Читать книгу Гибель Орфея - Андрей Анатольевич Кулинский - Страница 2

Когда собирали вещи и дом становился пустым, когда приезжали покупатели, чтобы еще раз осмотреть комнаты и сад, когда, наконец, наступил последний день и следить за чистотой не было смысла, и комья земли, оставшиеся от ботинок отца, который то заходил в дом, то выходил наружу, задумчиво кряхтя, и прочая пыль и грязь, обычное дело при переезде, затуманили помещения, вот тогда–то Эрик отчетливо ощутил вкус крови, переполнявшей его голову, то чувство, какое бывает при простуде или высоком давлении, и еще тревога и страх, сгущавшиеся в нем последние дни заискрились в тот момент по–особому. Ему все казалось, что это происходит по его вине, происходит что–то страшное. Правда, что именно, он еще не знал. Переезд для их семьи был обычным делом, ведь когда–то его родители уже перебрались из Европы в Америку, а потом в Антилию. Дэдрику это не нравилось, он все рассказывал о том, как красиво было в Швеции, какая мягкая и полная природа, какой воздух, какое спокойствие, утраченное ими. После увольнения он стал молчуном, но прежде, бывало, оставшись вдвоем с Розой в саду, после ухода друзей, которые навещали Томасонов чаще всего по субботам, принося с собой вино, Дэдрик разговаривался.

– А дома? – говорил он. – Дома там из бруса. Они живые. От них идет тепло и здоровье. Там, где я жил, много людей строили такие дома. Американские дома из бетона и стекла – просто мертвые коробки. А эти антильцы строят дома из мусора. В любом из их семи городов выберись на окраину, там, где беднее всего, всегда сыро и грязно и стены домов от сырости разваливаются на лохмотья.

Дэдрику Антилия не нравилась, как и Америка. Из Швеции в Америку его привез отец, там он познакомился с Розой, которая тоже приехала из Швеции. Когда Дэдрик стал работать на Ролиарти, их семье пришлось переехать в Антилию.

– Америка – новая столица мира, – говорила она мужу. – Ты мало что знаешь об этом, потому что не читаешь хорошие книжки.

– Я читаю техническую литературу. На другое у меня нет времени, – ворчал в ответ Дэдрик.

– Поэтому ты и не знаешь. Художественная литература была придумана для развлечения. Ее писали простые люди, и потом она стала уделом вельмож и они стали писать о себе, таких богачах со страстями, в общем, они сделали из мифических героев путешественников – страдальцев. А потом литература опять вернулась в руки простых людей, которые особо не драматизируют, а просто рассказывают, как и было вначале. Просто развлекают. Это случилось до, во время и после войны, в довольно короткий промежуток и американцы многое в это вложили, потому что даже их авторы богачи были когда–то бедняками.

– Не забивай мне голову чепухой. Между литературой и реальной жизнью нет ничего общего. Америка стала самой богатой страной, конечно, это как–то должно было откликнуться на мировой культуре. Все умные люди приезжали сюда. Наши родители тоже нас туда привезли не просто так. И потом, взгляни на эту новую культуру – культуру продавцов.

– Ты экономист, Дэдрик. Ты все сводишь к деньгам.

Эти разговоры стали частью прошлого, когда захлопнулась дверь автомобиля и Томасоны, уезжая, последний раз взглянули на свой дом.

Они переезжали в маленький городок Руморс, выросший на острове уже после грандиозных строек Адама Палладия, основателя Антилии. Расположен он был близко к океану, но, казалось, рядом не океан, а соленное море, ветры которого покрыли улочки сухим налетом извести и пыли и засолили головы жителей. Эти бедные люди, каждый в свое время, потеряв надежду сбежать отсюда, начать что–то новое, измениться, поверили, наконец, будто этот городок станет их последним пристанищем, а значит ничего, кроме него, не существует, что город этот и пустошь вокруг и есть весь мир, Альфа и Омега, и что его жители такие же величественные люди, как Ньютон или Цезарь, в их жилах течет настоящая кровь и их страсти точь–в–точь шекспировы. Ходовым товаром, наравне с деньгами здесь были сплетни. Все очень любили это дело – поболтать в пятницу или в субботу вечерком, обсудить кого–нибудь, выпить. Да и в любой другой день делалось то же самое. Были среди них люди элегантные, но большинство одевалось вульгарно. Старики были худыми и подтянутыми, молодежь располневшей, дети же, единственные, у кого был интерес к жизни и амбиции. Все их любили. На них возлагали надежды родители, и они же губили их будущее, вдалбливая, как жить в этом мире–городке, что одевать и какому богу молиться, создавая план на будущее, безутешный план жизни самих родителей. В общем, эти вот простаки и стали новыми соседями Томасонов. Их приезд в город переполошил всех. К новичкам присматривались, осторожно заговаривали с ними, пытаясь побольше узнать о том мире, из которого они прибыли.

Роза считала Руморс промежуточным местом для жизни семьи.

– Оставаться здесь больше, чем на год, два, смешно – говорила она.

Эрик слушал ее и с опаской вглядывался в окно – там бродили соглядатаи. Дэдрик же молчал. В его голове уже сложился план короткого пути к успеху. С понедельника Дэдрику предстояло начать работу бухгалтером на местной фабрике. Собственно, из–за предложения поработать, Томасоны и прибыли сюда. Дэдрик полагал, что заправляют на фабрике люди не очень далекие, а потому ему, как знатоку ведения дел в компании Ролиарти будет несложно пробиться в самые фабричные верхи. Этот план он держал за зубами до самой пятницы, когда новые сослуживцы отвели его в бар, где он, как и положено в таких местах, немного раскрепостился. Наутро уже весь город знал о Дэдрике. Обидные прозвища, вроде Мистер Успех, так и сыпались на него, в особенности из уст его начальника.

Прошел месяц. Потом еще один. И еще.

Лето подходило к концу, и Дэдрик понял, что стремительный карьерный взлет ему не грозит. Тогда и Розе пришлось пойти на работу, на ту же фабрику. Отношения в семье становились более натянутыми. Роза ругала Дэдрика за его преданность к Ролиарти, Дэдрик ругал Розу за ее слова, и они оба ругали Эрика просто так.

По пятницам и субботам Дэдрик стал приходить домой поздно ночью, пьяным. Не глядя, он вытаптывал цветы, которые садила Роза, падал на диван, ибо дверь в спальню в такие ночи плотно запиралась изнутри. Комья земли, вперемежку с цветами, сыпались на ковер и обивку мебели. Однажды утром, после пятничного веселья, Роза застала Дэдрика спящим на диване, а на его туфлях, к кускам жирной земли приклеились георгины, которые Роза посадила только вчера. Она принялась будить Дэдрика, причитая по поводу своей безмерной ненависти к нему, как вдруг Дэдрик проснулся и отмахнулся. Получив пощечину, Роза замерла, ведь прежде Дэдрик не бил ее и случай стал прецедентом. Она помолчала, встала и ушла. Когда Дэдрик проснулся окончательно и все узнал, немедленно бросился вдогонку, но было уже поздно.

Дело в том, что тогда же, когда Роза для развлечения и психического спокойствия начала сажать цветы, Дэдрик открыл для себя рыбалку. Новые друзья научили его, и вот уже появились лодка и прочие рыбацкие снасти, хотя денег в семье и без того не хватало. Дэдрик отлучался на рыбалку каждую субботу после часу или позднее, ибо после веселой пятницы требовался спокойный отдых. В это же время к берегу маленькой бензиновой речушки подтягивались и его друзья. На этот раз раньше Дэдрика к берегу подоспела взбешенная Роза.

– Роза! Как жизнь? – кричали ей рыбаки.

– Заткнитесь! – крикнула она в ответ и рыбаки посторонились.

