Читать книгу Герой на танке. «Пока не умер, я бессмертен!» - Андрей Караичев, Андрей Владимирович Караичев - Страница 5

В Москве, за которую вскоре нам придётся яростно сражаться, тогда я оказался впервые.

Война началась совсем недавно и это пока никак ещё не успело затронуть красоты столицы, особого шарма города: люди, в своём большинстве не подверглись панике, переживаниям; они думали, что стоит немного подождать и погоним немцев в шею!

Город не успел подвергнуться массированным бомбардировкам врага, оттого не соблюдалась ночами светомаскировка, поводов для тревоги в белокаменной немцы не успели преподнести. Конечно, кто побывал в боях, понимал, что действительное положение дел совсем иное и впереди предстоят нам тяжёлые времена…

Не помню, чтобы в жизни мне когда-то ещё так становилось стыдно за свой внешний вид! Представьте: опрятные, порядочные люди кругом, а я иду по его древним улицам словно какой-то оборванец! Ведь после боя так и не переодевался! У меня-то не имелось никакого запасного обмундирования. Разумеется, в поезде я по мере скромных возможностей привёл себя в порядок, но это мало спасало: вымазанный, рваный и оттого, казалось, неряшливый.

К счастью, пребывать в таком виде пришлось недолго: Виктор Илларионович отвёл меня на вещевой склад, где договорился о выдаче нам новой формы, он тоже не имел возможности сменить её ранее. Дальше, дело оставалось за малым, – снять с испорченного обмундирования все знаки различия и перешить на новое. Официально я всё ещё оставался младшим воентехником.

Не успел я начать заняться одеждой и привести себя в должный вид, чтобы показаться перед начальством с комиссаром, как перед глазами появилась наша медсестричка… Байдуков, увидев её, рассердился.

– Сержант! Что вы здесь делаете!? – Повышенным тоном спросил он, – вы, где должны сейчас находиться?! Почему самовольно покинули вагон?

Девушка замялась, долго подбирала слова для ответа, виновато рассматривая дырки в полу.

– Извините, товарищ комиссар! Разрешите мне поехать с вами! Я слышала часть вашего с товарищем воентехником разговора и хочу обратно на фронт, в составе вашей бригады! Поверьте, я хороший специалист, смелая и сильная! Не смотрите, что небольшая, это только на вид! Возьмите, не подведу!

– С ума сошла? – Перешёл командир на снисходительную, насмешливую форму крика, – это же дезертирство! Сейчас военное время, знаешь, что с тобой могут сделать, пигалица?

– Я ведь не домой сбежала, а обратно, на войну… подсобите.

Дело в том, что с передовой до Москвы комиссар ей помог выехать, но в поезде случилась неприятная ситуация, – встретили там её непосредственное начальство и ей предстояло дальше следовать с ними, куда направят! Она то рассчитывала на то, что Байдуков её с нами заберёт! А теперь, покинув вагон, она получается дезертировала, – это в военное время! Могли под трибунал в лёгкую отправить, не посмотрели бы, что девочка совсем.

Комиссар вопросительно глянул на меня, – я, кончено пожалел её! Догадывался, откуда у Маши такой порыв и почему она от нас не отстаёт. Чем помочь ей, правда не знал, поэтому, на выжидающий взгляд старшего товарища просто пожал плечами, мол, – «Вы командир, вам решать».

– Вот холера мелкая! – Смягчил он тон, – у меня и бригады нет ещё, а туда уже ко мне просятся… ладно, ступай пока с нами, к себе взять не обещаю, у тебя своё командование, но, от трибунала, так и быть, – спасу! Смотри, – чтоб всем нашим бойцам на фронте лучшую медпомощь оказывала!

– Слушаюсь! – расплылась в улыбке девушка, вновь напомнив мне куклу.

Зато, в том, что командир её пока оставил рядом, оказалась и моя, «корыстная» выгода, – не пришлось самому пришивать петлицы, нарукавники и прочее…

Несмотря на внешнее спокойствие города среди населения, в штабе, куда меня привёл комиссар, творилась полная неразбериха: все суетились, постоянно звонили телефоны; крики, беготня, одним словом, – ужас! Страшно представить себе, что в этот момент творилось в Кремле!

Мария ждала нас в коридоре; решив вопрос касаемый моего перевода, Байдуков отпустил меня к ней, с наставлением:

– Сынок, пойди с девушкой погуляй по городу, только не заблудись! Видишь, как она тянется за тобой, честное слово, – завидую! Главное, – не робей, не позорь танкистов! Может, больше не представится возможности тебе отдохнуть по-человечески, война нам предстоит сложная с тобой, ступай, бумагу вам сейчас выпишут. К восемнадцати часам жду обоих здесь. Мы переночуем у моего боевого товарища по Испании, Машку твою постараюсь тоже куда-нибудь пристроить.

Не знаю, где она умудрилась, но, когда я вернулся в коридор к медсестре, та сильно преобразилась: привела себя в порядок, стала опрятной, чистой, причёсанной; от удивления я комплимент ей сделал и, предложил пройтись со мной по городу, на что она с радостью согласилась.

