Читать книгу Odnoklassniki.ru. Неотправленные письма другу - Анатолий Зарецкий - Страница 8

О, если бы в веках, как зелень луговая,

Мы проросли опять из глубины земли.

Омар Хайям

Как же долго тянулась та неделя после вечера, когда Ирочка подарила надежду.

Я верил и не верил, и мучился в сомнениях. Неужели после стольких лет отчаяния невозможное станет возможным? Неужели мне удастся вернуть любовь моей Людочки – подруги детства и юности, которую столько лет любил до самозабвения и которую, казалось, давным-давно потерял навсегда?

Отобрав двенадцать стихотворений, аккуратно переписал их в обычную школьную тетрадь. Я очень старался, ведь эта тетрадь окажется перед взором моей богини. Она впервые прочтет мои стихи, посвященные ей. Она, наконец, узнает, как сильно люблю, как страдаю оттого, что не уберегли нашу первую любовь, которая была такой прекрасной. Я понимал, что это единственный шанс объясниться с любимой. Другого такого шанса судьба может и не подарить.

Ирочке отдал обе тетради: ту, которая предназначалась Людочке, и общую тетрадь, в которую записывал подряд все мои стихи, даже о школе и футболе. Вторую тетрадь попросил передать лишь после того, как Людочка прочтет стихи, отобранные мной, и станет очевидным, затронули они ее, или нет. Я, конечно же, рисковал, но после Ирочкиного признания верил, что она приложит все усилия, чтобы загладить вину.

В воскресенье так и не дождался Ирочку – пора было возвращаться в казарму. А в понедельник вдруг вызвал на проходную брат, передавший, что она будет ждать меня к шести часам – нам предстоит поездка на окраину города.

Долгожданное сообщение казалось невероятным. Не верилось, что совсем скоро – уже часа через три, увижу мою Людочку. И не только увижу, но смогу говорить с ней. Смогу узнать, как она прожила эти годы без меня. Смогу, наконец, рассказать ей, что чувствовал все это время нашей разлуки, не надеясь ни на что.

Но если уж Ирочке, виновнице нашей размолвки, удалось невозможное – убедить Людочку встретиться и объясниться со мной, то я почувствовал, что никакие преграды не остановят меня в этот вечер. Мы встретимся с любимой, чего бы мне это не стоило. Душа вдруг очнулась от оцепенения. И я начал действовать.

Начальника курса в казарме уже не было, а потому обратился к нашему старшине Толе Новосельскому и объяснил ситуацию. Он все понял и дал липовую увольнительную, которая действовала лишь до ужина, и разрешил мне на свой страх и риск задержаться до вечерней поверки, то есть фактически санкционировал самовольную отлучку.

Дома переоделся в штатское и ровно в шесть предстал перед Ирочкой.

– А почему не в форме? – удивилась девушка.

– Сбежал из армии, – пошутил я.

– Как сбежал? – удивилась она, – И что теперь будет?

– В штатском ничего не будет, а в форме пришлось бы скрываться от патрулей. Если задержат, отправят в комендатуру, а потом на гауптвахту. А мне сейчас эти приключения ни к чему, – разъяснил ей причину моего перехода на нелегальное положение.

Ирочка все спрашивала и спрашивала. Я автоматически отвечал на ее бесконечные вопросы, а мои мысли были далеко и совсем о другом. Никогда еще так не волновался в ожидании встречи с Людочкой. Наши отношения всегда были естественными, даже, когда впервые осознали, что любим друг друга. А сейчас было не по себе. От охватившего волнения не мог ни на чем сосредоточиться и действовал на автопилоте. Я совершенно не представлял, как вести себя с девушкой, которая была для меня всем, но однажды решительно растоптала нашу дружбу и нашу любовь без всяких объяснений. Около трех лет она избегала любых разговоров со мной, и еще около двух мы не встречались с ней, даже случайно. Людочка за эти годы, конечно же, повзрослела. Многое в ней изменилось. Она, возможно, стала совершенно другим человеком. Как она воспримет мое появление после стольких лет абсолютного неприятия моей персоны? И еще я не мог представить, что будет со мной, если эта встреча окажется единственной.