В руках у Розы была канистра с бензином. Она облила лодку и сильный запах отогнал испуганных рыбаков подальше.

– Эй, хватит! – крикнули ей, но она не слушала.

Когда Дэдрик прибежал к берегу, у лодки уже прогорели бреши в днище. Дэдрик бросился тушить, потом стал кричать на Розу, и тогда она схватила палку и ударила его по спине, а потом бросила песку в глаза. Дэдрик упал на колени и стал растирать лицо, песок смешивался со слезами. Рыбаки смотрели на эту сцену и смеялись. Мог ли Дэдрик простить такой позор? Как теперь его только не называли в городе, однажды из–за этих прозвищ даже случилась неприятная стычка, дело чуть не дошло до драки.

А каково после этого было Эрику в школе? Он ведь тоже был новичком, и ему тоже давали прозвища, только не было здесь взрослой обходительности, все говорилось в лицо, и теперь, после ссоры его родителей на пляже, Эрику приходилось выслушивать множество фраз, начинавшихся с «Мои родители говорят, что твой папа…», или «Мои родители говорят, что твоя мама…», и подобные разговоры обычно тоже не заканчивались ничем хорошим. Все же и при таких обстоятельствах Эрик нашел настоящего друга. Правда, немного сумасшедшего.

Дело было зимой. Обычно зимы в городке обходились похолоданием до +5, ливнями и штормовыми ветрами, а тут как прорвало. Неделями сыпал снег, а потом начались дожди. Вода лилась с неба днем, а ночью превращалась в лед и на следующее утро дома, дороги, провода, все обрастало льдом. Мэр приказал всем детям не ходить в школу как минимум две недели, за которые, по его мнению, зима должна была закончиться и начаться продолжительная весна.

Дом Томасонов, как и все прочие, оброс льдом. Листы железа на крыше загнулись и под них стала протекать вода от тающего снега, и потолок стал разбухать. Дэдрик забрался на крышу, чтобы сбить лед, поскользнулся и упал, сломав себе ребра. Время ледяного бедствия Дэдрик собирался провести с пользой, попытаться помириться с Эриком и Розой, но теперь, оставшись дома, лежа на диване, он просто видел, как они уходили куда–то утром, и возвращались вечером. Роза шла к подругам, а Эрик шел гулять. Никто из них двоих не хотел общаться с Дэдриком.

Дэдрик собирался обдумать новый план примирения, но все испортила старушка молочница, жившая на конце улицы. Дэдрик был одним из нескольких ее постоянных покупателей и теперь, когда он не мог приходить к ней домой за молоком, она сама решила приходить к нему. Заглянув как–то утром, просто чтобы проверить, куда это Дэдрик подевался и почему молоко ему больше не нужно, старушка нашла его травмированным и обездвиженным и, наливая только что проданное молоко в бутылку, рассказала сразу несколько подобных случаев с переломами из своей жизни, а потом добавила новость о соседе Дэдрика, который порезал кого–то ножом, и теперь сядет в тюрьму. Новость эта Дэдрика заинтересовала и теперь он был вовлечен в паутину сплетен. Старуха приходила каждое утро, а Дэдрик радовался собеседнику и все расспрашивал и расспрашивал, про Карла, старика ветерана, жившего через два дома, у которого от курения якобы отвалилось лицо, и про Люсинду, жившую совсем рядом, у которой мать пытается отобрать дом, и про Альваро, мальчика отличника с соседней улицы, который, оказывается, приторговывает наркотой. Естественно, про планы примирения с семьей Дэдрик позабыл.

А зря, ибо Эрик связался с Гарви Демпси, малолетним преступником. Отец Гарви, человек довольно мягкий внешне, по своей натуре был очень жестоким. Детей за их проступки он не ругал, однако применял к ним иной метод воспитания: менял цвета их комнаты. Надо добавить, что у Гарви были еще два брата и сестра и за проступок любого из них комната перекрашивалась, преображаясь во мрачное пристанище кошмарных снов. Стены становились черными, на них появлялись серые ангелочки с наполненными кровью ртами. Добавим к этому постоянный запах краски и вы можете представить, что творилось в головах у детей, когда отец запирал их в комнате. Если же месяц проходил без происшествий, клеились белые обои, всегда одни и те же. Как–то раз маленькая сестра Гарви нарисовала на этих обоях животных. Отец был в гневе. Обои были сорваны. На стены нанесены новые образы страха. Маленькую разбойницу как раз запирали в комнате, когда домой из школы вернулся Гарви. Он был самым старшим ребенком в семье и отец все реже конфликтовал с ним, намекая, что скоро и Гарви должен подключиться к воспитанию младших.

– Вот, Гарви, полюбуйся, – сказал ему отец и показал улики, куски обоев с рисунками. – Это твоя сестренка сделала. Теперь пусть помучается.

Гарви ничего отвечать не стал, замахнулся и выплеснул всю накопившуюся в себе злость одним ударом. Гарви вообще был молчаливым ребенком. Когда ему исполнилось восемь и в школе начались наборы в спортивные секции, Гарви выбрал бокс. Теперь он учился уже в восьмом классе, ему было четырнадцать, но выглядел он на все двадцать пять.

С тех пор, как Гарви впервые ударил своего отца, в их семье все поменялось. Отец стал тихим. Его зловещая мягкость уже никого не пугала. Гарви стал кем–то вроде главы семьи. А в школе все считали его странным, сумасшедшим, нелюдимым молчуном. Так же выглядел и Эрик, когда только появился в этой школе. Не мудрено, что Гарви и Эрик быстро сошлись.

Гарви научил Эрика, какие уроки можно прогуливать без проблем, а на какие следует ходить. Чего стоит каждый преподаватель, какие ученики здесь учатся. Эрик даже удивился таким знаниям от столь нелюдимого мальчишки. Гарви на это ответил, что молчуны всегда много знают. К моменту их знакомства у Гарви уже была машина. После уроков они убивали эту старую колымагу, разгоняясь на полную на разбитых дорогах городских окраин.

– Так значит ты швед? – спрашивал Гарви. – Из Швеции к нам в Антилию?

– Нет, я американец, – отвечал Эрик. – Это мои родители шведы.

– Все шведы блондины, – говорил на это Гарви.

– А что с твоими родителями? – спрашивал Эрик.

– Ну что? Отец мой идиот.

– А мама?

– А мама уже не живет с нами.

– Извини.

– В смысле, подала на развод. А ты что подумал? Мама сказала, сейчас все разводятся, потому что сейчас каждый может себя прокормить. А раньше надо было создавать семью и все такое. Оплот морали, кружок воспитания… сегодня будут черные звезды. Мне надо поскорее домой. – Иногда Гарви заговаривался. Эрик думал, это от бокса – слишком много Гарви получает по своей голове. Знал бы Эрик, какое глупое детство пережил Гарви и как рано он повзрослел.

В другой раз они забрались на крышу школы. Две недели прошли и, как и обещал мэр, началась продолжительная весна. Горожане высыпали на улицу. Кое–где в тени домов еще лежал грязный снег, но на солнце поверхность земли, стены домов, все начинало греться. Может, и разум Гарви перегрелся окончательно, потому что он сказал так:

– Ты же хочешь освободиться, не так ли? От проблем?

– Каких? – спросил Эрик.

Иногда он рассказывал Гарви о ссорах своих родителей, о том, как неуютно стало ему в новом городе.

– От всего. Вот я раньше, когда читал истории о заключенных там, например, которые сбежали через много лет, пережитых в тюрьме, или о переживших кораблекрушение, я раньше таким людям завидовал. Они пережили страх… боль, все в предельном виде, и выжили, то есть вышли победителями. На них давило что–то, а потом они освободились. Когда я разобрался со своим отцом, мы дома тоже освободились. И я понял, что это такое…

Гарви подошел к краю крыши и посмотрел на небо.

