Читать книгу Душа на безмене. записки современного странника - Анатолий Ехалов - Страница 6

Как-то в начале лета нашу деревню облетел волнующий слух: «К нам едет поэт!»

Мы с ребятней, как только позвонили из района в контору, побежали к овину, стоявшему на краю деревни, караулить гостя. И вот из-за поворота, скрытого придорожными кустами, показался человек в длинном сером плаще, серой кепке, с пузатым портфелем и рюкзаком за плечами. Сапоги его были доверху в нашей дорожной грязи.

Вот он подошел поближе, и я узнал его. Это был дядя Сережа, который уже бывал у нас в гостях нынешнею весною.

Мне исполнилось в ту пору семь лет, и я готовился пойти в школу. Правда, в школу мне и не нужно было ходить, поскольку мы жили в самой школе. Отец мой был учителем и даже директором школы. Школа располагалась в двухэтажном деревянном доме, якобы раньше принадлежавшем череповецкому городскому голове Милютину. Она стояла в стороне от деревни, окруженная еловыми аллеями и пришкольным садом.

И вот в апреле, не заходя в деревню, к нам в школу завернули два человека: поэт Сергей Викулов и корреспондент Федор Голубев, который тоже писал стихи. Они мечтали страстно о рыбалке по последнему льду.

Мы с отцом уже ходили на последний лед и хорошо ловили. В пришкольном саду в бороздах, полных талой водой, у нас жила выловленная неделю назад рыба: окуни, плотва, подъязки… Но с тех пор обстановка на реке изменилась, лед подняло, оторвало от берегов, и мы уже распрощались с подледной рыбалкой. И даже последних червяков, заготовленных с осени, отец выпустил в прорубь, завершая сезон.

Но как отказать гостям? Причем столь редкой для деревни профессии. Мы быстро собрали удочки, оделись и пошли на реку. У наших гостей не было ни удочек, ни наживы. Поэтому отец постучался в крайний к реке домишко пастуха Шуры Олина, известного на всю округу удачливого рыболова. Отец знал, что у Шуры обязательно должны быть червяки.

Шура жил бобылем, жил одиноко, но у него в гостях сидели мужики. На столе стояла водка, квашеная капуста, вареная картошка.

– Александр Иванович! – Сказал отец. —Выручи! Дай, хотя бы пару червяков. Надо гостей на рыбалку сводить.

Мужики за столом хмуро глядели на нас, ввалившихся толпой в тесный домишко Олина.

Сухонький, тщедушный Шура, не вылезая из-за стола, решительно отверг наши домогательства.

– Нет у меня червяков!

Мы постояли, нерешительно переминаясь с ноги на ногу. Тогда отец, как основной козырь, выложил:

– Сам поэт Викулов просит у вас пару червячков. Разве можно отказать.

Тут Викулов выступил вперед и склонил голову.

Воцарилась тягучая тишина. Наконец, Шура, уже не так решительно повторил:

– Нет у меня червяков. Сказано вам. Чего стоите.

Мы уже хотели уйти, как тут подал голос шофер Василий Кошкин, который Шуре приходился племянником:

– Ты что, кресный, это ж Викулов. Его вся страна знает, а ты… Пару червяков жмотишь…

– Да мне-то что, хоть сам Хрущев… Сказано нет червяков… – закряхтел Шура, вылезая из-за стола.

Все еще ворча, Шура открыл подпол и исчез в его влажной глубине. А спустя минуту он выставил на пол огромный ржавый чугун, заполненный землей.

– Есть коробок? —Спросил у нас Шура.

Викулов вытряхнул спички из своего коробка и протянул его Олину. Шура поковырял пальцем землю, вывернул пару червяков и упрятал их в протянутый коробок.

– Все! – Сказал он.– Боле не дам.

И тут же ржавый чугун исчез в подполе.

…В приподнятом настроении мы покинули дом пастуха. Но радоваться было рано. Проваливаясь в растаявшие лядины, мы добрались до реки, но выйти на лед, как не пытались, не могли. И только в одном месте нашли кусочек льдины, задержавшейся у берега. С нее и стали ловить, разделив червяков напополам. Увы, нашей добычей оказались всего два ерша.

