Читать книгу В этот раз я родился… или Путешествие Души. Часть первая - Андрей Аксёнов - Страница 15

Моя память что-то неохотно выдаёт детские картинки из своего дальнего-дальнего архива. Не знаю, как у вас, мои уважаемые читатели, но мне, пожалуй, понятно, почему так. Ведь жизнь рядового советского ребёнка проста, размеренна и в основном безмятежна. Я живу в любви, сыт, одет и потому в памяти фиксируются только экстраординарные события, как с плюсовой, так и с минусовой окраской. Болит горлышко, голова, ушки – вот это помнится. Вовкина казнь, например, в садике – тоже, ещё хохотушки с мамой, поездки с папой и мамой в отпуск и всякое другое такое.

И, точно, вот ещё помнится: мне в глубоком детстве вырезали гланды. В те, мои детские, начала шестидесятых, годы врачи решили, что такой атавизм, как гланды, должен быть непременно удалён за ненужностью. Тем более что у меня к тому были показания. Как говорит мама, замучили бесконечные простуды: ангины, просто частая боль в горле. Сейчас, я слышал, позиция у врачей изменилась, ну а я вот уже так и остался без них.

Сколько мне тогда было лет? Пожалуй, годика три. Да, точно! И потому очень мало помню эту историю. Получается, что почти ничего, только всего две «вспышки» воспроизводятся памятью.

Вот вижу свои маленькие ножки в чёрных валенках. Калоши с них сняты и понуро ждут своего хозяина в углу врачебного кабинета. В такой обуви, кстати, в те годы зимой ходила вся Москва – и взрослые, и дети: в кроличьих шубах и валенках.

Я «утоплен» в специальном кресле, по типу стоматологического. Зачем я тут, пока не понимаю, но огромная голова доктора в белом колпаке и с вогнутым зеркалом с дырочкой посередине, а также занесённые надо мной его волосатые руки с чем-то металлически блестящим не предвещают мне ничего хорошего.

А ещё медсестра, которая мило, но по-дежурному улыбается мне, просит открыть ротик, обращаясь почему-то по имени Мишенька. Потом, скосившись на какую-то тетрадку, исправляется, назвав Андрюшенькой, прижимает своими холодными ладонями мои руки к подлокотникам кресла и добавляет нарочито небрежно: «Не бойся, не бойся! Будет не больно!»

Начиная с этого момента я окончательно осознаю, что дело плохо, и включаю все свои защитные механизмы. А их не так много на самом деле, а точнее, только один – это ноги в валенках. Руки, как все помнят, зажаты медсестрой, а голова с открытым ртом прижата руками доктора к подголовнику. Конечно, можно закрыть рот «на замок», стиснуть зубы, и враг ни за что не пройдёт, но поздно. Там уже какая-то металлическая штуковина не даёт это сделать, и доктор шурует внутри, звеня металлом. И значит, действительно, для обороны остаются только ноги. Они и включаются тут же. Всё начинается с хаотических ударов попеременно то левой, то правой ногой, но в основном в «молоко».

А когда внутри меня что-то хрустнуло и всё существо пронизала нестерпимая боль, удары валенкового оружия стали более точными. Я попадаю несколько раз в грудь, пару раз по рукам, а один раз – точно в докторский подбородок. После таких атак человек в белом халате произносит несколько неизвестных мне слов, а потом бубнит сестре: «Вот паршивец! Держи ноги, Нюр!»

Та послушалась, что становится их общей стратегической ошибкой, ведь навалившись на ноги, Нюра невольно освободила руки, которые тут же «встали» на мою защиту. В основном, конечно, от них был нанесён невосполнимый урон лицу и шее доктора, но и руку медсестры я с удовольствием расцарапал…

Что было дальше, детская память не сохранила почему-то. Но очевидно, что та борьба была неравной. В итоге двое взрослых медиков, конечно же, безжалостно надругались надо мной, и я безвозвратно потерял часть своего организма.

Второй эпизод на тему «Гланды» короче, но чувственнее, мне кажется. В нём я вижу собственные руки, которые тянутся к мороженому. Тут «стержень» в том, что в первые дни после удаления гланд, по рекомендации тех же врачей, невинно обрезанному полагается чаще есть мороженое для ускорения выздоровления. Вроде бы здорово, супер! Скажите! Кто не любит это сладкое холодное лакомство, но это в здравии.

А тут всё плохо: жутко болит горло, от всего пережитого накануне шатает. Но главное – грудь, её сжимает неизвестное ранее чувство несправедливости, а в уме звонко звучат вопросы: «За что? Почему? Для чего?» То есть не только на мороженое, но и вообще на еду смотреть не хочется. Но мама кричит с кухни:

– Андрюшенька, иди, съешь мороженое!

И я нехотя поднимаю свой обиженный и частично покромсанный организм с постели и плетусь в кухню.

Тут мороженое в рожке стоит в стеклянном стаканчике в глубине кухонного стола. Его максимально привлекательный вид на мгновение улучшает моё настроение, и я, встав на цыпочки, тянусь правой рукой в его направлении.

И… с невольным воплем отдёргиваю её назад – на траектории моего движения оказывается горячий утюг. Точно – это же бабушка закончила что-то гладить минуту назад.

Ещё большая обида, ещё больше укрепившееся чувство несправедливости, ну и, конечно, слёзы по малолетству следуют за этим.

Но… конечно, то самое мороженое и потом ещё несколько последовавших за ним сглаживают и скрашивают всё.

Хотя осадок, как говорится, остаётся. Я ведь до сих пор постоянно разбираюсь по жизни с вопросами, сначала: «За что и почему я?», а последнее время всё чаще: «Для чего?..»