Мне о многом хотелось расспросить Ирочку, но мы уже пришли на остановку. С трудом попали в переполненный трамвай, потому что был самый пик транспортного коллапса. Ирочку удалось пристроить в уголок на задней площадке, и теперь я еле сдерживал людской напор, упираясь руками и ногами так, чтобы нас с ней не раздавили в плотной массе пассажиров, спешащих с работы домой, или, наоборот, на смену. За час езды нам едва удалось переброситься парой фраз.

А на месте поджидал очередной сюрприз – довольно сильный затяжной дождь. Ждать переполненного троллейбуса с тем, чтобы проехать всего две остановки, не стали. Несмотря на зонтик Ирочки, все же основательно промокли. Но даже не замечал этих мелочей. Душой чувствовал, что Людочка тоже с нетерпением ждет нашей встречи.

И вот мы у двери новой квартиры, где уже больше двух лет жила семья Людочки. Дверь открыла девушка лет четырнадцати. Это оказалась Светланка, которую узнал лишь потому, что чертами лица и фигурой она напомнила свою маму. Заметив изучающий взгляд, девушка смутилась.

– Вы так промокли! Раздевайтесь и проходите в ту комнату. Людка вас заждалась, – протараторила Светланка и мгновенно скрылась в другой комнате.

Оттуда тут же вышла мама Людочки. Она почти не изменилась с тех пор, как еще до училища видел ее в центре города. Еще до переезда семьи из общежития она стала работать продавцом в магазине “Пионер”, где мы, авиамоделисты, обычно покупали подходящие материалы – производственные отходы многочисленных заводов Харькова.

С тех пор, как наши отношения с Людочкой прекратились, я так и не смог даже просто заговорить с ее мамой. А когда надо было что-то купить в ее отделе, просил об этом кого-нибудь из ребят. Я наблюдал за ней издали и мысленно передавал через нее приветы любимой. Гипнотизируя женщину взглядом, обычно проговаривал про себя: “Людочка, любимая, этим вечером твоя мама приедет домой и, конечно же, увидит тебя. Пусть сегодня она посмотрит на тебя моими глазами. Будь счастлива в этот вечер, любовь моя, и вспомни обо мне”.

Иногда женщина ощущала мои взгляды. Она беспокойно оглядывалась, но я своевременно скрывался в толпе покупателей.

Однажды возникла мысль потихоньку пойти за ней и узнать, наконец, где живет Людочка. Но быстро одолел этот соблазн, сообразив, что почувствует Людочка, когда вдруг обнаружит, что я скрытно наблюдаю за ней.

– Здравствуйте, ребята, – приветствовала нас мама, – Что же вы так долго? Люда уже извелась. Всё на часы смотрит. Толик, Ира, проходите, – пригласила она нас в комнату Людочки.

Сердце бешено застучало. Сейчас увижу мою любимую Людочку. Она уже знает, что я здесь. Сейчас все решится. Сейчас или никогда.

В своей маленькой комнате нас ждала приветливо улыбающаяся Людочка. Это уже была не юная девушка возраста Джульетты, с которой мы простились накануне моего отъезда в Крым. После долгой разлуки, длиной в пять с половиной лет, меня встретила блистательная девятнадцатилетняя красавица. В тот памятный вечер Людочка была необыкновенно хороша. Никогда я не видел ее такой неотразимой – ни до этой встречи, ни после. И уже не мог больше видеть никого и ничего вокруг. И она смотрела только на меня.

Какое-то время видел лишь ее знакомое до слез дорогое личико. Я вглядывался в него со всей страстью влюбленного человека и отмечал мельчайшие перемены в сравнении с образом, который хранил в памяти души. Отметил иную, “взрослую” прическу и некоторую, очевидно от волнения, бледность, такую непривычную для смугленькой Людочки. В остальном это было прежнее прекрасное личико любимой.

Мне показалось, Людочка стала выше ростом и, похоже, догнала Ирочку.