– Ты о чем вообще? – спросил Эрик.

– Вот ты не веришь в бога? – продолжил Гарви.

– Нет.

– В этом все дело. Верить то надо не в религию, а в то, что после смерти все закончиться.

– Я тебя не понимаю.

Гарви повернулся к Эрику. Гарви стоял на самом краю, спиной к пропасти и ветер толкал его туда.

– Те люди, которые освободились от испытания, им стало понятно, что жизнь принадлежит только им. То есть, они уже видели конец, и получили второй шанс. Поэтому люди прыгают с парашютами, плавают на досках по волнам, лазают по горам. И тебе тоже нужно получить второй шанс.

– Как мне это сделать? С крыши я прыгать не собираюсь.

– Гипотетически, – сказал Гарви. Одну ногу он занес над пустотой. – Не нужно прыгать с крыши. Нужно только понять, что ты на это способен… Просто ты цепляешься за что–то ненужное, пытаешься что–то сохранить и тебе страшно начать новую жизнь. А теперь представь, что все стало бессмысленно и ты поднялся на эту крышу, чтобы спрыгнуть и покончить с собой. Только такое решение проблемы тебя устраивает.

Эрик подошел к самому краю и посмотрел вниз.

– Вот. А теперь представь, что будет дальше?

Эрик задумался и Гарви резко толкнул его в спину. Эрик зацепился руками за бортик и отпрыгнул назад. Он сел, прижался спиной к двери, ведущей на школьный чердак, и стал быстро дышать.

– Вот видишь, – сказал Гарви и засмеялся. – Там ничего нет. Есть только этот мир, а после ничего не будет. Надо использовать каждую минуту. Это ощущение притупляется, когда ты живешь спокойно. Надо подойти к самому краю, и заглянуть в пропасть, и тогда тебе станет легче. Ну, как ощущения?

– Ты идиот, Гарви, – сказал Эрик.

– Я же не собирался тебя сбрасывать с крыши. Но если бы ты это знал, ты бы не почувствовал катарсис. Ты был таким унылым. Теперь–то жизнь тебе понравиться. Если можешь ее потерять.

Эрик не стал слушать. Он уже спускался по лестнице и бежал домой. Он думал о Гарви с ненавистью, клял его самыми худшими словами. А Гарви стоял на крыше и смотрел, как Эрик убегал вдаль по улице и радовался за него. Потому что если бы Гарви так повезло с родителями, как Эрику, он бы ни за что с ними не ругался. Жизнь вообще была бы прекрасна.

Эрик, однако, свою жизнь прекрасной не считал. У каждого есть причины для ненависти и любви. Причин для ненависти у Эрика, на этот раз оказалось больше. Он не любил теперь вспоминать прошлую жизнь, когда было много денег и все было хорошо, родители были разговорчивы, никто ни за кем не следил, чтобы подметить какую–нибудь гадость.

Наступил день рождения Дэдрика. Непростой день, как для Эрика, так и для Розы. Утром они устроили отцу праздничный завтрак, потом Дэдрик, придерживая спину рукой, охая, пробрался в гостиную и улегся на диван.

– Все замечательно, – сказал он сам себе, но Роза была в тот момент неподалеку и подумала, что обращаются к ней.

– Это еще не все сюрпризы, – сказала она. – Будет настоящий праздник, как раньше.

«Как раньше» – это дом, наполненный светом и яркими красками, благоухающие цветы, гости в дорогих костюмах и платьях, приветливые, умные, воспитанные, приносящие подарки. Так по мнению Розы. По мнению Дэдрика как раньше не будет, потому что это были выдуманные торжества с выдуманными друзьями и весь свет, цвет и улыбки только для карьеры. А теперь может быть только как теперь – толстые, худые, измученные и усталые после рабочей недели друзья, которым очень хочется напиться и повеселиться, одетые в джинсы и футболки, или рубашки, но не из шелка или батиста, а бумажные, пожелтевшие и посеревшие со временем, как и их владельцы, а еще они будут одеты в платья, такие, знаете, слишком яркие, словно их красили краской для стен, слишком большие, слишком маленькие, пошлые, неинтересные, потому как у этих людей, должно быть, просто нет времени на воспитание вкуса. Так по мнению Дэдрика. На самом же деле, когда Роза повесила в комнатах воздушные шарики и разложила цветы, гости пришли вполне приличные. Конечно, элегантностью они не отличались, говорили с протяжными «нууу… эээ…», добавляя «типа… ага… в точку!.. ладно чо…», повышая голос, чтобы перекричать прочих говоривших, неприлично шутя, внезапно начиная подпевать любимой песне, все же они оставались такими милыми, приветливыми, дружелюбными, что и Роза была довольна. Только Эрик ушел на улицу. В доме ему было неинтересно. Особенно, когда уже ночью Бобби Вандербильд, толстяк и хам, напал на Джонатана Смолла, долговязого, пьяного, с лицом висельника, они сцепились, Вандербильд попытался задушить Смолла, обхватив его за плечи, и гости с трудом разняли их. Потом одни ушли провожать Вандербильда, другие остались утешать пострадавшего, Дэдрик был пьян и рассказывал о аферах Ролиарти, в которых он участвовал, Роза смущалась от его наглого вранья, другие жены пытались угомонить своих мужей и увести их домой.

Близилось лето. Антильцы с нетерпением ждали Дня Свободы, четырехдневного праздника. Накануне этого знаменательного события в школах проводились открытые уроки. Учителя рассказывали школьникам об истории острова, а за словами учителей следил директор или кто–нибудь из руководства школы. В городе Руморс была всего одна школа. Для шестиклассников урок проводил учитель истории Мигель Ансальдо, маленький лысый старик с усами и толстыми очками, некогда переехавший в Антилию из Испании. На этом уроке Эрик сидел рядом с Гарви, потому что в классе все места были заняты. Между собой они не разговаривали уже целую неделю.

– Привет, – тихо сказал Гарви. – Как дела?

– Никак, – ответил Эрик и сразу проверил, не смотрит ли на него директор.

– Кто такие антильцы? – громким голосом тенора спросил учитель Ансальдо. – Ну же, говорите.

– Может быть, жители Антилии? – предположил Гарви.

– Хорошо. И что же по–вашему Антилия?

– Страна.

– Нет, дорогой Гарви. Антилия – это мечта, – сказал учитель Ансальдо, директор довольно кивнул, и учитель продолжил, – Антилия, это мечта, которой заразил нас Адам Палладий. Этот человек, легенда, – учитель указал на картину, изображавшую Адама Палладия, очень странную картину, на ней было все, живописная местность, на фоне которой стоял Палладий, были его руки, ноги, туловище, облаченные в рыцарскую броню, было все, кроме головы, вверх картины оканчивался плечами, а голова, казалось, попросту не влезла.

– Почему он так изображен? – спросила Нола Беатриче, маленькая девочка с кудряшками, отличница. – Как можно, чтобы в государстве не знали в лицо такого человека?

