Читать книгу Odnoklassniki.ru. Неотправленные письма другу - Анатолий Зарецкий - Страница 3

Как бы хотелось вернуть

Вечер той зимней метели,

Снежную, белую муть,

В инее сосны и ели,

Наши следы на снегу –

Их разметала пурга –

Все, что забыть не могу,

Память о чем дорога.

“Юра, эти юношеские стихи очень точно отражают мое эмоциональное состояние на протяжении всей жизни.

Так случилось, что хрущевский эксперимент развалил наш уникальный 7”А”, создав взамен “сборную солянку” из будущих технологов холодной обработки металлов. Мне так хотелось уйти вместе с вами. Моя жизнь сложилась бы по-иному: примерно так, как у тебя или Пети. К тому были предпосылки. Но решали родители.

Новый класс не стал мне своим. Я уже вряд ли вспомню половину одноклассников, хотя проучился с ними три года.

Я чувствовал себя одиноким. Тогда и начал писать стихи для себя.

По окончании 8-го класса все-таки взбунтовался, бросил школу и все лето и осень (до ноября месяца) проработал учеником слесаря-лекальщика на заводе ФЭД.

В школу меня вернули другим человеком – у меня появилась цель и небольшой жизненный опыт.

Продолжение следует, если тебе это интересно.

Обнимаю, Толик”.

Ответ Юры был мгновенным и кратким: “Конечно, интересно!” Что ж, кажется, я на правильном пути. Продолжаю в том же духе.

“Привет, Юра!

Продолжу школьные воспоминания.

В школе меня понесло. Учился я всегда легко. Поэтому, начиная с 9-го класса, все домашние задания выполнял прямо на уроках, как говорится, по горячим следам.

Появилось много свободного времени. Я записался в аэроклуб и десять месяцев изучал теорию полетов и конструкцию планера. По вечерам тренировался в секции бокса на “Динамо” (правда, меня хватило лишь до первого нокаута), увлекся футболом (играл, как и все, в дворовой команде и даже однажды попал в сборную школы).

В школе, вместе с единомышленниками, создали неформальное “Общество вольных литераторов”. Больше года мы выпускали рукописный еженедельник “Техника идиотов. Подпольный журнал”. Кроме журнала, сообща писали роман с продолжением “В степях Патагонии” и такой же бесконечный киносценарий “Битва в пути”.

Вся школа сотрясалась от смеха, читая наши опусы, пока они случайно ни попали к учителю физики. И хотя он был человеком с юмором, но доложил по инстанции. Нас едва ни исключили из комсомола, запретив, под угрозой исключения из школы, всякую “подпольную деятельность”. Но, меня уже не могли остановить никакие запреты. Графомания и состояние протеста стали диагнозом на долгие годы”.

“Привет!

Весна-лето перед выпускным 10-м классом – самая светлая полоса моей жизни. В тот период у меня очень многое случилось впервые: первая любовь, первые поездки за рулем автомобиля, первые прыжки с парашютом, первые полеты на планере и, наконец, первое знакомство с морем.

К осени, окрепший телом и душой, был готов сдвинуть горы.

В аэроклубе попытался перейти на курсы подготовки пилотов спортивных самолетов. Одновременно узнал, что военкомат объявил о наборе курсантов в военное училище летчиков. Экзамены – по окончании школы, а медкомиссия – в октябре месяце.

Я успешно выдержал все экзекуции и ждал решения комиссии. К удивлению, меня забраковали – какие-то проблемы со зрением, что-то вроде недостаточного цветоощущения в сумерки. И это не лечится!

Все бы ничего, но тут же исключили из аэроклуба. Оказалось, из-за этой ерунды мне навсегда заказан допуск к самостоятельным полетам. Мое небо обрушилось!

Сам понимаешь, сколько одноклассников порадовалось моим “успехам”.

Кулаки – слабое утешение, снова захотелось бежать!”

“Привет!

Бежать было некуда. Но и делать, что от меня требовали в выпускном классе, уже не мог. Впервые в жизни почувствовал себя никчемным, никому не нужным человеком – неудачником. Постепенно впал в состояние глубокой депрессии. Учеба пошла кувырком. Неожиданно для всех, стал твердым троечником по всем предметам.

У меня появились товарищи (друзьями их можно было назвать с натяжкой, ибо нас сблизил комплекс неудачников, а связала бутылка). Пили дешевый портвейн прямо в классе на переменах, иногда продолжали на уроках. Все в классе замолчали. Нас вынуждены были “уважать”.