Людочка была в красивом платье, как узнал позже, в самом любимом. Это платье она надела для меня… Наденет она его и в день нашей помолвки, когда, преодолев болезнь, сможет подняться с постели… В этом платье ее похоронят…

Но все это будет потом, а тогда, в первый момент нашей встречи, время для нас остановилось…

– Людочка, – буквально выдохнул я, невольно подавшись ей навстречу.

– Толик, – тихо, но вдохновенно произнесла Людочка, не меньше моего взволнованная встречей, и протянула мне обе руки. Мне показалось, если бы в комнате не было ее мамы и Ирочки, мы бы с Людочкой непременно обнялись – настолько нас обоих переполняли противоречивые, но, несомненно, очень сильные чувства. А пока лишь на мгновенье ощутил ее руки в своих руках – что-то вроде быстрого рукопожатия.

– Здравствуй, Людочка, – приветствовал любимую, с трудом одолев внутреннюю дрожь и взяв себя в руки.

– Здравствуй, Толик, – ответила Людочка и, улыбнувшись, спросила, как совсем недавно Ирочка, – А почему ты не в форме?

– Для маскировки, – невольно улыбнулся в ответ. “Далась девушкам эта форма”, – подумал, отметив, что любимая тоже одолела первое волнение встречи и снова стала прежней милой Людочкой. И еще мне показалось, она намеренно не замечала свою подругу, стоявшую позади меня.

А потом Людочка, ее мама и незаметно появившаяся в комнате Светланка стали наперебой расспрашивать меня о работе на заводе, об учебе в институте и в училище, о наших общих знакомых, но в основном об армейской службе. Я отвечал на вопросы, рассказывал занятные сюжеты и просто анекдоты из армейской жизни. Они слушали с большим вниманием, даже Светланка.

Примерно через час понял, если немедленно не уйдем, рискую опоздать даже к отбою.

Моя первая за пять с половиной лет “мирная” встреча с любимой близилась к завершению. Она не прояснила перспективу. Я так ничего и не узнал о Людочке. Но все говорило о том, что эта встреча – лишь начало наших новых отношений. И не ошибся. Когда, глянув на часы, объявил, что нам пора, и все засуетились, Людочка отвела меня в сторонку.

– Толик, приходи к нам в любое время, когда тебе будет удобно. Я буду ждать. Придешь? – негромко спросила любимая.

– Людочка, ты сомневаешься? – радостно улыбнулся ей.

– Я жду, – улыбнулась в ответ моя любимая Людочка. Я был счастлив.

А на улице по-прежнему лил дождь, и мама предложила мне Людочкин плащ. Это был прозрачный плащ розового цвета с капюшоном. Мне он годился лишь в качестве накидки. Разумеется, предложил плащ Ирочке, но она, взглянув на Людочку, решительно отказалась.

Обратный путь почти не заметил, погруженный в свои мысли. Девушка тоже сидела молча и больше ни о чем не расспрашивала. Во дворе поблагодарил ее, и мы расстались, как оказалось, навсегда.

Ирочка выполнила все, как обещала. О чем они говорили с Людочкой, осталось тайной. Но за время, которое было отпущено судьбой, подарившей нам с Людочкой еще одно, увы, последнее мгновение счастья, я никогда больше не видел ее подругу и ничего не слышал о ней от Людочки. Не пришла девушка и на похороны. Причины этого ее поступка мне неизвестны. Вскоре от брата узнал, что ее семья переехала. Куда – неизвестно. Она исчезла из моей жизни.

Остались ли девушки подругами, или после откровенного разговора порвали отношения, так и не узнал. Но я благодарен ей за детскую дружбу, за ее безответную любовь и за самоотречение во имя справедливости.

Прошла неделя, прежде чем удалось попасть в увольнение. Был воскресный день. Дома ждали какие-то дела, но я сказал, что мне надо отвезти плащ. Родители, конечно же, давно обнаружили, что плащ женский. Мне устроили допрос, пытаясь узнать, кто та девушка, с которой встречаюсь. Но мне не хотелось ни о чем сообщать родителям, зная их отношение к Людочке. А потому сказал, что спешу, и отправился в другой конец города – на свидание с любимой.

Дверь снова открыла Светланка.

– А Людка болеет, – сообщила она печальную новость.

