Читать книгу Нечестивым покоя не будет - Андрей Дорогов - Страница 4

Первый раз он увидел женщину, когда они со Степаном заселялись. Напарник уже поднялся в квартиру, а Глеб задержался покурить и осмотреться. Не высмотрев ничего необычного, он зашёл в подъезд. В лифте он почти придавил оплавленную кнопку нужного этажа, как сзади раздалось.

– Подождите… пожалуйста.

Глеб не глядя сунул ногу в сходящиеся створки, подождал, пока они вновь разъедутся, и, отступив в сторону, развернулся лицом к дверям.

В кабину вошла запыхавшаяся, поразительно некрасивая женщина, с двумя малышами и гигантским пакетом в руках. Мальчик лет пяти, цепляющийся за её юбку, и девочка, на пару лет младше, сидевшая на огромном животе и обнимающая женщину за шею.

– Спасибо… мне… пятый…

Глеб нажал на кнопку. Лифт закряхтел, натужно свёл створки и начал мучительно медленно, с каким-то свистом и подтормаживанием, подниматься.

Женщина красная, тяжело дышавшая, стояла рядом, судорожно сжимая пакет и прижимая девочку к себе. По испарине, покрывшей лоб, бешено бьющейся жилке на виске, и мелкой, едва заметной дрожи, Глеб понял – ей невыносимо тяжело. И стоять и, если судить по затравленному взгляду, жить тоже.

Он перехватил одной рукой пакет, машинально отметив, что тот набит самой дешёвой едой – макароны в пакетах без этикеток, гречей и картофелем и потянул к себе.

– Давайте, помогу.

Дождавшись, когда женщина отпустит пакет, тот был действительно тяжёлым, протянул свободную руку к девочке.

– Привет, – он подмигнул малышке. – Пойдёшь ко мне? А то маме тяжело.

Девочка скосила смышлёные глазёнки на маму и, дождавшись кивка, потянулась к нему.

Женщина благодарно улыбнулась и, тяжело отдуваясь, стянула шапку и расстегнула молнию старого пуховика.

Малышка, в отличие от пакета, была совсем лёгкой, почти невесомой, словно не ребёнок – шёлковая кукла, наполненная пухом. Давно Глеб не держал детей на руках, последний раз – когда бежал с Глашей. Сколько ей было бы сейчас? Пятнадцать? Ну, да, именно столько.

Ощущение детского тела в руках против воли швырнуло его в прошлое. Глеб словно наяву оказался в моменте своего последнего предательства. Он бежит, не чувствуя ни сломанной, подгибающейся при каждом ударе об асфальт ноги, ни боли в обожжённых руках, сжимающих дочь. Только бешеный, готовый разорвать голову пульс крови в висках. И голос…

Голос – девичий, приятный, льющийся из колонок магнитолы, которому они все вместе, буквально пять минут назад, подпевали, а он – Глеб, специально коверкал слова. А Глаша, хохоча, колотила его ладошкой по плечу и кричала, захлёбываясь смехом.

– Неправильно папка, неправильно!

Глеб бежал, или ему казалось, что он бежит, лавируя, между врезавшихся друг в друга железных коробок на колёсах. Прочь от объятых пламенем, намертво сцепившихся друг с другом автомобилей. Бежал, стараясь не слышать криков застрявшей в салоне жены, на встречу заблокированной аварией скорой. У него был выбор между двух его девочек, он выбрал ту, что больше похожа на него.

Только бы успеть, только бы успеть – билось в голове.

Он скривился – не успел, повёл головой, отгоняя мучительное воспоминание.

– Меня, Глеб зовут. А тебя?

– Люся.

– Люся? Какое красивое имя, а чего ты на маме верхом сидишь? Такая большая.

– Ножка болит, – девочка вытянула вперёд крошечную ногу. – Стуканулась.

– Бывает. А, брата, как зовут?

– Меня, Вова, зовут, – пробасил пацан из-за мамкиной юбки.

– А, маму?

Глеб посмотрел на женщину, только сейчас поняв, по гладкой коже тонкой шеи, что она совсем молода, только очень некрасива и донельзя измотана жизнью.

– Соня… меня… Соня.

Женщина опять улыбнулась.

Потом они столкнулись на этаже, когда, не в силах унять нервное напряжение, он бесцельно бродил туда-сюда по длинному коридору. Соня с детьми возвращалась с прогулки, ему всё равно делать было нечего, и они поболтали о пустяках. Если, конечно, её мучительное выдавливание слов можно назвать разговором.

И третий, вчера ночью. С момента приезда его одолела, какая-то вязкая маетная бессонница. Глеб не спал ночью, впадая в тяжкое беспамятство буквально на пару часов перед рассветом, не спал днём, хоть и пытался. Его это злило. Он нервничал, курил, пытаясь, успокоится, не успокаивался, это злило ещё больше, и он снова глотал горький дым, глядя в чёрное кухонное окно.

За время вынужденного безделья он переделал в квартире всё, что смог: подвернул капающий в ванной кран, поправил перекосившуюся кухонную дверь, починил безумно раздражавший своим журчанием унитаз. Смастерил из подручных материалов – картона и скотча, ножны для понравившегося кухонного ножа.