Меня спас учитель математики. И это удивительно, потому что в школе я любил лишь физику и астрономию. А тут он заявил, что уважает за математические способности и удивлен таким переменам в отношении к предмету. В общем, дал слово, что по его дисциплинам будут только отличные отметки. Слово сдержал и даже перевыполнил: начиная со второй четверти, опять стал круглым отличником. Подтянулись и товарищи. Завязалась многосторонняя дружба, причем не только за столом”.

“Привет!

Вот и прошли школьные годы. Позади выпускные экзамены. Все до единого сдал на “отлично”. Аттестат вышел неплохой, но без медали – все же сказалась первая четверть.

Что дальше? Авиация недоступна. Учиться, но где, а, главное, зачем? Карьера ученого – нечто абстрактное. Преподавать – не грело. Инженерную деятельность тогда просто не понимал. Устроиться на рядовую работу? Это у меня было – неинтересно, да и бесперспективно.

Все же решил поступать в университет на физико-технический, но особо не торопился.

Неожиданно встретил товарища по аэроклубу. Выяснилось, что его тоже не допустили к полетам по медицинским показателям, и он решил подавать документы в авиационный институт. При институте есть секции по всем летным направлениям, куда поступить гораздо проще. Это и сформировало мое решение.

Поступил без проблем. А 1-го сентября нас первым делом направили устраиваться на работу на авиационный завод – хрущевские эксперименты продолжались”.

“Привет!

Первый курс пролетел незаметно. Посменная работа на заводе и посменная учеба в институте не давали расслабиться.

Бесцельное накопление знаний не увлекало, а вот на заводе понравилось. У меня был рабочий опыт, поэтому уже на третий день стал работать слесарем-сборщиком.

А потом был колхоз, после чего из студентов сформировали отдельный участок. Там и получил профессию слесаря-жестянщика. Появился неплохой заработок, воспринятый с энтузиазмом дома.

Освоившись, стал рационализатором. Вначале совершенствовал инструмент и приспособления, а затем добрался до техпроцессов. А когда мы с напарником стали выполнять план на 200–400%, нами заинтересовались. Конечно, все лавры добровольно отдали мастеру, для которого стали находкой. Но и мы не остались в накладе. Нам присвоили звание Ударников коммунистического труда (тогда получить такое звание было непросто), да и наши заработки постепенно превысили 150 рублей в месяц”.

“Привет!

Когда в конце лета увольнялись с завода, мастер предложил остаться. Аргумент железный: выпускники ХАИ, во множестве работающие на заводе, получают 120–140 рублей в месяц, а мои последние заработки уже дошли до 180–200. К тому же, в разговорах с молодыми инженерами выяснил, что основная масса выпускников попадает на периферийные заводы, а остаться в Харькове – счастье. И это “счастье” было у меня перед глазами.

Интуитивно всегда чувствовал, что мое призвание – проектная или иная масштабная работа на уровне принятия решений. Копание во второстепенных деталях – не мое. Словом, на втором курсе вдруг стало грустно от безрадостной перспективы.

К тому же меня не приняли ни в одну летную секцию. Там уже была информация из аэроклуба. С горя еще раз прыгнул с парашютом (то был четвертый и, как оказалось, прощальный прыжок “с небес на землю”).

Оставалось разве что вспомнить детство и заняться авиамоделизмом. Благо, секция была сильной. Возглавлял ее чемпион мира Вербицкий, знакомый еще по Дворцу пионеров”.

“Привет!

Занятие авиамоделизмом на некоторое время отодвинуло момент принятия решения. Моя летающая модель (копия американского самолета F-102) произвела фурор. Дело в том, что сделал её из тонкого дюраля по заводской технологии, а не как обычно – из окрашенного серебрянкой дерева. А потом стал проектировать и собирать модели, как подсказывала фантазия. Причудливые формы самолетов удивляли, потому что во всем мире таких еще не было, а сейчас на подобных самолетах летают “Стрижи” и “Витязи”. Увы, то были не копии, а потому для соревнований – бесполезные модели.

В это время судьба свела меня с этаким философствующим нигилистом, неким Геной Кармозиным. Мы быстро сошлись по части отношения к литературе и к жизни вообще. Все чаще лекциям предпочитали прогулки по лесопарку, с обязательным посещением пивных баров. Мы обсуждали наши литературные находки и очень скоро пришли к выводу, что в институте занимаем чье-то место, в то время как…

Весеннюю сессию сдавать не стали, и оба были отчислены из института”.