– Что с ней? Давно болеет? К ней можно зайти? – обеспокоено спросил, не зная, можно ли навестить Людочку. Или лучше не волновать ее.

– Да у нее все, как обычно. Сейчас спрошу, – ответила девушка и ушла в Людочкину комнату. Из другой комнаты вышла их мама.

– Здравствуй, Толик. Что же ты стоишь? Раздевайся. Люда тебя всю неделю ждала. На каждый звонок вскакивала. А сейчас вот уснула и прозевала. А Светка где?

– Пошла к Людочке, узнать, можно ли мне к ней зайти.

– Вот глупая. Конечно, можно. Раздевайся и проходи прямо к ней. Будь, как дома.

Людочка встретила виноватой улыбкой.

– Людочка, что с тобой? – бросился к любимой. Она лежала в кровати, и я не знал, что делать, как вести себя в такой ситуации, – Может я не вовремя? Может мне уйти?

– Толик, не беспокойся. Со мной все в порядке. Садись в кресло, а лучше возьми стул и поставь его сюда, – и Людочка указала на место у кровати.

Я переставил стул и присел на краешек. Людочка сделала повыше подушку, и теперь сидела, опираясь на нее, близко-близко. Она взглянула на меня и улыбнулась своей удивительной улыбкой. Мое сердце затрепетало – уж не сон ли это? Тогда пусть он длится вечно.

И я уже не мог оторвать взгляда от любимой, которая впервые за много лет была рядом и никуда не спешила. На мгновенье наши взгляды встретились, и Людочка вдруг покраснела, как когда-то в юности, и тут же с руками закуталась в одеяло, словно в мою курточку. Сильное волнение охватило меня, как и тогда, когда мы впервые оказались одни на всем белом свете, а в наших душах бушевала первая весна.

“Какая же ты красивая, Людочка. Ты вроде бы все та же, моя миленькая подружка. А может, я ошибаюсь? Ты повзрослела и стала другой? Но я люблю тебя, и это уже навсегда”, – думал, неотрывно глядя на прелестное личико смущенной богини. А Людочка молчала.

– Людочка, – тихо позвал любимую после затянувшейся паузы.

– Что? – так же едва слышно спросила она, быстро глянув на меня из-под ресниц.

– Лю-ю-дочка, – снова произнес ее волшебное имя. Она молчала.

– Людочка, ты моя Джульетта, – неожиданно для себя повторил юношеское признание в любви, совсем как давным-давно в нише старого дома, где мы прятались от майского дождика.

И она снова посмотрела на меня тем особым говорящим взглядом. “Она любит меня! Как тогда, в юности. А может она, как и я, не переставала любить?” – размышлял, неотрывно глядя в ее бездонные глаза, которые Людочка больше не прятала, и в которых я тут же безнадежно утонул, как и той весной – раз и навсегда.

– Я не Джульетта. Я – Людочка, – вдруг тихо, но твердо прошептала она, совсем как тогда, и неожиданно улыбнулась, – Толик, ты до сих пор помнишь?

– Все-все, Людочка, до деталей, до мелочей. И не забуду никогда. Это самое прекрасное, что было в моей жизни. А ты, оказывается, тоже помнишь.

– Я не забывала никогда. Я думала, ты забыл. А когда почитала твои стихи, все во мне перевернулось, – и Людочка надолго замолчала. А я не знал, что сказать, но чувствовал, лучше помолчать. Словно вспомнив что-то хорошее, Людочка улыбнулась и неожиданно заговорила моими стихами, – “Как бы хотелось вернуть вечер той зимней метели, снежную белую муть, в инее сосны и ели, наши следы на снегу. Их разметала пурга. Все, что забыть не могу, память о чем дорога”. Толик, я всегда вспоминаю тот вечер. Наше первое свидание. Снег лепит со всех сторон, и мы с тобой – одни на всей улице. А ты об этом так просто и так трогательно сказал. “Еще не знаешь ты, что я тебя люблю, что жизнь свою тебе навеки отдаю”. А я это знала, Толик. Лет с семи знала.

– Людочка. Ты же тогда совсем маленькой была, – удивился я признанию любимой.