– Нет, его знали в лицо, его профиль был на монетах, у всех в домах были фотографии с ним, а эта картина его руки, просто шутка гения, – директор закашлял и учитель Ансальдо сразу поправился, – шутка Палладия, а кто он был, нам теперь судить тяжело. Все, что мы знаем о детстве Палладия, это место где он родился. Африка. Его отец был очень богат и Палладий, всегда мечтавший о свободе для африканцев, заразился идеей создать государство, свободное, поистине свободное, где каждый чувствовал бы себя полноправным правителем. Хотя, нельзя точно сказать, для африканцев ли предназначалось это государство? Мы можем судить об этом лишь благодаря тому, что Палладий видел их бедствия, а когда он нашел земли, свободные, огражденные океаном от Старого Света, и от Нового, он решил, что построить государство именно на этих землях будет проще всего. И вот он совершает путешествие, – учитель подошел к карте и провел пальцем линию от Африки к Пиренейскому полуострову. – Испания, Португалия, страны, где Палладий заручался поддержкой для законного приобретения вот этого маленького чуда света, – учитель провел пальцем от полуострова к морю и далее, на запад, к островам, среди которых была Антилия. – Антилию открыли мореплаватели задолго до Колумба, испанцы прибыли сюда во времена Золотой Армады, но не с тем, чтобы проверить легенду о семи городах, нет, они прибыли сюда, чтобы выбить с острова пиратов, правивших к тому моменту Антилией, чтобы захватить рабов, те дикие племена коренных антильцев, с которыми пираты вступали в союз. Здесь не было золота, которое обещали мифы, здесь не было ничего и испанцы уплыли, не стали строить здесь даже оборонительных сооружений, на случай захвата острова чужеземцами. В те дни Антилия опустела. Пираты покинули остров, племена дикарей уехали в кандалах на Испанских галерах, трудиться за единственную плату – собственную жизнь. Антилия стала ничейной землей и была ей до Адама Палладия. Он выкупил Антилию и привез сюда новых дикарей, тех, чьи беды и горести Палладий наблюдал в Африке. Их было около двух тысяч, первопоселенцев. Потом прибыли другие. Палладий был богат, сказочно богат. И это богатство и жажда новых антильцев создать безупречное, свободное государство позволили Палладию отстроить города, из которых родилась новая Антилия, наша с вами. Как по вашему, случайно ли совпала легенда о семи городах с тем, что мы теперь имеем?

И опять же ответила Нола Беатриче, потому что она знала все и хотела похвастаться этим.

– Первым городом стал Кон, столица Антилии. Кон располагается в центре острова и там есть старый квартал, где еще сохранились постройки африканцев. Мы с родителями там были недавно и…

– Не сомневаюсь, милая Нола, вы были там. И что?

– Потом, когда стали приезжать другие африканцы, они отправились на исследование острова и построили Орфей, там добывали различные минералы. Город стал очень богат.

– Верно. На остров стали прибывать и другие люди, в основном испанцы, португальцы и англичане. Африканцы строили города, не забывая про свободу, о которой говорил им Палладий, они построили семь городов. Семь свободных городов… ой! – учитель Ансальдо прикрыл рот своими короткими пухленькими пальчиками. Директор смотрел на него недовольно.

Все дети повернулись в сторону директора. Это был старый, широкий в плечах, коротко стриженный седовласый мужчина. На лацкане его пиджака красовалась праздничная роза. Директор тяжело поднялся и подошел к доске. Дети смотрели на него с некоторым страхом и даже восторгом. Учитель Ансальдо посторонился.

– Вот! – директор ткнул пальцем в сторону портрета человека, очень даже похожего на него самого. – Вот, дети, Августо Вера, человек, сделавший Антилию по–настоящему свободной. При нем семь городов стали независимыми и, в то же время, едиными. Адам Палладий – важная строка в истории острова. С него все началось. Но вот учитель Ансальдо, – директор недовольно покосился на учителя, – забывается, как и все мы, когда рассказываем эту историю друг другу. Миф тут граничит с реальностью. Палладий был, должно быть, бизнесменом, как и те, кто теперь приезжает на наш остров, чтобы делать деньги. Те, кто довел нашу страну до кризиса, богачи, толстосумы… – Директор строго посмотрел на учеников, когда его взгляд коснулся Эрика, тому вспомнился Ролиарти. – Те, кто пришел к нам во времена Мореля, и те, кого, я надеюсь, выгонит с острова господин Артуро Бальтазар. Августо Вера! – прогремел директор, еще раз ткнув пальцем в сторону портрета и замолчал, чтобы ученики смогли разглядеть, наконец, портрет первого президента Антилии, ведь Палладий не был президентом и государство при нем так до конца и не сложилось.

Итак, вот он, Августо Вера. Его фотография сейчас не только в этом кабинете, наполненном учениками, забвением истории и свежим ветром весны, проникающим сквозь щели в окнах, нет, его лицо во всех кабинетах школы, во всех госучреждениях, на улицах, на стенах домов, он улыбается нам с памятников, на его лице совсем нет морщин, лишь брови и корни волос седые, он приятен и добр, этот мудрый старец, и везде под его ликом, как и на этой фотографии, приклеенной к школьной доске, везде красуется девиз «Все вместе!», и что он значит, кто бы знал?

– Все вместе! – грозно сообщил классу директор, и отправился обратно на свое место.

– Итак, дети, – сказал учитель Ансальдо, осторожно возвращаясь на свое место. – Все вместе, что это значит?

– Может быть… – начала Нола Беатриче и замолчала.

– Никаких трактовок, Ансальдо! – сказал директор. – Все вместе – это лозунг борьбы за свободу! Свобода в единстве, во всеобщем преклонении пред идеалами.

Какой старый, скучный человек, подумал Эрик.

– Да, да, да, – заторопился учитель Ансальдо. – Итак, дети. История такова, свобода в Антилии постепенно стала исчезать. Палладий старел, города росли, но люди не становились счастливее, потому что Палладий привел в страну плохих людей, тех, кто уже зарабатывал на африканцах там, на их родине, тех, кто колонизировал Африку! И потому Августо Вера, человек доблести и чести, был вынужден свергнуть Палладия. И вот что случилось, Палладий оказался… – учитель Ансальдо закашлял и отвернулся.

– Ну же учитель, продолжайте, – сказал директор. На его лице появилась улыбка. – Все ясно, учитель Ансальдо. Вам кажется, вы лжете ученикам. Вы же как наш нынешний президент Морель, пытаетесь найти какие–то нестыковки в прошлом. А важно лишь нынешнее! Важна работа. Все вместе могут строить будущее, как учил нас Августо Вера. Давайте, дети, скажем хором…

Директор вышел к доске и посмотрел на класс.

– Все вместе! – проревел он, потрясая кулаком.

– Все вместе! – закричали дети, веселясь.

Учитель Ансальдо отошел в сторонку:

– Нельзя забывать, – сказал он тихо. – Мы должны говорить все, что знаем.

– Все? – переспросил директор. – Все говорить? Что же говорить? Вы как раз не сказали, учитель Ансальдо. Не сказали главного об этом существе, этом Адаме Палладии. Ансальдо, я расскажу классу историю, а вы идите в актовый зал. Там сейчас разучивают гимн. Мне кажется, вы его не знаете. Вам будет полезно.

– Ну это уже! – покраснел учитель Ансальдо.

– Все вместе! – выкрикнул директор, сделав движение рукой, как дирижер.

– Все вместе! – закричали в классе и засмеялись, когда учитель Ансальдо выбежал из кабинета. Смеялись все дети, даже Нола Беатриче, которая обычно выше всяких там шуточек.

– Вот что такое все вместе, – сказал директор, широко улыбаясь и закатывая рукава. Дети боялись его, придумывали разные гадости о его жизни, а теперь он вдруг стал ближе к каждому из них.

– Как то это неправильно, – шепнул Гарви Эрику. – Учителя выгонять.

– Смешно же, – сомневаясь, сказал Эрик. Он еще раз взглянул на Нолу. Она смеялась, как и все.

– Вот так, дети, – сказал директор. – Вижу в вас прекрасное поколение. Те, что были во времена Мореля, кошмарные ученики. Но эти времена закончились. Пришел Артуро Бальтазар! Так–то! Кончилась пирушка этих подлых богачей!

– А что случилось с Адамом Палладием? – спросила Нола.