“Привет!

Дома мое отчисление стало полной неожиданностью. Я же пошел на этот шаг сознательно, поэтому ни о чем не жалел тогда, не жалею и сейчас.

И вот снова на распутье, а никаких идей. Вспомнил о любимой физике. Но университет встретил прохладно. На третий курс не взяли, поскольку не окончил второй. Зачислить на второй, в принципе, могли, но предложили подождать до осени, когда будут отчислены свои неуспевающие.

А дома ждала повестка из военкомата. Система оповещения сработала быстро. Вскоре прошел призывную комиссию, и был признан годным для службы в ВДВ.

Дома воцарилась паника. А что может создать паника? Только хаос. В результате оказался в армии досрочно. Некие мамины знакомые сами сдали мои документы в ХВКИУ, а я был неожиданно извещен, что зачислен на первый курс факультета “Летательные аппараты” (факультет впервые принимал не только офицерский, но и рядовой состав)”.

Итак, незаметно для себя, отправил еще восемь посланий другу, не получив в ответ ни одного. Подготовив очередное, подумал, а стоит ли отправлять. Может, ему все это не интересно? В ответ на прямой вопрос, он мгновенно прислал короткое послание. Юра сообщил, что “с замиранием сердца” следит за развитием событий, но ответить чем-то подобным не может, поскольку “не обладает такими же эпистолярными способностями”.

К тому же у него нет на это времени, поскольку “приходится проводить за компьютером по 12–14 часов в сутки”.

Ответ удовлетворил. И я продолжил отсылать послание за посланием, уже не рассчитывая на взаимные откровения. Но надежда, что пишу другу, все еще оставалась.

“Дорогой Юра!

Очень рад снова увидеть твою очаровательную улыбку, да еще с долгожданным текстом под фотографией.

Мне приятно, что тебе интересно читать мои послания. Ведь этот отрезок жизни мы прожили так, словно попали на разные планеты.

Твои эпистолярные и иные способности для меня очевидны. Не прибедняйся.

Обнимаю, Толик”.

“Привет!

Итак, передо мной замаячила реальная перспектива военной службы. Был ли я готов к такой перспективе? Скорее “нет”, чем “да”. Мой жизненный опыт (пусть и небольшой) подсказывал, что уже никогда не смогу слепо подчиняться приказам. А значит, в армии у меня всегда будут проблемы.

Было обидно, что без меня решили мою судьбу. Мой аргумент, что вместо трех лет придется служить целых двадцать пять, не воспринимался. Мне ставили в вину, что я потерял два года и могу потерять еще три в армии. А к тому времени, когда снова смогу учиться, мои друзья уже получат высшее образование.

Я доказывал, что образование – не самоцель. Важнее найти свое место в жизни. Но это не убеждало. Я был первым среди наших родственников, кто получил шанс окончить высшее учебное заведение. За мной потянулись двоюродные, а потом и младший брат, но тогда я действительно был первым.

И, конечно же, я понимал, что родителям тяжело поднимать меня и младших братьев, в особенности после того, как не стало моих заводских заработков”.

“Привет!

Словом, угроза срочной службы в армии и обида на родителей вытолкнули меня из дома.

Но была и другая причина, которая косвенно повлияла на мое согласие с их заведомо неверным решением. И эта причина – моя несчастная любовь.

Эту девочку я знал с детства. Хоть и редко, но Людочка участвовала в играх, которые устраивали ребята нашего двора. А потом случилось так, что мы с ней стали няньками и выпали из общих игр. И пока мой братик, и ее сестричка копались в песочнице, мы разговаривали обо всем на свете. Постепенно взаимная симпатия переросла в настоящую дружбу. Но за три года наши детки подросли и стали самостоятельными.

Мы подолгу не виделись, хотя и жили по соседству, а ее подъезд был виден из нашего окна.

Однажды, теплым весенним вечером увидел идущую навстречу, простенько одетую, но необыкновенно красивую девушку. Вдруг она улыбнулась и еще издали поприветствовала меня нашим особым жестом – это была Людочка.

Мы остановились прямо на тротуаре и долго не могли расстаться, обсуждая все, что нас интересовало тогда, в наши юные годы. В тот вечер неожиданно для себя, но очень отчетливо осознал, что эта девушка – моя судьба.

Так пришла моя первая любовь – весна моей жизни. И эта любовь стала самым большим счастьем. Мы встречались с Людочкой каждый вечер и бродили, взявшись за руки, по улицам, паркам и скверам, и так же, как когда-то у песочницы, говорили, говорили, говорили.

