Читать книгу Гибель Орфея - Андрей Анатольевич Кулинский - Страница 4

Какова она, эта пресловутая жизнь в лесу? Если бы Эрика спросили неделей раньше, он бы ответил, что жизнь в лесу, это жизнь отшельника, монаха, человека, обрекшего себя на скудное существование, близкое к выживанию первых людей на земле, пожелавшего таким образом наказать себя, или же, по глупости решившего прийти к примирению с самим собой, обрести покой в душе и т.д. Теперь же Эрик, испытывая волнение, с удовольствием расскажет вам, что это не так. Для этого ему, возможно, потребуется рассказать все, что случилось с ним в первую неделю проживания с семейством Вильямсов. Так вот, не верьте этому мальчишке, все что он вам расскажет – обман. Ведь Эрик Томасон провел эту неделю и еще много следующих совсем не в лесу, нет, он жил в одном из коттеджей, построенных фирмой «Семейный отдых от Вальдеркастров!» на территории, специально подготовленной для жизни людей, разбитой на участки с постройками, один из которых и приобрели Вильямсы. Эти люди жили вовсе не как монахи, и даже совсем не как отшельники, ведь поблизости, в каких–то нескольких сотнях метров от них располагались такие же хижины их соседей Стюартов, Бамбусов и Ноттербелерей. Эрик, пожалуй, умолчит в своем рассказе о том факте, что к дому проведено электричество и вода из источника неподалеку, о том, что к дому ведет дорога, по которой можно в течение всего–то двадцати минут доехать до магазина или больницы, и что из зверей здесь водятся только олени, белки и еноты. Нет, вы не подумайте, что сам господин Вальдеркастр, основывая в этой местности бизнес, решился извести, скажем, всех лис, волков и медведей, боже упаси. Нет. За него это сделали добродушные новоселы, въехавшие в эти дома. А так как дома эти стоят здесь уже около пятидесяти лет, то вы можете представить, как давно здесь извели последнего волка. Сделал это, кстати, уважаемый господин Брунхильд, беженец из нацистской Германии, известный врач, поэт и охотник. Надо заметить, в «Семейном отдыхе от Вальдеркастров!» расположившемся в лесах вокруг города жили люди с достатком, в то время как город затухал в кризисе и безработице. Эрику нравилось вновь оказаться в большом имении, каким был прежний дом Томасонов близ Ричплейс.

И, тем не менее, слыша охотничью крики сов, обескураживающие их жертв почти каждую ночь (совам и прочим пернатым хищникам здесь было самое раздолье), Эрик вздрагивал, поднимался с кровати и выходил на свои балкон–террасу; замерзая от легкого ночного ветра, Эрик всматривался во тьму обступивших дом деревьев, в их могучие кроны, медленно и со скрипом кивающие по сторонам под тяжелым черным небом. Посидев так минут пять–шесть, он на цыпочках, осторожно касаясь пальцами холодного пола, убегал в кровать, довольный ночным приключением и своей храбростью маленького человека, вышедшего на балкон противостоять огромному, мистическому призраку леса. Позже, утром он делал запись в блокнот:

«Лес необъятен, огромен и страшен в своей символической природе человеческого прошлого»

Подобные строки весьма вдохновляли Эрика в последнее время. Надо заметить, с приездом к Вильямсам, Эрик перестал описывать в блокноте интимные жалобы его души на родителей и мир вокруг. Теперь он писал о происходящем, воодушевленный, переросший депрессию, томившую его в доме, он вырвался на свободу и теперь его интересовало все вокруг. Вильямсы же были людьми довольно эрудированными, по крайней мере настолько, чтобы утолить жажду Эрика в познаниях. А жажда эта была столь сильна, что Пибоди и забыл о наставлении своей сестры заставить Эрика заниматься чем–нибудь. Каждый день Роза звонила, чтобы поговорить с Эриком, после чего она расспрашивала Пибоди, своего брата, о состоянии Эрика. «Главное – он должен развеется, больше отдыхать, но не оставляйте его одного в этом лесу – он всю жизнь провел в городе и, должно быть, ему будет страшно одному и неуютно, боюсь, как бы он не подумал, что мы отправили его в этот лес, как в тюрьму… если можно, придумай ему, пожалуйста, какое–нибудь занятие в городе» – сказала Роза в одном из таким телефонных разговоров с Пибоди.

Вечером Пибоди вызвал Эрика на разговор. Было еще тепло и ветер приятно щекотал кожу. Пибоди держал в ладони горстку черной смородины и съедал по одной, слегка щурясь. Эрик же стоял и немного нервничал. Это еще что такое? – думал он, – какой такой мужской разговор?

– Так, Эрик, твоя мама Роза кое–что хочет.

– Чего же? – спросил Эрик сдавленным голосом. Звуки потухали в пересохшем горле.

– Она хочет, чтобы ты чем–то занялся в городе, – без особой подготовки выпалил Пибоди. Он–то думал, что мальчику и так хорошо. – Она думает, ты больше привык к городу и должен меньше времени проводить здесь, в лесу.

А уж Твигги совсем была не довольна такой идеей.

– Значит, решил за него? – спросила она Пибоди, после разговора. – Он только освоился у нас. Ты и так заставляешь его жить в этом проклятом лесу, как и меня. А теперь еще будешь гнать его работать?

– Все нормально. Мы обсудили все и я предложил Эрику помогать мне с журналом. Для него это даже интересно.

После разговора Эрик отправился к себе. С волнением он встретил закат дня. Он начал привыкать к этому месту, к крикам сов по ночам, к треску древесины, из которой был сложен дом, к лесу, огромному, тихому и шумному одновременно, к путешествиям через ручей на холмы, где Пибоди рассказывал Эрику, как по тени узнать время и как определить, где находиться север, и, наконец, в какое время лучше стрелять белок. И вдруг в его жизни новый поворот. Он даже злился на Пибоди некоторое время. Ровно до двух ночи, пока сон совсем не одолел его. Когда в шесть утра он проснулся от холода, в голове мгновенно пронеслась идея изобразить из себя больного. Он точно оперный певец перед выступлением набрал в грудь воздуха, приготовившись прорепетировать нужные звуки до срока, как вдруг дверь открылась и в комнату, по своему обыкновению стремительно ворвался Пибоди.

– Ну что, маленький помощник, готов узнать, чем я зарабатываю на жизнь?

Воздух вырвался из Эрика с писком, напоминающим звук сдувающегося шарика и почти так же быстро, как летает по комнате шарик в предсмертной агонии, Эрик вылетел из дома, наспех одетый и умытый, совсем даже не успевший ничего сказать. Только очутившись в машине, Эрик вспомнил, что он, кажется, кивнул. Вот проклятье!