– Девочки раньше мальчиков такое понимают. А ты всегда ко мне относился не как к другим девочкам. Я это видела, и мне это нравилось, – и Людочка снова замолчала, вспоминая, судя по ее легкой улыбке, что-то светлое в наших отношениях.

А я смотрел на нее с нежностью и немного с грустью оттого, что нельзя вернуть то замечательное время, когда маленькая девочка Людочка была мне совсем, как сестричка. Как же хотелось, чтобы она непостижимым образом стала мне настоящей сестричкой и жила вместе с нами, а не в своем ужасном общежитии. А любимая все молчала, но ее лицо стало печальным. Помолчав немного, она продолжила комментировать мои стихи:

– “Наша дружба была такой чистой, а на взлете любовь разбилась”. Мне кажется, Толик, ясней не скажешь о том, что с нами случилось. Я бы не смогла… “Плачь без слез, душа моя, плачь с отчаянья и боли”. Знаешь, Толик, я так и плакала – "с отчаянья и боли". Как тебя вспоминала, слезы лились сами по себе. А ты об этом сказал так, что ничего не надо объяснять.

– Людочка, я лишь записал, что чувствовал. Мне тоже хотелось плакать. Но плакать уже не мог – душа, словно окаменела. И тогда вместо слез возникли эти горькие фразы. А ты так ни разу и не захотела меня выслушать, – ответил любимой, пораженный тем, что она так остро и так близко восприняла мои стихи. Конечно же, она без моих пояснений поняла, что они посвящены только ей и никому другому, хотя в них не было ее имени.

И Людочка еще долго читала вслух мои стихи, ясно и четко выражая свое отношение к ним, а я слушал ее монолог, кратко отвечая на редкие вопросы. Я понимал, что после того, как у нее не стало ни настоящего друга, ни настоящей подруги, ей надо выговориться.

Постепенно появилось ощущение, что к нам вернулось то счастливое время, когда мы с Людочкой горячо обсуждали самые сложные взаимоотношения героев книг и фильмов о любви. Мы спорили тогда, защищая каждый свое мнение, а чаще наши мнения совпадали. Но то были придуманные герои и сюжеты. Сейчас же, разбирая вместе со мной мои стихи, Людочка пыталась понять, что же случилось с нами в реальной жизни, и почему мы не поняли друг друга, много лет страдая от этого непонимания в одинаковой степени.

Я не заметил, как рука Людочки оказалась в моей руке, и теперь слушал и слушал любимую – точно так же, как это было всегда до нашей нелепой размолвки. И еще понял, что нам не надо ничего выяснять, потому что мы любим друг друга, и любили всегда, даже до нашей первой весны, когда мы лишь откровенно проявили наши чувства. Это же так очевидно.

А потом она рассказала, как в больнице познакомилась с Люсей Левицкой, и как они рассказывали друг другу об одном и том же человеке – обо мне, даже не подозревая об этом.

Вскоре почувствовал, что речь Людочки стала сбивчивой, бессвязной, а паузы между фразами стали дольше. А потом она внезапно уснула. Она была так прекрасна во сне. Я не выпустил ее руку и долго-долго любовался красивым личиком спящей любимой.

В комнату заглянула мама Людочки.

– Снова уснула, бедняжка. Это часа на два. Ты бы пока отдохнул, – предложила она.

– Я не устал. Пусть спит. Я посижу рядом, если можно.

– Посиди, конечно. Она давно так спокойно не спала. Похоже, ей стало легче. Теперь пойдет на поправку. Если что надо, Толик, не стесняйся. Будь, как дома, – снова предложила мама и вышла из комнаты.

Часа через полтора Людочка внезапно открыла глаза, и тут же, поймав мой взгляд, улыбнулась такой чудесной улыбкой, что у меня на мгновение закружилась голова от счастья.

Наше следующее свидание состоялось через день. Я больше не мог ждать выходных и обратился к начальнику курса с просьбой об увольнении в город по семейным обстоятельствам.