С Латышевой беззаботно прогуливались по парку, катались на трамвае, ходили вдоль реки. Казалось бы, – расслабься и получай удовольствие: здесь ещё нет ужасов агрессии немцев, сюда это не докатилось и, даст Бог, никогда не докатится, – ан нет! Я не мог отвлечь мысли от боёв… чувствовал себя проигравшим, если не униженным, ведь наш танк сожгли, товарищей убили, а я с девушкой прохлаждаюсь, – моё место на фронте! Какое право я имею в эти сложные минуты для страны находиться здесь!? Но, что я мог изменить?

Мария, (её фамилию узнал в штабе только, – Латышева) девушкой оказалась очень хорошей как внешне, так и в беседе. То, что её тянет ко мне сильно бросалось в глаза, – чересчур. Конечно, я и раньше пользовался успехом среди слабого пола, но, чтобы вот так за мной кто-то ударялся, как пчёлы на мёд, – ни разу не случалось. Чем я только её чувства задел!? Возможно, она сама не до конца понимала: в чём дело и почему ей необходимо моё общество. Признаюсь, мне это льстило! По молодости оно всегда приятно, когда в тебя влюбляются, особенно если такие красивые медсёстры.

– Вы какой-то странный! – Осмелилась на волнующий её разговор, – я привыкла, что ко мне мужчины пристают, тем более в госпитале, там просто спасу нет от них! Флиртуют, заигрывают, делают комплименты и подарки, я пособие могу написать по тому, как таким правильно отказать, чтобы отстали и не обиделись! А тут, сама к вам подхожу, первая вступаю в разговор, а вы меня словно сторонитесь… я вам совсем не нравлюсь, да? Скажите честно, как будущий коммунист!

Что ей ответить? Война началась, а познакомился я с ней после первого боя, когда вся жизнь вмиг переменилась, тогда и речи не могло идти о мыслях про сердечные дела! Не самое подходящее время и потом, я тогда ещё был слишком молод, – малахольный! Парень, который прекрасно помнил наставление матери по этому поводу и не хотел влюбляться или сколь немножко привязываться к кому-нибудь из девчат.

– Понимаешь сестрёнка, на нашу страну напали! И кроме того, как поскорее снова вступить в бой с проклятыми фашистами, я думать ни о чём больше не могу! Даже дом почти не вспоминаю, хотя следует! Нравишься, – очень даже, но не время…

– Именно таких слов я ожидала услышать…

– Это правда.

Мы остановились у пустующей пристани.

– Знаю, – положила девушка руки на мои плечи, – я тоже рвусь туда. Раз война и скоро в бой, из которого мы можем не вернуться, сделайте как в тот раз, когда вы собирались уезжать обеспечивать отход раненых.

Я молча отвернулся в сторону и посмотрел вдаль.

– Или, вам необходим приказ комиссара, чтобы поцеловать девушку? – Поддела она моё тщеславие, зная, на что нужно надавить.

– Вот ещё! – Возмутился я и слегка поцеловал её, ведь правда, война… вдруг этот раз последний?

Оторвавшись от её губ, посмотрел ей в глаза и не смог удержаться от смеха.

Маша, невысокого роста, со светлыми волосами, стриженными чуть ниже плеча, пронзительными голубыми глазками просто один в один как та злосчастная детская кукла, такие тогда в Польше делали или Чехии, дорогие и редкие, жуть! Отец где-то по большому блату раздобыл, на пятилетие сестрёнке подарил.

– Что опять не так? – Возмутилась Латышева.

– Кукла ты, как у моей сестры, точь-в-точь! Её не по твоей натуре делали!?

– Дурак! – Наивно нахмурилась девушка.

Тогда, между нами, – это случился просто поцелуй, чуть больше, чем дружеский: яркий, волнующий и запоминающийся, но, никаких отношений им мы не начинали, не скрепляли; всё-таки оба люди военные, – понимали сложившуюся ситуацию без лишних слов.

Вернулись к комиссару в обозначенное время.

Меня Байдуков обрадовал новостью, что утром мы отбываем к месту дальнейшей службы, где ему обещана «свежая» механизированная бригада со смешанным вооружением (разные по типу танки и прочая техника) и подготовленными людьми. Марию же отчасти Виктор Илларионович разочаровал: конечно, от трибунала и ярлыка «дезертир» он её спас, но на фронт взять тоже не мог, – не группу артистов ведь в конце концов возглавлял! Тем не менее выбил ей направление на службу в госпиталь, к которому предположительно наша бригада должна находиться в непосредственной близости. Возможно, со временем, девушка сможет перевестись к нам, – и на том спасибо! Он и так сделал слишком много для нас.

Ночевать вместе с собой медсестру, понятно не взяли (а мне хотелось), – «Не положено», – сказал комиссар; правда, устроил её в женское общежитие до момента отбытия в госпиталь согласно предписанию (вечером следующего дня).

