение переехать к нему оказалось естественным, будто это всегда было предопределено.

По утрам мы выходили гулять с Декси. Её звонкий лай и топот лап по асфальту будили весь двор. С нами был и мой кот Ластик, ленивый и ревнивый: он никогда не участвовал в прогулках, но неизменно ждал нас у двери, словно проверял, не ушли ли мы навсегда.

Завтраки стали нашей тихой традицией. Саша наливал кофе, я раскладывала тосты и сыр. Его движения были точны до автоматизма, и каждый раз я ловила себя на том, что любуюсь этой сосредоточенной уверенностью.

Из всей перестановки, что я позволила себе в его квартире, была лишь замена штор. Я повесила лиловые, фиолетовый оставался моим цветом, якорем, привычкой. Саша не возражал, только провёл пальцами по ткани, улыбнулся и сказал:

– Звучит мягко.

Я закончила институт, получила диплом юриста и устроилась работать в строительную компанию. Дела были приземлённые: договоры, согласования, консультации. Но в этой приземлённости было что-то спасительное. По вечерам я ещё помогала Саше с его «Леграном», мы вместе составляли меню, спорили о новых десертах, я вникала в юридические тонкости аренды и поставок. Иногда он шутил, что кафе теперь наполовину моё.

Всё было спокойно.

Необычайно спокойно для нас.

После того как Алёна и Джо стали родителями, мы навещали их: я катала коляску по тихим улицам рядом с домом, а Алёна рассказывала новости с её привычным сияющим оптимизмом. Мы говорили обо всём подряд: о книгах, о планах на лето, о том, как быстро растут дети. Только одну тему обходили молчанием – её брат.

Дима уехал в Москву, после учебы. Он отказался быть онером и больше не был частью нашей команды. Имя его редко звучало, будто само воздухом отталкивалось. И всё же тень оставалась.

А я… я жила. Работала. Гуляла. Смиренно отложила свои фотографии в долгий ящик, спрятала камеру в шкафу. В моём мире не было места для прежнего увлечения. Я старалась убедить себя, что реальность с её кофе, договорами, детским смехом и лиловыми шторами и есть всё, что нужно для счастья.

Но иногда, когда Саша засыпал рядом и дыхание его становилось ровным, я смотрела в потолок и чувствовала странное напряжение, будто за спокойствием таится нечто, что пока только ждёт своего часа.

––

Ночами я бродила одна по серой Альтере. Пустые улицы вытягивались в бесконечность, дома стояли неровно, словно сложенные из затуманенных воспоминаний, и всё вокруг дышало тишиной, в которой слышалось лишь собственное сердце. Каждый шаг отдавался гулом, будто сама земля под ногами была не до конца настоящей.

Саша долго не хотел появляться в Лимбере. Из солидарности ко мне он избегал её, хотя я знала – это мучило его не меньше, чем моё изгнание мучило меня. Я уговаривала, пыталась убедить, что не против, если он вернётся туда один. Лимбера была для него не просто местом силы, она была его зрением, его настоящей реальностью. Там он видел краски, различал оттенки, летал в гонках и входил в историю как Легенда дуэлей. В реальности он жил в темноте, но в Лимбере сиял. Я не имела права лишать его этого.

Однажды он всё же пошёл на компромисс и вернулся туда. Я поддержала его улыбкой, но внутри стало пусто и тоскливо. Я осталась здесь, в Альтере, среди чёрно-белых декораций, где каждый сюжет был чужим, а мой собственный лишён цвета.

Я ждала, надеялась, что однажды краски вернутся, что Лимбера снова примет меня. Но, видимо, цена моих поступков против Арчи оказалась слишком высокой. Система не прощала, и раз за разом я снова оказывалась в Альтере, в этой зыбкой, нейтральной зоне, где законы ОС не действовали.

Здесь не было защиты. Любой мог появиться в моём сюжете без предупреждения. Иногда это были знакомые онеры, иногда случайные чужаки. И каждый раз я ловила себя на том, что жду… что за поворотом снова увижу его силуэт. Арчи.

Я была заложницей этой черно-белой свободы, где каждый шаг давал иллюзию выбора, но, по сути, оставлял меня в пустоте.

––

Сон начинался, как всегда, в старом дворе моего детства. Те самые качели, скрипящие под ветром; облупленные стены гаражей, за которыми я пряталась в детстве; глухие окна пятиэтажки, будто забытые временем. Пахло влажной землёй и тёплой пылью, поднятой ветром.

Я бродила по тропинкам, разглядывая облезлые турники, и присела на качели. Оттолкнулась, цепи скрипнули, а поток воздуха коснулся лица. И вдруг в глубине двора тень дрогнула.

Он вышел из неё медленно, шаг за шагом. Белый смокинг в полумраке казался насмешкой, а волосы чернее самой ночи. Арчи.

– Варя… – голос был низкий, мягкий, почти зовущий.

Я вскочила с качелей, но он исчез.

И тут же появился снова, ближе, почти у самого уха. Его дыхание обожгло кожу, когда он протянул шёпотом:

– Варяяя…

Голос не умолкал. То ласковый, обволакивающий, как обещание. То резкий, как удар ножа, разрезающий пространство. Он множился эхом, проникал в стены, в воздух, в моё тело.

– Варя. Варя. Варя!

Я зажала уши руками, но звук шёл изнутри. И от этого ужаса не было выхода.

Я проснулась, вскрикнув, и сердце билось так сильно, будто пыталось прорваться наружу.

Холодный пол. Не постель. Я сидела, прижавшись спиной к шкафу. Плечи затекли, руки дрожали. Саша уже ушёл на прогулку с Декси. В квартире стояла тишина, только на кухне пахло хлебом, оставленным им на столе.

Это было не впервые. Вчера я проснулась на кухне, прижатой щекой к плитке. До этого в ванной. Иногда на полу у кровати, как будто меня туда кто-то опустил.

Я понимала: этим я усложняла жизнь Саше. Он не видел в реальности, и теперь каждый его шаг в квартире был пронизан тревогой. Он двигался осторожнее, чем раньше, словно боялся наткнуться на меня там, где меня не должно было быть. Его ладонь задерживалась в воздухе чуть дольше, проверяя путь. Перед тем как встать, он замирал, проверяя ладонью мою половину кровати. Даже чашки на столе переставлял тише, будто лишний звук мог разбить хрупкое равновесие между нами.

Я чувствовала его волнение, не за себя, за меня. Проснуться и найти меня чужой, беззащитной, в нелепом месте. Это был его давний страх, о котором он никогда не говорил, но я ощущала его каждой клеткой.

И оттого его сдержанность ранила сильнее любых слов.