– Эх, вздохнул Викулов, – как я мечтал о свежей ухе из окуней! —Из этих сопливых не сварить.

– Будет уха! —Заверил отец. – Пойдемте домой, будем руками ловить!

– В магазине что ли? —Спросил Федор.

– Живую в воде!

…Вот это была рыбалка! Отец провел гостей в школьный сад, встал на колени и ловко выхватил из борозды, заполненной водой, крупного подъязка, который яростно затрепетал на земле. Тут к отцу подключился Викулов, затем Голубев… Мать моя принесла эмалированный таз из дома. И минут через десять в нем трепыхались десятка два крупных окуней и плотвиц.

Тут за нашими спинами раздался удивленный возглас:

– Так вот как поэты рыбу ловят!

Это пришел племянник Шуры Олина Василий Кошкин, принес на уху рыбу от старика. Видимо, того одолела совесть.

– Вот это рыбалка! – Радовался Викулов. – Рассказать кому, что мы в бороздах на огороде рыбу ловили – не поверят… Это все Константин, – показал Викулов на моего отца. – Настоящий колдун.

С тех пор местные рыбаки стали звать моего отца «колдуном». Он и в самом деле умел хорошо ловить рыбу. Особенно летом. Бредет рекой от мельницы к мельнице с саком. Ставит его напротив подбережицы, ткнет палкой в тину, и тут же щука или две залетают в чупу. Я ходил по берегу с огромной бельевой корзиной, собирая улов. Часа за два корзина была полной. Этой рыбой, добываемой летом отцом, кормились многие наши соседи.

…Пока варилась уха, поэт Викулов качал меня на ноге и загадывал загадки.

– Два конца, два кольца – в середине гвоздик. – Что такое?

– Так ножницы же.

– А теперь ты загадай, – предложил Викулов.

– Маленькие красненькие в подполье живут. Что такое?

– Червяки в чугуне у вашего Шуры Олина. Правильно?

…Потеряево – так называлась наша деревня, в которую мы перебрались из Ярославской области. И то верно, затерялась она в лесах и болотах средь многочисленных рек и медоносных лугов. Дальше Потеряева дорог не было. Но сколько всего замечательного, интересного и волшебного было вокруг. Старики говаривали, что в прежние царские времена в Устье Имаи стояла пристань, к которой причаливали большие пассажирские пароходы. На луг выносили матросы граммофон с пластинками, издававший волшебные звуки вальсов. Барышни в шикарных платьях танцевали под них с кавалерами.

По берегу Имаи стояла большая и богатая деревня Селище, напротив ее на другом берегу благоденствовала деревня Заречье. Но деревни эти с затоплением Рыбинского водохранилища расселили, дома были перевезены в Потеряево, стоявшее на высоком холме. С той поры в нашей деревне появились края, которые получили весьма оригинальные названия в устах деревенских острословов: Старая и Новая Деревни, Притыкино, Подгорье, Замостье, Шапкино, Митькино и еще одно название, которое произносилось только шепотом на ухо друг другу. Название это, как бы теперь сказали «18+». И я не стану его здесь называть.

Самая обжитая река – Имая, на ней сохранялись еще остатки трех мельниц с глубокими омутами и заводями, и одна мельница была действующей, на которой царил деревенский мельник Костыгов.

У мельницы всегда стояли подводы с зерном, которое везли со всей округи. Тут был своеобразный деловой и культурный и, как бы теперь сказали, досуговый центр.

В омутах булькались мужики с бреднем, на берегу варили уху, тут же пиликала гармошка, и стоял оглушительный хохот, потому что на мельнице, как не остановимая вода, рождались и уходили в историю байки, бухтины, побасенки о также неостановимо проистекавшей деревенской жизни.