Сидя за столом, Глеб смотрел на исходящую паром чашку, пытаясь понять, так ли сильно, он хочет дрянного растворимого кофе в три часа ночи. В подъезде что-то брякнуло, грохнуло, и послышались голоса. Мужской – визгливый с пьяными нотками и явно угрожающий, и женский – едва слышимый.

Глеб насторожился, со времени заселения в квартиру он не видел и не слышал ни одного соседа. Только временами где-то сливалась вода, бурчали ржавые канализационные трубы, свистел носиком чайник, изредка громыхал лифт, да еле слышно бубнил телевизор. Всё это было странно, не похоже на обычную шумную жизнь многоквартирного дома, а поэтому настораживало, заставляло ещё больше нервничать и дёргаться, но поделать Глеб ничего не мог. Не он был сейчас главным, поэтому просто время от времени напоминал Степану, чтобы тот связался с заказчиком. Тот бурчал в ответ: – мол, всё тип-топ, заказчик сказал ждать и не наяривать по телефону, вот они и ждут.

Прихватив нож, он прокрался к входной двери, мельком глянул в комнату – напарник спал, зарывшись носом в подушку, иногда громко всхрапывая и сопя.

Прижавшись ухом к холодному полотну двери, он попытался разобрать, что творится в подъезде.

Женский голос он почти не слышал, смог разобрать только.

– Дети… спят… зачем… видеть… уходи.

Это была Соня, её манеру говорить было ни с чем не спутать.

А, вот что говорил пьяный просительный тенорок, иногда срывающийся на фальцет, он разобрал хорошо.

– Да, чё, ты, мля, как целка ломаешься. Мы по-тихому, спиногрызы и не услышат ничего.

И в ответ тихий женский.

– Нельзя… ребёнок…

– Да, ладно, мля… Чё, нельзя, я без бабы почти месяц, я на полшишечки, ты и не почувствуешь ничего, мля.

И снова.

– Срок… поздний… раньше времени… дитё… если…

– Чего, если? Чего, если? – мужик за дверью заводился всё сильнее. – Дай хоть о ляжку потрусь или за щёку возьми.

Женское жалобное, почти неслышимое Глебу бормотанье заглушил громкий, уже совсем не просительный мужской рык.

– Мля, чё, ты кобенишься? Не дашь по-хорошему я тебя, раз в манду нельзя, в жопу угондошу. Ясно, с-сука?

За словами последовал глухой удар, но, похоже, не по беззащитному женскому телу, а по чему-то твёрдому – по стене или двери.

Глеб тихонько, так чтобы не лязгнул замок, открыл дверь и, присев на корточки, выглянул в коридор. В гулком полумраке длинного коридора – из положенных шести ламп горели две, да и то еле-еле – у притворенной двери Сониной квартиры стояли двое. Соня, привалившаяся к стене, сжавшаяся в комок и прикрывающая громадный живот руками-веточками, и плюгавый, тощий, какой-то весь потёртый и неопрятный мужик.

Глядя на них, Глеб размышлял, стоит ли вмешиваться, или на хрен ему чужие проблемы, в своих бы разобраться.

– Мля, – рявкнул плюгавый, не заметив Глеба, – мне тя здесь, что ли, разложить?

Соня дёрнулась, сползла по стеночке и посмотрела на Глеба. Он поймал её умоляющий, тонущий в слезах взгляд, вздохнул, отложил нож – трупешника ещё не хватало, выпрямился и, кашлянув, шагнул за порог.

Мужик, дёрнулся, странно изогнулся, сунул руку в карман изгвазданных тренировочных штанов и, повернувшись, вперил в Глеба бешеный взгляд пьяных белёсых глаз

Глеб стоял и молча смотрел, ожидая действий плюгавого.

– Чё, зыришь, глаза пузыришь? – мужик не заставил себя долго ждать. – Тоже бабу надо? – И визгливо заухал, засмеялся, щеря слюнявый тонкогубый рот в обрамление пегой, клочковатой щетины.

Глеб подёргал себя за ухо и перевёл взгляд на Соню, на искажённое страхом лицо, на мучительно кривившийся, никак не желающий говорить рот. Вздохнул, вытянул из кармана пачку сигарет, сунул одну в рот и не спеша направился в их сторону.

– Посмолить иду.

– Ну, иди, иди… – плюгавый глумливо повертел бёдрами и, вынув руку из кармана, щёлкнул лезвием выкидного ножа. – И на бабу мою не пялься, это моя соска, понял?

– Да, без базара, братан, – Глеб примирительно поднял руки с раскрытыми ладонями, – как скажешь, я не претендую.

Плюгавый помахал ножом перед собой и, повернувшись к Соне, ухватил себя за промежность.

– Ну, чё, су…

Договорить он не успел.

Глеб прыжком сократил оставшееся между ними расстояние. Одной рукой перехватив руку с ножом, другой он с силой припечатал плюгавого мордой о стену.

Хрум, сломался встретившийся с бетоном нос.

Хрясь, лоб мужика решил попробовать стену на прочность.