И нам так хорошо было вместе, а впереди представлялось только светлое будущее.

Это была наша с ней юность – тот самый яркий кусочек жизни, который каждый из нас прожил рядом со своей мечтой”.

“Привет!

Но были экзамены, а потом трехмесячный лагерь планеристов в Крыму. С Людочкой мы встретились только осенью. Она куда-то спешила, мы так и не договорились о встрече, и сердцем вдруг почувствовал, что наша весна не повторится.

А потом была медкомиссия, и все беды разом обрушились на меня.

Я не стал ничего выяснять. Я замкнулся в себе, переживая неудачи. И лишь через несколько лет узнал, что причиной нашей с Людочкой беды была ее подруга. Она жила в нашем дворе и часто общалась с моей мамой и братьями, вскользь узнавая текущие новости обо мне. Что и в каком виде она преподносила Людочке, можно только догадываться. Подруга любимой – это страшная сила. Тем более, когда она не союзник.

Я окончил школу и первый курс института, прежде чем снова встретил любимую. Все это время думал только о ней, вспоминал нашу весну и мечтал о встрече. И вот мы встретились. Мне так хотелось поделиться своими планами, рассказать о студенческой жизни, а главное – о моих чувствах к ней. Но и в тот раз она торопилась, и мы снова так и не смогли объясниться.

А потом она стала избегать меня и, казалось, чего-то опасалась. И вот однажды я увидел, как кто-то проводил ее до подъезда, и как она попрощалась с ним нашим жестом!”

“Привет!

От ее подруги узнал, что это был одноклассник, и они просто дружат. Но я видел ее улыбку и такой знакомый приветственный жест, адресованный, увы, не мне.

Это было невыносимо. И хотя мы никогда не объяснялись в своих чувствах, расценил все увиденное, как предательство. Юность категорична в оценках.

Но я очень любил мою Людочку, и потому не желал стать препятствием на ее пути к счастью, даже если она представляла это счастье без меня. Я не стал ее преследовать, и так никогда и не встретил на узкой тропинке ее друга – потому что, мне показалось, она его любила.

Отныне я разговаривал с ней только в моих стихах.

Недолго весна моя длилась,

И вот уже осень пришла.

Зачем же так рано любил я,

За что ты любила меня?

Любила ли? Кто тебя знает,

Ведь ты совсем юной была.

Быть может, и нет – не узнаешь,

Но пламя во мне ты зажгла.

С тех пор уж прошло много лет,

И счастье ушло тебе вслед –

Далекое милое прошлое,

Куда мне возврата нет”.

“И вот теперь, когда решалась моя судьба, случайно увидел ее довольно близко. Она была так прекрасна. Я не решился подойти. Зачем? Узнать, что спешит? Или удивить, что бросил институт и уже через неделю буду в армейской казарме?

Нет, я давно ей не интересен. И полюбовавшись неповторимой красотой ее юности, мысленно попрощался навсегда. Оказалось, на долгих два года.

Я плыву по теченью судьбы

Неизвестно, куда и зачем.

Только серый туман впереди –

Вольной мысли сознательный плен.

Что б могла эта мысль сотворить,

Если дать ей широкий простор?

Но, любимая, можно ль забыть

Роковой для меня приговор?

Я страдаю, а годы летят,

Чередой уходя в пустоту.

А душа, как осенний сад,

Растерявший свою листву”.

Отправив еще пять посланий, отметил, что ситуация повторяется: никаких комментариев друга так и не получил. Но уже не мог остановиться, вспоминая те далекие и такие дорогие события моей жизни. Вспоминал свои ощущения тех дней и свои стихи (ведь все тетрадки с моими произведениями, к сожалению, не сохранились), переносил все это в компьютер и отправлял, отправлял, отправлял.

“Дорогой Юра!

Похоже, я утомил тебя своими проблемами. Просто мне некому было все это рассказать. Я и сам не ожидал, что простой рассказ о своей жизни вдруг вызовет столько воспоминаний, что уже трудно ограничиться примитивным описанием цепи событий.

Потерпи немного. Обнимаю, Толик”.

“Привет!

Итак, решение принято, и я на три года помещен в казарму. А это – особый мир, понятный лишь людям, отслужившим срочную в армии, или отсидевшим срок в тюрьме. Ощущения те же – постоянный надзор, от которого некуда деться, жесткий распорядок и система дрессуры, основанная на приказах, наказаниях и поощрениях.

