Читать книгу Голубая орда. Книга первая. Воин без племени - Анатолий Михайлович Сорокин - Страница 17

В просторный, затхлый от сырости склеп, наполненный другими резкими, перехватывающими дыхание запахами, сверху струился нежно-розоватый свет заката. Причудливо преломляясь в трещинах мрачного каменного навершия, он словно дразнил живое странными тенями прошлого, возникающими в косых лучах. Среди надгробий, грубых массивных плит у жертвенной чаши, потрескивающей жаром сгорающих перьев, костей, степных трав, сидели старый князь Ашидэ и не менее старый шаман Болу. Старший жрец капища, шаманы и камы выкладывали рядом с чашей человеческий остов. Было холодно. Властвовала замогильная тишина, нарушаемая мягким голубиным воркованием, осторожным постукиванием иссохших и выветривших полых костей.

Склеп был древней ритуальной пещерой, доступной не многим – ее тщательно охраняли суровые, молчаливые помощники, слуги шамана, стоящие истуканами в небольших гротах, нишах, узких переходах от одного вместилища склепа к другому. Полутемная, полная тлена веков, дурмана, горьковатого запаха жара в чаше, эта древняя пещера, обустроенная руками человека, словно бы усмиряла желания всякого, ступившего под ее сталактитовый свод, любое человеческое высокомерие.

Сухонький князь мирно дремал, изредка шевеля длинными реденькими усами. В нем не было ничего важного, властного, он походил на обычного старика, доживающего век без прежних желаний, равнодушного к жизни.

Шаман был одутловат лицом, но не толст, и жилист. Под грубой одеждой, увешанной перьями птиц, связками когтей, крупных зубов незнакомых зверей, в ритм тяжелого дыхания вздымался небольшой округлый животик. Казалось, он так же погружен в дрему, подобно старейшине, но веки были сомкнуты не плотно и глаза из-под них иногда давали знать о себе.

– У нас готово, властвующий над живыми, – обращаясь к шаману Болу, сказал старший служитель пещеры, завершивший работу с человеческими костями.

Шаман приподнялся, пошел вокруг плиты с выложенным скелетом, дотронувшись до белых костей, остановился.

В отверстия в куполе, шумно, встревожив князя, влетели новые голуби. Рассаживаясь на шестах над помостом, на клетях, самом помосте, находя друга или подружку, ради которых проделали немалый путь, заворковали, полные простой птичьей радостью.

Князь вскинулся, глухо спросил:

– Что, Болу, от кого?

– Важных известий нет, Ашидэ, подождем, – ответил шаман, погруженный в глубокие размышления.

– Наверху, должно быть, собрались, посылал узнать? Кого нет? Маньчжурского князя Джанги все нет?

– Потерпи. Нишу-бег и Фунянь сообщат.

– Князь Джанги не приедет, Болу, – вдруг произнес Ашидэ задумчиво, словно бы не погружался в дрему. – Зря сижу на плите Кат-хана, его дух не дает мне покоя.

Шаман усмехнулся:

– Успокойся, ты одурманился травами. В моей пещере у всех рождаются миражи.

– Как жаль, что закончилась разумная эпоха императора Тайцзуна, а дети его столь немощны! Великий был правитель, ему можно было служить… Все умирает, шаман, мне тоже пора.

– Князь, князь! Не спеши, мы только вначале!

– Сколько смертей придется снова увидеть! Болу, я всегда боялся мертвых! В своей жизни я видел горы одних только скалящихся голов.

– Ашидэ! Князь!

– Дай сказать! Болу, ты всегда перебиваешь! Почему ты такой, Болу? Я нужен тебе и не нужен!

– Успокойся и говори. – Шаман заметно смутился.