– Вот! Я вам сейчас расскажу всю правду. Палладий не был человеком вовсе!

Директор замолчал и посмотрел на завороженные лица учеников.

– Он был роботом, – продолжил директор. – Роботом на службе у богатых, наживающихся на труде рабочих, держав. Вот как это было, дети. Могущество Августо Вера росло. Этот человек трудился на благо родины и люди любили его. Его стали узнавать на улицах, к нему обращались, без страха быть арестованными, по самым трудным вопросам. В то же время Адама Палладия мало кто знал в лицо…

– Но ведь учитель Ансальдо сказал нам, что у всех дома были фотографии… – вставила словечко Нола Беатриче.

– Так–то оно так, да вот только не так оно вовсе! – директор хитро посмотрел на класс, улыбнулся и потер свои тяжелые ладони. – Это миф, пропаганда Палладия, которой мы до сих пор верим. Об этом говорить не принято было при президенстве Августо Вера, во времена всеобщей правды и единства. Теперь можно врать на все лады. Надеюсь, Бальтазар все исправит. Мой отец мне говорил, что мало кто знал Палладия, и я ему верю. Мало кто его знал. А в последние годы, во времена тяжелейшего кризиса Антилии, нашей родины, Палладия не видели вовсе. И вдруг утром первого марта началась стрельба! Выстрелы гремели во дворце Палладия. Люди собрались на главной площади столицы, и к вечеру к ним из дворца на белом коне приехал сам Августо Вера, а за конем, на веревке, тащился сами знаете кто! Палладий! Только не человек вовсе, а робот. Манекен, набитый проводами. Вот, кто правил Антилией. Кукла, которой управляли с запада. Так–то, дети! Тело Палладия еще несколько дней было выставлено на главной городской площади, потом Августо Вера лично утопил манекен в одном из антильских болот, дабы на западе знали – теперь Антилия независима и никого не боится!

– Ну это уже слишком! – закричал ворвавшийся в дверь, словно вихрь, учитель Ансальдо. – Ложь!

– Что вы себе позволяете?! – закричал на него директор.

– Я увольняюсь, директор, – ответствовал ему учитель Ансальдо, – увольняюсь, но прежде, дети, вы должны знать правду. Это был переворот! Государственный переворот. Августо Вера совершил его и захватил власть. А манекен с проводами он подкинул! Это же смешно, робот!

– Есть подтверждения, дурак! – закричал директор. Он был весь красный и злой, он пыхтел как паровоз и вот–вот обещал взорваться, – Сейчас я выставлю тебя вон!

– Я сам ухожу!

– Я тебя арестую!

– Я уезжаю на родину! В Испанию! Такие, как вы, директор, правили при Вера, и я не могу терпеть вашего возвращения! В государстве кризис, лучших людей клеймят, в бедных селах люди бунтуют от голода, а этот Бальтазар потихоньку возвращает режим Вера в Антилию. Фашист! Власть силы и лжи! Бандиты приходят!

– Заткнись! – директор бросил в учителя учебником по истории.

– Вот ваше отношение к истории! – закричал в ответ учитель Ансальдо и истерично захохотал.

Директор трещал по швам от злости. Дети сидели не двигаясь. И вдруг случилось странное – директор тоже засмеялся.

– В чем дело? – испуганно спросил учитель Ансальдо.

– Сам лжец! Мы оба жили при президенте Вера и знаем, как было хорошо тогда. А опознала Палладия личная охрана! Признай это перед детьми, пока я тебя не задушил!

– Под дулами автоматов! – ответил учитель. – Их согнали в спальню, где лежал этот расстрелянный манекен с проводами, якобы робот. Им наставили ружья в спины и приказали опознать в манекене Палладия! Ха! Они и не сразу опознали, говорят! Говорят, им Вера лично показывал профиль Палладия на монетке и требовал опознать! И они опознали Палладия публично, на той площади, боясь казни, которая, кстати, вскоре последовала на той же столичной площади! Потом стали говорить – поверь монетке! Это шутка про фашистский режим Вера, а вы, директор, дурак! Вы, и ваш Вера! Такие сволочи и дураки только и могут быть фашистами! Надо же, опознать личность по профилю на монетке!

– Бальтазар не станет терпеть таких, как вы! Натерпелись уже! Страна опять в кризисе! Бальтазар не станет терпеть! – закричал директор и набросился на учителя с кулаками.

Они кубарем выкатились в коридор. Дети бросились за ними и увидели, что на шум в коридоре собралась вся школа. Учитель Ансальдо высвободился и бросился к окну.

– Я уезжаю в Испанию! – крикнул он, стоя на балконе. – Там–то сейчас нет фашистов!

И он выпрыгнул. Дети и учителя побежали к окнам и увидели, что приземлился учитель Ансальдо достаточно мягко, в кучу весенней сырой грязи. Тут же учитель вскочил, погрозил школе кулаком и убежал. В школе стало очень тихо. Только слышно было, как где–то в глубинах школы, в актовом зале, первоклассники репетируют старый гимн, введенный при президенте Вера и забытый на время правления Мореля, и возвращенный при Бальтазаре. Директор улыбнулся и во всеобщей тишине и испуганности прошелся к окну, встал на подоконник и торжественно заявил:

– Был Палладий и был он лжец и негодяй. Был Августо Вера и было счастье в Антилии. Потом был Морель, который привел на Антилию американцев и англичан и немцев и французов и кого только еще не привел, чтобы красть и воровать. И начался кризис и упадок и вот пришел Артуро Бальтазар, настоящий человек, и скоро все будет как при президенте Вера. Вот, ученики, все, что нужно знать вам о истории Антилии. Я не учитель истории, а рассказал всю правду в двух словах. Урок окончен.

Директор спрыгнул с подоконника и устало направился в кабинет. По пути он стал хлопать в ладоши, тяжело, его ладони работяги звонко гремели на весь коридор, заполненный до отказу его зрителями, которые не сразу поняли, что аплодирует директор сам себе, и призывает их к тому же. И учителя, а затем и ученики, испуганно и страстно зааплодировали директору вслед.

Вскоре Эрик помирился с Гарви, только общался с ним все реже, потому что завел и других друзей. Примирение Розы и Дэдрика тоже случилось, однако же причиной тому послужил не диалог, а трагедия. Роза получила ожог глаз на фабрике – ей на лицо попала распыленная краска. Дэдрику приходилось присматривать за ней. Роза перестала готовить и убираться, но Дэдрик, устававший после работы, переложил эти обязанности на Эрика. Роза становилась вспыльчивой. Дэдрик – глухим к ее вспыльчивости. Однажды они заговорили о Ролиарти – одна из тем их прошлой жизни, которой они не касались.

– Так и сказал? – Роза сидела на диване, глаза были направлены в сторону телевизора, по которому шло дурацкое шоу. Роза ничего не видела, так что телевизор она просто слушала. – Вранье.

– Он плакал. Ты не видела его тогда, – сказал Дэдрик. Он сидел в коридоре, чистил свою обувь. Коридор был в двух шагах от той комнаты, где была Роза, так что Дэдрик мог ее слышать.

– Человек теряет сына и говорит, что стал слаб и потерял компанию. Ничего лучше он придумать не мог.

– Он ведь и правда потерял сына.

– А потом выгодно вложился. Он такие речи придумывает, чтобы такие как мы на него в суд не подавали.

– За что?

Роза сидела, скрестив ноги, на которых лежала тарелка с тыквенными семечками. Скорлупки они складывала в бумажный пакет. На глазах у нее были черные очки – ее глаза были воспалены. Двумя неделями раннее в ее глаза попала распыленная краска и зрение пропало. Сейчас Роза опять стала видеть, но очень плохо. Ей приходиться носить черные очки. Иногда, как сейчас, она слышит в словах Дэдрика сострадание к Коннору Ролиарти, по чьей вине она теперь чувствует резь в глазах. В такие моменты она каким–либо способом показывает мужу свое отношение к его бывшему работодателю. Сейчас, к примеру, она нащупала возле себя переключатель и сделала звук громче. Невыносимо громче.