Сергей Власович был из тех командиров, к которым действительно подходило определение – “отец солдатам”. Нас, слушателей своего курса, он воспринимал, как родных детей, которых у них с женой не было. А потому он часто оказывался в курсе многих наших проблем – даже тех, которые, казалось, были вне сферы его служебной деятельности.

– У тебя же не было девушки, – неожиданно проявил осведомленность в моих делах Сергей Власович, – Когда это ты успел? Что с ней? У тебя хоть серьезные намерения, или как у этих шалопаев? – допытывался майор, которого вот уже две недели осаждали девушки, которым что-то обещали мои сокурсники, а потом, как это часто бывает, отказались от своих обещаний. Вчера по этому поводу было комсомольское собрание курса, и он, очевидно, все еще был под впечатлением.

– Мы дружили с детства. А потом потеряли друг друга. Ее семья переехала, и у меня не было нового адреса. Неделю назад мы встретились. Я люблю ее много лет. Сейчас, когда она болеет, мне надо быть рядом с ней, во что бы то ни стало, – объяснил ему причину просьбы об увольнении.

Сергей Власович все понял. Он дал пять подписанных бланков увольнительных и разрешил заполнять по моему усмотрению, но не в ущерб учебе.

Людочка была приятно удивлена неожиданному визиту среди недели. Ей действительно стало легче. Она засыпала меня вопросами, которых у нее накопилось немало после изучения моей основной тетради со стихами.

– А кто такая Валя-Валентина? – первым делом спросила Людочка, обнаружившая стихотворение, явно посвященное сопернице.

– Это девушка, с которой познакомился этим летом в Бердянске, – ответил ей, понимая, что ответ неполный, и вряд ли удовлетворит Людочку.

– Она тебе нравится? Где она сейчас? Вы встречаетесь или переписываетесь? – тут же задала она кучу вопросов, смутивших своей прямотой.

– Валя не может не нравиться. Мы с ней во многом похожи. Даже в несчастье. Мы встречались всего два дня, а потом наши пути разошлись. Я даже не знаю, где она сейчас, – честно ответил Людочке, в душе, однако, опасаясь ее возможной реакции на мои ответы.

– А почему вы расстались? – меж тем спокойно продолжила она.

– Я должен был срочно уехать из Бердянска, и мы просто не успели обменяться адресами.

– А ты хотел бы узнать ее адрес?

– Людочка, зачем он мне теперь? Мы встретились с ней, когда я совсем потерял надежду. Я рассказал ей о тебе и прочел пару стихов. Она тут же посоветовала показать их тебе. Видно, поняла, что они скажут больше, чем я. Она угадала? – улыбнулся любимой. Людочка кивнула в ответ и больше никогда не задавала вопросов ни о Вале, ни об этом стихотворении. Эта страничка нашей жизни была перевернута.

Пять дней и вечеров, проведенных у постели Людочки, пролетели незаметно. Сергей Власович, узнав, что она все еще болеет, дал дополнительно три бланка увольнительных. Не вычеркивали меня больше из списков увольняемых в выходные дни. Постепенно так сложилось, что пять дней в неделю я мог находиться рядом с моей любимой Людочкой.

Я почти не отходил от нее все те дни нашего короткого счастья. Когда она спала, любовался ее красотой. А когда просыпалась, одаривая чудесной улыбкой, часами говорили обо всем на свете. Расставшись еще в юности, мы заново открывали друг друга. И эти новые черточки характера, новые способности или новые знания, – каждая из таких находок радовала нас обоих. Мы были счастливы, сознавая, что наша любовь взаимна, и с каждым днем становится все ярче и сильней.

Я вспоминал и вспоминал те уже далекие дни, когда судьба вновь подарила мне любовь моей Людочки с тем, чтобы всего через полгода безжалостно уничтожить всё, похоронив вместе с любимой наши надежды и наши мечты.

Трамвай грохотал на стрелках и жутко визжал в крутых поворотах. А я ничего не замечал, погруженный в свои мысли. Изредка накатывали слезы, иногда улыбался. Возможно, со стороны напоминал сумасшедшего. Но здесь, на задней площадке трамвайного вагона, я был один, и меня не видел никто из немногочисленных пассажиров, разделивших со мной путь от кладбища до дома.