– Крепость – ворота в западные земли Ордоса. Хорошо, что Выньбег ее подчинил, Выньбег молодец, – нервно и возбужденно произнес Ашидэ. – Помнишь, как мы ее защищали, когда были молодыми, и как она пала! Страшно пала она, Болу. Живым никто не ушел. Кат-хан чуть не плакал, я видел сам. Пусть и китайцы умрут. Все, Болу! Все! – Князь походил на теряющего рассудок: глаза его дико взблескивали, нос заострился, участилось, затяжелев, дыхание.

– Ашидэ, я был мальчиком, – напомнил князю шаман.

– Помню, помню! – Князь его не слышал, говорил о понятном своем, погружаясь глубже в странную прострацию, почти задыхался. – Помощь степи не сумела вовремя одолеть эту реку, Кат-хан скрежетал зубами.

– Хану тогда многие изменили – вот в чем, пожалуй…

– Да! Да! Табгачскому хану Тайцзуну предались сразу девять наших сыгиней – ты правду сказал, Болу.

– Кто первым ушел от Иль-хана, не забыл?

– Сначала сговорились вожди прибайгальских байырку и курыкан, приманьчжурских татабов, тонгра, бугу, огузов на Селенге, и ускакали в Чаньань, бросив тумены. Следом облизывать трон умчались, как ветер, Толос-хан и племянник Иль-хана Юйше-шад. Потом потерял веру в успех молодой и отважный Иннай-тегин. Как не помнить, хорошо помню. Когда шесть китайских армий подступили с разных сторон, у нас почти ничего не осталось.

– Разве все разбежались? – Шаман неприятно усмехался.

– Как – все? Конечно, не все, я понял тебя, Болу. Старейшины были, в седло никогда не садились. Бы-ыли! А хан плакал. Он плакал, Болу! – Князь был не в себе, глаза его, почти безумные, что-то искали вокруг.

– О чем ты, Ашидэ? – обеспокоено спросил шаман.

– Солдаты схватили младшую жену хана, ты забыл, Болу? Что из дома Суй, царевну! Связали – она дикая просто была, хотя китаянка… Сына ее! Как же – последний наследник старой династии! Других-то, в самом Китае уже перебили. Помнишь, Болу? А Урыш! Стояла на холме рядом с Кат-ханом, вытянув руки. Десять стрел упало к ногам, ни одна не задела… Она никогда не бросала Кат-хана. Как ведьма, помнишь? Строгая, своевольных могла хана осадить одним взглядом! У тебя такого взгляда, Болу, нет, придумываешь себя. В тебе много тайного и коварного, но я тебя никогда не боялся, Болу, как боялся Урыш!

– Урыш и… Кат-хан. Я слышал что-то, – шаман приблизился к старейшине, уставился в глаза.

– Тсс, рядом Кат-хан! – Князь испугался.

– Говори, – шепотом потребовал шаман.

– О чем? – Князь напрягался, осиливая в себе туман. – Сам догадайся, Болу. Что это даст, если что-то и было меж ними? Давно-оо!

– Есть ли прямой наследник Кат-хана, князь? Всю жизнь ломаю голову…

– Не мучай меня, Болу! Как ты мучаешь!

– Скажи, ты знаешь…

– Спроси старую Урыш, я могу ошибаться.

– Снова Урыш! Почему всегда – Урыш?

– Возрадуй прошлое, Болу, помирись, у нее многому надо учиться. С ней по сей день с Ольхона идут – не тебе чета…

– Я создал школу жрецов, не хуже знаменитой на Оль-хоно, и укрепил нашу веру! На мне прошлое и будущее тюркской Степи, почему она не хочет признать мои усилия?

– Ее имя – шаманка Урыш, а ты лишь Болу, – надсадно произнес князь.

– Я для тебя не шаман, как можешь…

– Не-ее, не шаман, какой ты шаман рядом с Урыш? Я помню… Ох, сколько я помню, Болу! Больше тюркское прошлое никто так не любит.

– Она – отшельница, отринувшая веру и преступившая… как ее признавать?

– Почему тогда признают? Говоря о шаманке, вспоминают Кат-хана, не тебя и не меня.