Дэдрик выругался, бросил ботинок, наполовину покрытый блестящим гелем, и вышел покурить. Раньше он не курил, но на заводе все курят. Вот и он взялся.

На улице было приятно. Пахло кострами. На голых деревьях напухали зеленные почки. Воздух был свежим и влажным. Горизонт затянуло туманом.

– Сидишь дома, бесишься, – сказал Дэдрик, – хоть бы вышла, воздухом подышала. Может быть, не была бы такой…

Он увидел Эрика, ехавшего на велосипеде по улице. Ветер развивал расстегнутую рубашку. Волосы были непричесанны, на щеках сажа.

– Ты что, свалился где–то?! – крикнул ему Дэдрик.

Эрик не ответил. Развернул велосипед и уехал вдаль.

– Катись, – сказал ему вслед Дэдрик. – А когда приедешь, залеплю тебе уши воском.

Когда Дэдрик вернулся в дом, было тихо. Телевизор был выключен.

– Сломался, что ли? Или уши завяли? – спросил Дэдрик и заглянул в комнату, но Розы там не было.

Тогда он посмотрел в спальне. Тоже никого.

– Роза? – позвал он.

Из ванной послышался звук. Что–то упало. Дэдрик открыл дверь и увидел Розу, сидящую на полу. Она водила вокруг себя рукой, ощупывая пол, как слепая. На ее лице не было очков и Дэдрик увидел, как налились кровью ее глаза и воспалилась кожа вокруг.

– Помоги мне, – сказал она, плача. – Я звала тебя.

– Я не слышал, – Дэдрик сел рядом с ней.

– Я потеряла капли.

– Глазные капли? А в чем они?

– Такой маленький пузырек…

Дэдрик заглянул под ванную и увидел этот пузырек. Его осколки смешались с содержимым.

– Вот черт, – Дэдрик встал, прижавшись спиной к стене.

– Что там? – Роза медленно, осторожно вставала на ноги, опираясь о край ванны.

– Сколько он стоил?

– Что? Он разбился?

– Просто скажи, где рецепт на него и сколько он стоил. Я сейчас схожу и куплю.

– Просто скажи… – на ощупь Роза подошла к раковине и включила воду. – просто скажи… – повторила она, – не хочешь разговаривать, я в этом не виновата, – она налила в ладони воды и плеснула в лицо, и вдруг отшагнула назад, и вытянула руку в сторону Дэдрика, – полотенце! Скорее!

– Что ты сделала опять? – спросил Дэдрик, подавая полотенце.

– Жжет! Как жжет–то, – сказала Роза, обтирая лицо и только теперь Дэдрик увидел, что из крана бежит коричневая вода.

– Вода грязная, – сказал он. – Тебе что–то попало в эти ранки на лице.

– Знаю я, – Роза убрала полотенце. – Взгляни, что там?

– О, нет, – сказал Дэдрик. Лицо было красным и быстро опухало. Под глазами появились красные точки, обведенные синими кружками.

Весь остаток дня они провели в больнице, где Розу очень долго осматривали, делали снимки, потом ставили уколы и бинтовали. Когда ее выпустили из кабинета врача, все лицо было перебинтовано, только кончик носа и рот остались снаружи. На глазах была темная повязка.

– Сказали ее не снимать вообще две недели. И бинты каждый день менять. И еще вот, – она показала Дэдрику бумажку с названиями лекарств, – все это купить надо, – ее голос был несколько извиняющимся, раньше она справлялась сама со своей болезнью, но теперь–то ей потребуется помощь.

– Ладно, – сказал Дэдрик. – Будем бинтовать, будем ставить уколы. Видишь что–нибудь?

– Нет. И так целых две недели. Плюс к тем двум, что я уже ничего не вижу. Целый месяц дома. Теперь меня уволят?

– Даже если так? Не нужна тебе эта работа. Ты слишком умная для этой фабрики. И для этого города. Если хочешь, можем еще куда–нибудь переехать.

– Не нужно. Мне тут нравиться, если тебе тут нравиться, – ответила Роза.

Примерно так они и помирились. Они снова стали разговаривать обо всем, веселиться, их дом преобразился, ссоры прекратились. А потом Роза забеременела и, узнав пол, сразу стала придумывать какое–нибудь мягкое, нежное имя, символизирующее новый этап их семьи.

– Странное было время, – говорила Роза, – целых полгода мы переживали эту психологическую яму.

– Мы же столько потеряли, – отвечал ей Дэдрик.

Теперь они вели эти беседы в маленьком садике за своим домом, как раньше. Они вместе посадили цветы в ту клумбу, которая почти месяц хранила следы от ботинок Дэдрика.

– Конечно, когда–нибудь мы вернем ту роскошь, – задумывалась Роза.

– А, – отмахивался Дэдрик. – Лучше не вспоминай. Главное – это семья.

Он чуть было не сказал «главное – это дети», слова Ролиарти. Вспоминая этого человека, Дэдрика передергивало. Он словно хотел забыть какой–то свой неприятный проступок.

В отношении своего сына Дэдрик решил брать пример со своего отца. Отец был требователен к Дэдрику, заставлял его спать на полу, бегать по утрам, учить тексты, все равно какие и в субботу утром пересказывать их.

– Я развиваю тебя физически и умственно, – говорил Дэдрику его отец. – Если у тебя чего–то нет в детстве, обязательно будет потом. И наоборот. Запомни эту формулу. Когда вырастешь, больше спрашивай со своего сына. Меньше давай ему всего, пусть научится сам брать.

Эти новые методы воспитания еще больше испортили отношения с Эриком. Теперь Дэдрик не отпускал его гулять по вечерам, вместо этого умственные нагрузки. Утром физкультура. Разговоры их с отцом окончательно превратились в наставления «будь таким–то… сделай так–то… запомни раз и навсегда…».

Однажды к Эрику пришел Гарви. Дэдрик приветствовал друга своего сына, завел в комнату и попросил посмотреть с ним дебаты сторонников нового президента Артуро Бальтазара и его противников. Противники были за усиление власти регионов, сторонники Бальтазара – за укрепление единства страны и предоставления всей власти президенту, – лучшее, по их мнению, лекарство от кризиса. В общем, было скучно и Эрик попытался уйти. Он подошел к отцу и стал отпрашиваться погулять. Дэдрик положил руку ему на плечо и сказал:

– Твой друг может идти. А ты мой сын. Я воспитываю тебя. Если я сказал, что эти дебаты важны, значит так оно и есть и ты должен сидеть и смотреть, и мне не важно, что ты там думаешь в своей голове. Ты должен мне подчиняться, потому что это я, а не ты, знаю, как будет лучше для тебя и для твоего будущего.

Он говорил это так мягко и спокойно. Эрик сел на диван, подальше от своего отца, пытаясь подавить волнение и комок, застрявший в горле. Гарви сказал ему тихо:

– Я пойду, Эрик. – потом он встал и ушел, не обращая внимания на недовольный взгляд Дэдрика.

– Вот твои друзья, – сказал Дэдрик сердито. – Никакого воспитания. Что ж, и будущего у него тоже никакого нет.

Эрик завел дневник, куда записывал все наставления своего отца. Под каждым таким требованием он оставлял комментарий. Поначалу эти комментарии были возможными ответами отцу, как если бы между ними был настоящий диалог. Наконец, комментарии стали всплесками ненависти. И зря. Оказалось, Дэдрик изредка читал этот дневник.