Хрусь, рука, сжимавшая нож, повторила попытку лба.

– Х-а-а! – плюгавый сипло выдохнул, когда левый кулак Глеба ударил его по почкам.

– А-х-х! – правый кулак Глеба, вошедший мужику в печень, прервал зарождающийся вопль боли.

Глеб, придержав корчившегося у его ног плюгавого, подобрал нож – плохонькую «выкидушку» с пластиковой рукояткой и зазубренным, скверно точёным лезвием.

Молча, он подхватил плюгавого за шиворот. Вздёрнул, мужик захрипел от врезавшегося в горло воротника куртки. Глеб перехватил его и полупотащил, полупонёс к лифту.

Ткнув пальцем в кнопку, Глеб с размаху запустил плюгавого в услужливо раздвинувшиеся створки лифт. Зашёл следом.

Мужик елозил по грязному полу кабины, что-то хрипя, но подняться на ноги не пытался. На первом этаже Глеб пинком выкинул плюгавого из кабины, вновь ухватил за ворот и подтащил к выходу.

Домофон пикнул, дверь открылась, и Глеб тычком отправил мужика в промозглую ночь. Тот, запутавшись в собственных ногах, плашмя брякнулся на тротуар, приложившись расквашенным лицом о растрескавшийся асфальт. Зашипев от боли, плюгавый развернулся к Глебу и, шмыгая сломанным носом и сплёвывая кровь, зашептал невнятно.

– Ну, мля, сучара, я тебя на ремни…

Глеб, не стал слушать, шагнул и с силой припечатал ему колено в грудь. Показал отобранный нож, упёр лезвие в асфальт и надавил. Нож изогнулся и, дзинькнув, сломался пополам. Зазубренный остаток Глеб прижал к нижнему веку, мгновенно заткнувшегося мужика, и зашептал.

– Слушай сюда, тварь. В глаза смотри! В глаза – я сказал!

Он поймал белёсый, наполненный болью и яростью взгляд плюгавого.

– Ещё, раз, тебя рядом с Соней увижу, яйца отрежу, и остатки паяльной лампой прижгу, чтобы обратно не пришили. Понял?

Плюгавый, скривив узкие, покрытые слюной и кровью губы, согласно кивнул, опасно при этом сузив глаза.

– Не веришь? – Глеб с сожалением покачал головой. – А, зря.

Он резко провёл остатком лезвия над глазом, зажав готовый разразиться криком рот. Кожа под сталью разошлась насмешливым клоунским ртом и залила густой, почти чёрной в ночи кровью, левый глаз. Глеб не остановился, быстро ткнул ножом в бедро, неглубоко – на сантиметр и резко дёрнув рукой, вспорол плоть.

– Я, таких как ты – тех, что хер свой в штанах удержать не могут, там, – он неопределённо мотнул головой, – к стенке ставил, без суда и следствия. Пых, и всё. Всосал? Только я на тебя «маслину»4 тратить не буду, я тебя под молотки пущу, а после в помойку запихну. Думаешь, за такого обсоса как ты, кто-нибудь впишется?

По тому, как сначала сжался почти в точку, а потом почти мгновенно расползся на всю радужку зрачок, а ярость, плескавшаяся в неповреждённом глазу, утонула в ужасе и панике, Глеб понял – до плюгавого дошло, что он совсем не шутит и вполне на такое способен.

Глеб отпустил его, встал и, зашвырнув остатки ножа куда-то вглубь двора, сказал скучным, бесцветным, и этого ещё более страшным голосом.

– Увижу ещё раз, убью.

И не оглядываясь, пошёл к подъезду.

Соня продолжала сидеть на пороге, сжавшись в комок и уткнувшись лицом в живот. Глеб погладил её по плечу и легонько потянул вверх.

– Вставай, ребёнка застудишь.

– С… с… спасибо… – к её заторможенной, разваливающейся на слова речи прибавилось заикание.

Глеб, вздохнул, подхватил Соню подмышки и помог подняться.

– Кто это был? Муж?

– Н… н… нет. О… о… он с… с… сидит.

Она покачнулась, но, привалившись к стене, устояла.

– А кто? – спрашивать Соню, за что сидит её благоверный, Глеб не стал, по большому счёту ему было на это плевать.

– Б… б… брат, – соседка, нервно перебирая складки на подоле толстого махрового халата, продолжала смотреть на грязные плитки пола.

– Его?

– М… м… мой.

– Б..ть! – внутри у Глеба всё опустилось, а от тоски, смытой было адреналином конфликта, с новой силой, навалившейся на плечи, захотелось напиться.

– Д… д… двоюродный.

Она, наконец, посмотрела на него. Странные асимметрично расположенные глаза – правый чуть выше и больше левого – были сухи и ничего, кроме, такой же, как у Глеба тоски не выражали.

– Ты… убил… его…

– Ф-у-у-х. – Глеб тяжело выдохнул и покачал головой. – А, что надо было?

Соседка безразлично пожала плечами.

– Нет… не знаю…

– Не придёт он больше.

Соня кивнула, прошелестела еле слышно.

– Хорошо.

И ушла к себе.