Обычно в конце июля воду из мельничной запруды спускали, поднимая для ремонта деревянные ставни, запиравшие сток. Вода бурным потоком устремлялась в образовавшийся проем, у которого мужики ставили невод с огромной чупой, в которую битком набивалось рыбы. Рыбу ту волокли на берег, делили на всю деревню, а из остатков варили общую уху и устраивали пиршество с выпивкой, гармонью и плясками…

От нашей деревни до большой реки было не более десяти минут ходу. Сначала полем, потом нужно было спуститься в низину, поросшую темным ельником, пересечь ее, и открывалась величественная картина полноводной Шексны.

Еще совсем недавно реку перекрывала плотина, бетонные плиты и гранитные валуны которой виднелись в воде. Здесь был один из многочисленных шлюзов старой Мариинки искусственной водной системы, которая была главной водной дорогой, построенной еще в прежней России.

И только несколько старинных, преимущественно деревянных шлюзов от старого канала сохранялись, как чудо. И среди них был и наш шлюз Судьбица на Шексне.

Шлюз Мегра на родине Викулова давно уже канул в Лету. Родину его скрыла «несамородная» вода. Может быть, поэтому и облюбовал он нашу деревню.

…Вечером на встречу с поэтом клуб набился народом битком. И молодежь пришла, и взрослые, и старожилы, даже столетний дедко Константин пришел, стуча по ступенькам можжевеловым посохом.

Казалось, ждали чуда. Кто они такие – поэты? Откуда берутся? Где учат на них? И сколько получают? Со слова ли, со строки?

Викулов оказался своим человеком. Деревенским, крестьянским сыном. Воевал, как и большинству в ту пору мужиков, артиллерист, учился в Вологодском пединституте. И вот пробило мужика на поэзию. Сам стал поэтом и еще основал Вологодскую писательскую организацию…

Зал встретил его стихи аплодисментами. А повел поэт дальше разговор о деревенских делах и неурядицах:

И долго не расходился народ, просил еще и еще почитать. Про их простую, рядовую, колхозную жизнь, которая кроме как в частушечной строке, в поэтическом изложении не бывала. А тут зазвучала песенно, складно, высоко…

И про деревенских мужиков – пьяниц нашлись стихи, как будто своими глазами видел поэт все, как будто вместе с ними за столом сидел, сфотографировал…

Викулов не сразу, но вернулся обратно. Снял в Митькине комнатку у одной старушки, вырезал удочки, ходил на рыбалку с моим отцом и деревенскими ребятишками, собирал частушки, прибаутки по деревням, говорят, писал о Потеряеве поэму.

И деревня наша как-то сразу поднялась в своей самооценке. Кажется, что даже колхозные пастухи и плотники стали меньше материться, а мужики, хоть и покупали в магазине водку, но покупали с виноватыми лицами…

…В нашей двухэтажной деревянной школе устроен был пионерский лагерь, куда собраны ребятишки окрестных деревень. Мы выходим рано на пожни с концертом. Воздух волнующе свеж. Под нашими ногами теплая пыль, чуть влажная от росы. Золотые снопы солнца в кронах старинных лип. Над деревней несется наша задорная песня:

Гордые и счастливые мы идем строем деревенской улицей. Нас провожают собаки, гуси встречают гоготом, куры разбегаются по лопухам. Старушки у калиток машут нам вслед.

В деревне пустынно. Сенокос. С лугов доносит запахи замирающего под солнцем разнотравья.

Мы проходим поскотиной, мимо задумчивых коров, пастухов, колдующих у костра, мимо мельничной запруды, на поверхности которой плавится рыба, и через полчаса с песнями вступаем на пожню, уставленную высоченными стогами, из-за чего больше похожую на город. Пожня пестрит платками и рубахами, звенит голосами…

Нас поят чаем с пирогами, и скоро уже мы читаем стихи, поем песни под восторженные аплодисменты зрителей. Это наш родной колхоз.

В разгар концерта к слушателям присоединяется еще один человек, вышедший из кустов мельничного омута с удочкой. Он прилег вместе с косарями на копну свежего сена. Это был поэт Викулов. И скоро над пожней тоже зазвучал его голос. Колхозники попросили его почитать стихи.

Осенью Викулов ушел из нашей деревни. Говорили, что его направили на повышение в Москву. И долго еще удочки его стояли у дома, где он квартировал.