– Не преувеличивай, князь!

– Ты науку жрецов Ольхона не проходил, остров не посещал, а Урыш… Начиная… прошу, помиритесь.

– Мои люди отправились к ней в третий раз, Ашидэ, ты забыл?

– Они ушли, ушли, Болу, я вспомнил! Она отдаст нам синее знамя Бумына, тюрки увидят его… А капище? Надумал переносить?

– Посмотрим, жду вестей от Егюя.

– Тише, Болу, Кат-хан где-то, слышишь? Слышишь? Не хорошо у него за спиной! – Глаза князя подернулись поволокой, закатились под выпуклый и бугристый лоб, Ашидэ захрипел.

– Князь Ашидэ, тебе совсем плохо? Слаб ты долго быть в моем склепе. Зато крепкий на язык, не говоришь, что я хочу знать. – Шаман усмехнулся и властно произнес: – Эй, кто рядом, ведите князя на воздух! Князь Ашидэ в беспокойстве, принесите моей настойки!

– У тебя, Болу… как во сне. Вижу и слышу Иль-хана… Далеко-оо! Не спеши, не спеши! Не мешай нам, Болу. Я был с ним всегда. Он меня любил больше, чем сыновей, других племянников, но почему-то не любила Урыш. Она меня не любила, Болу. Почему она меня не любила, не знаешь?

– Наверное, потому, что ты много знал. Скажи, князь, откройся! Сними камень с души! Без наследника начинать…

– Не проси, Болу! Никогда не проси, пока сам не решу…

– Князь, ты стар! Мало ли…

– У нее потом спросишь… Болу. У нее. У каждой тайны – свой хозяин и боги, не требуй у меня невозможного.

Подошли шаманы-слуги, протянули князю в маленькой белой чашечке питье.

Одолеваемый воспоминаниями, князь отталкивал чашку.

Шаман сделал властный жест, князя стиснули, запрокинув голову, клинком разжав скрежещущие зубы, влили в рот бурую жидкость.

Подергавшись, князь успокоился. Его дыхание выровнялось, лицо наполнилось живительной теплотой.

С треском крыльев под куполом появился очередной голубь. Усевшись на шест рядом с корзиной, в которой высиживала наследство голубка, радостно заворковал.

– Кажется, дальний, – громко произнес шаман, устремляя взгляд наверх.

– Да, Болу, хохлатый издалека. Сейчас узнаем, что принес, – скрипнув ступенями, ответили сверху.

Скоро слуга спустился по лестнице с помоста.

– Из провинции Хао, шаман Болу, весть о продвижении китайцев. Сообщают: их много, но, кажется, можно удачно напасть. Сам посмотри, – подобострастно, с низким поклоном, слуга протягивал шаману принесенные голубем длинные нити с узелками разной толщины.

Их было три: черная, желтая, синяя.

– Хорошо, – пересчитав узелки, Болу бросил нити в жаровню, вяло поднялся. – Стемнело, сегодня других вестей не будет. Пошли, князь, старейшины заждались, пора выбрать хана и крепко ударить в Шаньюе. Ты обдумал решение? Может, останешься сам для начала?

– Стар я, Болу, какой из меня предводитель? Другой, другой! Я не гожусь… Знаешь, что я видел, пока долго дремал? – с трудом ворочая языком, спросил Ашидэ. – Я словно снова оказался между Иль-ханом и Тайцзуном, когда был на мосту через Вэй. У крепостной стены Чаньани я стоял рядом с Иль-ханом. Наши воины резали белую лошадь мира, а великий Тайцзун смеялся – у них никогда так не режут… Не помнишь, Болу, я вспомнил, ты мальчиком был…

– Князь, пора, нас ожидают.

– Да, Болу, чуть-чуть погоди… Я скоро, я только скажу несколько слов славному хану. Ты видишь, Болу?.. Я вижу, я его догоняю…