В тот день Эрик весь вечер просидел у себя в комнате, запершись изнутри.

– Ты что думаешь, я не сломаю эту дверь? – кричал Дэдрик.

– Успокойся, – говорила ему Роза.

– Успокойся? Вот, сама прочти, что он пишет!

– Может, вообще не следовало тебе брать его дневник!

– Что? Ты на его стороне?

Наступил переломный момент. Эрик напряженно вслушивался. Молчание затягивалось.

– Ну, как тебе? – спросил Дэдрик.

Оказалось, все это время Роза читала дневник.

– О, господи, Эрик, неужели нельзя было все обсудить. У тебя что, язык отсох? – сказала, наконец, Роза. Теперь было ясно, на чьей она стороне.

– Вот видишь. Эрик, открой дверь!

В окно кто–то бросил камень. Эрик подошел поближе и увидел Гарви.

– Эй! Где ты все время пропадаешь?

– Потише! – махнул рукой Эрик.

– Поехали, есть одно дело.

Эрику стало страшно. Уходить в такой момент, значит сделать все еще хуже, чем было. В дверь ударили.

– Открывай! – кричал его отец. – Думаешь, я прощу тебе твои жалкие записочки?!

Ненависть к отцу подступила к горлу Эрика.

– К черту все, поехали, – сказал он Гарви и выпрыгнул в окно.

Сначала они выехали за город и сделали небольшой круг, промчавшись на полной скорости. Гарви молчал, Эрик рассказывал о том, что с ним случилось. Потом они остановились у заправки. Гарви достал кучу монет и отправился платить, когда он вернулся, Эрик с удивлением заметил, что Гарви впервые залил полный бак.

– Такие дела, – сказал Гарви.

– Что случилось?

– Ну… в общем, на этот раз я немного перегнул палку. У меня тоже проблемы с отцом, хотя, знаешь, и не такие глупые, как у тебя. Я написал тете Эллис, чтобы забрала нас, то есть детей от моего отца. Почему я раньше не догадался? Она спросила, зачем, и я рассказал ей все в подробностях. Про своего отца. Тогда она уже связалась с какими–то службами, ну, знаешь, по таким делам и мой отец сегодня общался с кем–то из такой службы. Ему это не понравилось, само собой.

– И что?

– Ну и я запер его в доме, а… короче детей отвел к соседям, сказал, чтобы вызвали полицию. А тут мой отец выбежал, у него в руках ружье и он выстрелил, разбил соседям окно…

Гарви говорил торопливо, потом прерывался, пытаясь подавить волнение. Автомобиль ехал быстрее с каждой секундой, хотя быстрее было уже некуда.

– И что? – опять спросил Эрик.

– У этого рыжего тоже пистолет. Это наш сосед. Хороший человек. Он тоже выстрелил.

– И…

– И попал… Он не виновен ни в чем, это я во всем был виноват. Он защищался, детей защищал, свою семью.

– Тогда его не посадят. Полиция во всем разберется.

– Вот именно, не разберется. Посмотри на заднее сидение. Там, под покрывалом.

Эрик перегнулся назад и отбросил покрывало. Под ним лежал пистолет.

– Это тот пистолет? – спросил Эрик. – Зачем он тебе?

– Ты же не знаешь… Сосед–то убил отца! – Гарви прокашлялся и шумно выдохнул, на его глазах появились слезы.

– Тогда зачем?

– Пистолет? Чтобы подумали на меня… Черт, все могло быть лучше, а теперь полное дерьмо!

– Ты что, хочешь его вину на себя взять? Всю жизнь себе испортить?

– Нет. Не хочу. Но и тому парню тоже не хочу. Он уже сидел в тюрьме и теперь он по моей вине не сядет. Так или иначе, я виноват. Я все довел до этого.

Они остановились напротив школы. У самой стены.

– Что ты собрался сделать? – спросил Эрик.

– А вот что!

Гарви шумно дышал. Кажется, он задыхался. Он проделал дыру в бензобаке. Струйка бензина потекла по траве по уклону вниз. Гарви пошел за ней, Эрик тоже.

– Эй, Гарви! – крикнул Эрик. – Гарви, прекрати!

В школе зажегся свет. Через окна было видно, как к выходу бежит сторож.

– Эрик, уйди подальше, – сказал Гарви и направил на Эрика пистолет. – Уйди, прошу!

– Зачем ты меня сюда притащил? – спросил Эрик.

– Ты мой единственный друг. Вот, хотел попрощаться.

Бензин скапливался у его ног. Гарви достал зажигалку.

– Себя я застрелю. Сжигать не стану. А вот бензин подожгу, потом машина взорвется и школа сгорит. Знаешь все эти истории про школьников, которые стали убивать, а потом застрелились. Про меня так и подумают, и что это я отца застрелил, а не тот парень…

– Гарви…

Теперь Гарви уже не задыхался, говорил свободно. Выбор был сделан.

– Сначала я думал просто сбежать из города с пистолетом. А потом, вдруг что не так пойдет? Понимаешь? Начнут расследование и прочие дела. Или еще вариант – сдаться самому с пистолетом. Но потом ведь в тюрьму и там жить, да еще за такое. Я и так не хочу в тюрьму, а что там со мной сделают за убийство отца?… А потом я подумал, что и жить–то дальше не хочу. Что я буду делать? Мои брат и сестра уже устроены, а все остальное… Зачем?.. А про школу я так решил – ее все равно восстановят, а так пускай пока дети еще отдохнут. Как зимой. Весело же было.

Выбежал сторож и закричал.

– Прочь Эрик! – крикнул Гарви и наставил пистолет на Эрика. – Прочь! Уходи, сейчас начнется!

Гарви зажег огонь.

– Эй! Бросай оружие, – крикнул сторож. Пистолет Гарви все еще был направлен на Эрика. – Бросай! – еще не успев договорить, сторож достал пистолет и выстрелил.

Гарви упал на траву. Зажигалка выпала и подожгла бензин. Гарви кашлял, хватал воздух ртом. Загорелись его ботинки, пропитанные бензином, и он закричал. Эрик подбежал к нему и попытался потушить огонь, который перекидывался уже и на джинсы.

– Гарви… Гарви… – говорил он. – Гарви, ты как?.. Ты еще тут?.. Гарви… скажи что–нибудь.

Гарви не мог говорить, только постанывал. Зрачки закатились. Он перестал шевелиться, застыл с поднятыми к небу руками, со скрюченными пальцами. Он как будто смотрел на луну. Только, вряд ли он что–нибудь видел. Его тело содрогнулось, пальцы сжались, а потом ослабли и руки упали на землю. Он обмяк. Эрик попытался толкнуть его и увидел, что тело не связано между собой, как прежде. Все двигается отдельно, как у сшитой по частям куклы.

Подбежал сторож и первым делом поднял с земли пистолет.

– Куда я ему? В плечо? – спросил он. – Он жив?

Эрик молчал. Он пытался потушить огонь, не чувствуя боли, ожогов, он пытался сбить пламя руками. Сторож сжал пальцами запястье Гарви.

– Нет, – сказал он, – мертв.

После короткого допроса в полиции, Эрика посадили на стул в коридоре, и теперь, когда его отец приехал, Эрик сидел, не сводя глаз с отражения лампочки на полу. Он слышал голос отца и слова полицейского:

– Этот парень был другом вашего сына. Сегодня утром он убил своего отца и собирался убить и себя, и возможно, Эрика. Мы думаем, он взял вашего сына в заложники, заманив к себе в машину.

Эрик сказал полицейскому то, что хотел Гарви. Что он убийца и сумасшедший. Последнее, впрочем, было правдой, только Эрик отказывался признавать ее. Он все сидел и смотрел на отражение лампочки, и его отцу пришлось помахать рукой перед лицом Эрика, чтобы привлечь внимание.