К этому добавляются особые отношения между рядовым и сержантским составом, а также между слушателями, отслужившими срочную службу – “стариками”, и слушателями, поступившими сразу после школы – “салагами”.

У меня оказалось некоторое преимущество, отделившее от самого низкого уровня – ведь я уже поработал на заводе и "прослушал" два курса института. Последнее заинтересовало наших "стариков", поскольку они хуже подготовлены к учебе и нуждались в постоянных консультациях. Ко мне, их ровеснику, обратиться за помощью им было не столь зазорно, как к школьной молодежи.

В общеобразовательной учебной программе училища я не отметил особых отличий от известной мне институтской программы. Те же предметы, тот же объем часов.

Существенные отличия в другом – это, прежде всего, дополнительные предметы военной подготовки, а также строгая система самоподготовки. Первые не дают уснуть при обилии нудных лекций, вторые – расслабиться в период между сессиями.

Понравилось, что посещали так называемые режимные объекты: воинские части боевой готовности, конструкторские бюро, испытательные стенды и даже серийные заводы. При этом ездили и летали по всей стране небольшими группами, а потом делились впечатлениями”.

“Привет!

Мы месяцами жили в костромских лесах, или среди сопок Красноярского края, изучая боевую технику в реальных условиях. Мы бывали на заводах, которые выпускали боевые и космические ракеты, где видели новейшие объекты, которые будут запущены в космос лишь через несколько лет.

Понравилась техническая база училища. На младших курсах мы работали с ракетной техникой под командованием офицеров-старшекурсников. На старших – сами командовали расчетами слушателей младших курсов.

Понравилось, что уже с первого курса нас приглашали работать в лабораториях профильных кафедр. Около года я плотно занимался электроракетными двигателями. Мы изучали физику плазмы, разрабатывали и испытывали методы ее удержания. Много времени уделялось теоретическим вопросам. Всего для нескольких аспирантов и слушателей читали лекции приглашенные специалисты, а когда возникла необходимость, около года посещал лекции по математике в университете. Если бы нас так загрузили в авиационном институте, думаю, не ушел бы со второго курса”.

“Привет!

А когда нам стали читать курс аэродинамики, полностью переключился на этот предмет, который считал одним из главных в проектировании авиационной техники. Особенно нравились работы, связанные с испытаниями в аэродинамической трубе. Правда, "продуваемые" нами модели – конусы, цилиндры и тому подобные простые объекты, формирующие изделия ракетной техники, навевали тоску, как однажды так и заявил руководителю кафедры.

С его разрешения, принес из дома модель моего необычного алюминиевого самолета. Результаты испытаний потрясли всех, но модель внезапно разрушилась, как оказалось, от аэродинамического перегрева. Удивленные характеристиками необычного объекта, инженеры кафедры попросили принести чертежи его поверхности.

А когда сказал, что все было сделано без чертежей, от руки – на меня посмотрели с изумлением. Хорошо, сохранились фотографии. По ним что-то было восстановлено, материалы аэродинамических испытаний засекретили и отправили в Минавиапром.

Я долго ждал, но так ничего и не дождался. Мне всё это зачли, как курсовую работу, и еще до экзаменов прямо в зачетку поставили “отлично” по аэродинамике. То было мое окончательное прощание с авиацией”.

“Привет!

Продолжу цепь воспоминаний. Не надоел?

Еще в школьные годы начал писать свою “Программу комплексных преобразований социальной среды” (сокращенно – “Программу КПСС”), потому что уже тогда интуитивно чувствовал, в мире что-то не так.

Мир устроен не так, как хотелось,

Как мы в книгах об этом читали.

Юность можно обманывать смело,

Но с тех пор дети взрослыми стали.

В душу словно плеснули отраву,

И до боли становится жутко:

Почему, по какому праву

Я – невольник в своих поступках!?

Почему власти жаждут сделать

Меня пленником чуждой мне мысли –

Мою душу и разума смелость,

Как в прокрустово ложе втиснуть?

Принцип равенства – подлая шутка,

Ложь болота застойной жизни,

Где нет сил, вопреки рассудку,

Жизнь любя, отрекаться от жизни!

Вот с такими упадническими мыслями тогда жил, а внешне был бодр и весел. Благо, мир мне улыбался, несмотря ни на что.

Юра, напиши хоть что-нибудь.

Пока, обнимаю, Толик”.

“Привет!