– Эй, Эрик. Как ты?

Эрик поднял голову.

– Возможно, вашему сыну потребуется помощь психиатра. Мы вам еще позвоним, завтра, – говорил полицейский. Он был уже отвлечен другим делом и договаривал, удаляясь по коридору.

– Эрик, – сказал Дэдрик. – Поехали домой.

Домой они возвращались уже за полночь. На небе светила полная луна. Эрик смотрел на нее, потом переводил взгляд на проносящиеся мимо автомобили. Дэдрик говорил о будущем семьи. Перебраться в город побольше, купить дом побольше, и т.д.

– Сейчас сложный период, – объяснял он Эрику, – мы все переживаем. Мы с мамой уже прошли это и все налаживается. У нас с тобой все тоже наладится.

Дэдрик решил заговорить в таком тоне, чтобы сын почувствовал его другом, а не учителем. Дэдрику было сложно, но события ночи заставили его. Впрочем, Эрик и не слушал его. Он смотрел на проносящиеся за окном огни фар в синем мраке и думал, что мир вокруг него стирается так же быстро, как летят эти огни. Все исчезает, все становиться бессмысленным. Появляется легкость, о которой говорил Гарви. Легкость, которая возникает перед самоубийством. Теперь незачем будет вставать с постели, когда проснешься, и незачем ложиться спать.

Прошла целая неделя. Эрик не разговаривал с родителями. Дэдрик отвозил Эрика в школу, но потом Эрик сбегал, так и не появившись на уроках.

– Пришло время поговорить о враче для Эрика, – сказала Роза.

У нее уже был заметный живот, который она придерживала, когда наступали нервные для нее моменты. Разговор с мужем о будущем Эрика был как раз таким.

Они говорил долго. Дэдрик настаивал, что врачи мало чем могут помочь. Многие его коллеги на прошлой работе у Ролиарти обращались к психологам. Помощи они не чувствовали, только зависимость от приемов своего врача. Ближе к вечеру они сошлись на том, чтобы отправить Эрика на все предстоящее лето куда–нибудь. Куда же? Роза вспомнила о своем брате Пибоди. Отлично, сказал Дэдрик. Оставалось только уговорить Эрика, а это была проблема.

Все утро родители, в основном Роза, собирали вещи. Эрик безучастно сидел на диване.

– Помоги хоть, не видишь, как твоя мама мучается, – говорил Дэдрик. Роза кряхтела, нагибаясь, потом тяжело поднималась с чем–нибудь, например, со стопкой футболок, встряхивала каждую из них, приглаживала и складывала на кровать. Дэдрик брал сложенные вещи и запихивал в чемодан, где все сминалось.

– Мне не нужны эти вещи, – вдруг заговорил Эрик. – И поездка.

– Ну это мы лучше тебя знаем, что тебе нужно, а что нет, – сказал отец.

– Конечно, знаете. И что вы сделали со мной? Поглядите, – и Эрик постучал пальцем по своей груди, – я живу в ужасном мире.

– Слушай, мальчик, – Дэдрик бросил чемодан. – Немедленно иди сюда и собери все, что, как ты считаешь, тебе нужно. И не забывай, что все эти вещи, как и ты сам, существуют благодаря мне и твоей маме.

– Мне надо посидеть, – сказала Роза и вышла из комнаты.

– Видишь, – Дэдрик указал пальцем в сторону уходящей жены.

Эрик медленно зашел в свою комнату, осмотрел все в ней так, будто его отца здесь не было.

– Так, так, так, – сказал он фразу, которой он научился от Джозефины. – Так, так, так.

Дэдрик поморщился. Эти слова он часто слышал от Ролиарти.

– Пытаешься меня разозлить? – спросил он Эрика.

Эрик сделал вид, что не слышит.

– А что здесь? – спросил он, рассматривая чемодан.

Он расстегнул молнию и посмотрел на свою смятую одежду.

– Это же те самые вещи, которые существуют только благодаря моим любимым родителям. Как впрочем, и я сам, – сказал Эрик. – Вот что я с этим сделаю.

Он разбежался и пнул чемодан. Было слышно, как охнула Роза, наблюдавшая за всем откуда–то из другой комнаты.

– Что?! – закричал Дэдрик.

Он медленно наливался краской, пока Эрик расхаживал по комнате, но когда Эрик пнул чемодан, Дэдрик взорвался, схватил сына за плечи и дал ему пощечину. Эрик упал на пол и прижал ладонь к покрасневшей щеке. Взгляд его был опущен, но когда он поднял глаза, пересекся со своим отцом. Они смотрели друг на друга и во взгляде Дэдрика читалось страстное желание покарать, а во взгляде Эрика была ненависть.

– Ну все! – сказал Дэдрик, схватил Эрика и начал лупить. – Почувствовал?! Самоубийца! – Дэдрик бросил Эрика на кровать и вышел на улицу.

Когда Роза зашла в комнату сына, Эрик сидел на кровати и смотрел в окно, как Дэдрик курил. Чемодан лежал в углу комнаты полураскрытый, из него вываливалась одежда.

– Ты как? – тихо спросила Роза, присаживаясь рядом с Эриком. – Это будет твое маленькое приключение, – сама она уже не верила во всю задумку с поездкой, – Или может мне поехать с тобой? Все, я поеду с тобой. Мы отдохнем, и пусть папа тоже отдохнет.

Эрик молчал.

Роза вышла на улицу. Эрик услышал разговор родителей:

– Нет уж, пускай из него вся эта дурь вырвется, – говорил отец. – Знаешь, что он сказал вчера в машине – хочу умереть, говорит. Так вот, ему теперь на все наплевать…

– Может, мы все неправильно делаем. Ты же помнишь, что ему пришлось пережить, – сказала мама.

– Нет, просто мальчик слишком долго чувствовал себя богатым! Отец отправил меня в военную школу. Я всегда знал, что он меня ненавидит. Но теперь, когда я вижу всех этих толстячков, которым только бы к психологу чуть что, которые переживают, что вот–вот станут женщинами, ну уж нет!.. Вот послушай, Роза, этот мальчик не станет таким. Да, мы ошиблись, ты и я. Наверное, я один. Ты стала для него примером женщины, а я не стал примером мужчины… Я все испортил… Но время еще есть. Сделаем все по–другому. Отправим его к твоему брату. Вот и все. Он отдохнет и мы отдохнем. И решим все за лето.

– Может, мне все же с ним поехать?

– Нет. Твердое нет, вот тебе мое решение.

Поезд уходил на следующий день, рано утром. Было холодно. Солнце ярко слепило глаза. Сонные люди заходили в вагоны и засыпали. Эрик прощался с матерью. Роза плакала, обнимая его на прощанье. Отец смотрел на него сурово. Сказать что–то напоследок он не решился, вместо этого просто похлопал по плечу. Эрик кивнул. Ему было страшно и вот теперь он хотел помириться со своим отцом, но Дэдрик только кивнул ему в ответ и ушел к машине. Когда его уже не была видно, Роза достала из кармана конверт и протянула его Эрику.

– Возьми. Это от твоего папы.

– Он мне написал? – не поверил Эрик. – Почему он сам не отдал мне письмо? Зачем мне это письмо вообще?

– Прочти Эрик. Нам всем бывает сложно. Твоему папе тоже, – сказала Роза, утирая слезы платком.

Эрик убрал письмо в карман и поднялся в поезд.

– Буду звонить тебе каждый день! – крикнула Роза, когда Эрик уже был в вагоне. Он ничего не слышал, только видел свою маму, в толпе людей, в дыму от поезда и проезжающих мимо машин. Она стояла одна. Отца рядом не было.