В первые два года казарменной жизни я редко "ходил в увольнение". В свободное время мы с однокурсниками надевали спортивную форму и через стадион, проходными дворами добирались до моего дома. Там переодевались в “гражданку” и шли в кино, или просто шатались по городу.

Все четверо из тех, кто хранил одежду у меня, еще плохо ориентировались в городе. Так что я исполнял роль экскурсовода и массовика-затейника.

А летом, в каникулы, мы совершили грандиозное путешествие: обошли пешком все побережье Крыма – от Феодосии до Севастополя.

Вот только за два года учебы в училище так ни разу и не встретил любимую. Иногда, когда бывал дома, часами смотрел в знакомые окна, но безрезультатно.

Как-то раз спросил младшего брата, как там его подружка по детским играм. От него и узнал, что они давно переехали в другой конец города. Ни на что не надеясь, спросил и о Людочке. Оказалось, школу она окончила в прошлом году, и с тех пор её больше никто здесь не видел.

Я стал появляться дома еще реже. Зачем?

Вечер черными окнами

Заглянул в мою комнату,

Мертвым отблеском уличных,

Городских фонарей.

Я устал, но не хочется

Мне ни капельки отдыха.

Теплый вечер задумчивый,

Обними, обогрей.

Ты напомни далекие,

Тишиною пьянящие,

Вечера моей юности,

Моей первой весны,

И принцессу из сказки

О красавице спящей,

Что пришла в мою юность

Из весенней мечты.

Я не выйду на улицу.

Там давно уже нет ее.

Только память по-прежнему

Милый образ хранит.

Все мне кажется, вижу я

в том окне силуэт ее —

Мне далекое прошлое

Снова в сердце стучит.

Только знаю, из прошлого

Не вернется любимая,

Не воротится юности

Золотая пора.

Лишь останутся, временем

Неистребимая,

Грусть и вечер задумчивый

Дожидаться утра.

Однажды встретил ее подружку. Я был в форме, и она меня не узнала. Хотел, было, пройти мимо, но не удержался – так захотелось хоть что-то узнать о любимой.

Разговор получился странным. Мне предложили встретиться вечером. Еле дождался назначенного часа”.

“Оказалось, меня пригласили на свидание. Ирочка всегда была хорошей девушкой, а главное – неглупой. Быстро сообразила, что никогда не была предметом моего интереса. У нее хватило смелости рассказать о своих неблаговидных поступках, ставших причиной разрыва наших с Людочкой отношений. Она была искренна со мной, и в душе я, конечно же, простил, "коварную разлучницу".

От нее же узнал много нового о любимой. Ведь, несмотря на невольное соперничество многолетней давности, девушки были подругами с детства. Я, наконец, узнал, как Людочка жила все эти годы, чем интересовалась. Оказалось, она долго занималась гимнастикой, и у нее были неплохие результаты. Но три года назад получила травму, после чего и возникли проблемы. Теперь раз в полгода, ее кладут в больницу на профилактику.

И еще узнал главное – у Людочки всегда было много друзей, но настоящего друга, каким был когда-то я, до сих пор нет!

Когда собрался уходить, Ирочка сказала, что очень виновата перед нами, хочет исправить свою ошибку, и приложит все усилия, чтобы мы с Людочкой восстановили нашу дружбу.

Через неделю я передал ей тетрадь моих стихов. А уже через день пришлось сбежать в самоволку с тем, чтобы через столько лет вновь обрести мое горькое счастье”.

“Мы встретились с любимой так, словно расстались вчера. И, как всегда, говорили обо всем на свете, но не о том, что мучило нас долгие годы.

Как ни рвался, наша следующая встреча состоялась лишь через неделю. Людочка болела и лежала в постели. Я хотел, было, уйти, но меня не отпустили, потому что она ждала меня всю ту неделю. Мы посмотрели в глаза друг другу, и любые слова стали лишними.

Выяснилось, что она знает обо мне очень много, причем в таких деталях, о которых уже позабыл. Оказалось, она лежала в одной палате с моей одноклассницей – Люсей Левицкой, которая постоянно рассказывала ей обо мне, не называя имя и фамилию. Она развлекала Людочку, пересказывая наши веселые рассказы из “Техники идиотов”, а также забавные сюжеты из романа и киносценария. И лишь через месяц они случайно выяснили, кто есть кто.

Мои стихи Людочка уже знала наизусть. И хотя ни в одном из них нет ее имени, она сердцем почувствовала, что все они посвящены моей бесконечной любви”.