Боевой товарищ Виктора Илларионовича, однорукий майор, получивший своё тяжёлое ранение в боях у озера Хасан, принял нас очень радужно. Проживал он один, не заладилась с семьёй у него, – когда был на службе, всё время посвящал ей, а как комиссовали, сильно приложился к бутылке… здесь ни о какой личной жизни речи идти не могло.

Мне очень хотелось послушать воспоминания боевых командиров, возможно, услышать что-то полезное для себя, что могло бы пригодиться мне в предстоящих сражениях с фашистами, но не вышло. Очень хотелось спать, сказывалась контузия, – я с трудом смог закончить свой ужин и добраться до постели, – не то, что сидеть до глубокой ночи с ветеранами Испании… тем более они выпивали, а я на тогда к водке и любому другому алкоголю относился очень отрицательно.

Зато, ранним утром, в отличие от комиссара я поднялся бодрым, отдохнувшим, с отсутствующими симптомами похмелья и полностью готовым к нелёгкому дню! Чего нельзя сказать про Виктора Илларионовича…

В ту ночь, мне снились очень яркие и реалистичные сны, – ожесточённый танковый бой; я несколько раз подпрыгивал на кровати, когда грезилось, словно попал по мне вражеский снаряд. А, ближе к утру начала грезится Мария: как гуляем с ней по парку, и война закончилась. Проснулся с чувством окрыления, знаете, после яркого, впечатлительного сновидения всегда осадок остаётся на душе такой приятный! Я стал гнать от себя подобные мысли прочь, – категорически не хотелось привязываться к этой девчушке и тем более, не приведи господь влюбиться в неё!

Хозяин предоставивший нам приют на ночь, провожал нас со скупыми, мужскими слезами на глазах, – он тоже рвался на войну, хотел бить врага, но, куда ему с одной рукой? Конечно, на прошения отправить его на фронт, всегда получал отказ. Но, стоит ради чести майора сказать, что он сумел взять себя в руки, не спиться и стать полезным Родине, – восстановился в звании и служил весьма хорошим специалистом в одном из военных училищ, ускоренных выпусков танкистов.

На вокзале оказалось очень людно… столько прощальных слёз, криков расставания… солдаты храбрились, убеждая своих близких, что быстро разобьют гитлеровскую армию и вернутся назад, – «Вы родные и соскучиться не успеете, как я дома окажусь рядом с вами!», – летала фраза по перрону. Естественно, что из всех них возвратятся скудные единицы…

Пришла и наша медсестричка, проводить нас. Тихонько так захныкала, я обнял её словно старший брат, что-то сказал утешительное, она пообещала, что обязательно найдёт меня и мы продолжим служить вместе. Призналась, как дорог я ей… не стал обманывать и говорить того же.

Попросила дать свой почтовый индекс, чтобы переписываться, – а как я его ей дам!? Когда сам толком не знаю, куда именно мы едем и в какой бригаде мне предстоит служить!? Нацарапал на картонке свой домашний адрес, сказал, если что, пусть пишет матери, та точно должна знать, где я и хорошо ли всё со мной.

Честно, – стало очень приятно оттого, что Мария пришла проводить меня. Благодарен ей за это, а с другой стороны, тоска в душе поселилась от прощания, ком к горлу подкатил, словно я и правда с невестой расставался, как другие сотни бойцов Красной Армии на этом вокзале.

– Бог любит троицу? – Спросила она меня, смахнув с глаз слезу.

– Что за слова? Это буржуазные пережитки, суеверия. Ты мне это отставить!

– Есть! – приняла она стойку смирно, а после резко прижалась и чмокнула меня в губы. Смелая девица, дерзкая.

Поезд тронулся: махнул Латышевой пилоткой; она крикнула, что мы обязательно встретимся. Прям как в знаменитой военной песне, написанной примерно в то же самое время:

«Я из вагона – ты мне с перрона Грустно помашешь рукой.»

– Хорошая девка, – сказал мне комиссар, прикуривая неизвестно какую папиросу подряд, – не сомневаюсь, что найдёт тебя. Если… – он недоговорил… и так понятно, что имелось ввиду.

– Не время сейчас про это думать. – Упорно стоял я на своём.

– Попомнишь ещё мои слова: коли живы-здоровы будете, она женой твоей станет.

Я закашлялся от его вывода.

– Почему вы так думаете?

– Знаю! Поверь мне Генка, мой боевой друг, на слово.

«Эх, Москва, – я не пробыл у тебя в гостях и суток, а прощаться с тобой тошно!» – Подумал я при выезде за пределы столицы.

Тогда ещё не догадывался: сколько предстоит вынести нам всем сложных испытаний ради защиты этого города!

Паровоз наш задержался почти на трое суток до места назначения.

Железная дорога оказалась предельно перегруженной, хоть и военные составы пропускали вперёд, без какой-либо очереди, – это правильно! Несколько раз попадали под бомбардировки противника. Самолёты люфтваффе зверствовали, без устали сбрасывая тонны смерти без разбору на всех и вся, им же наплевать: гражданские поезда, военные или санитарные, для них мы были «Унтерменши», – народ, который почти поголовно подлежал уничтожению.

Редко, когда один или несколько наших истребителей вступали в бой с превосходящими силами противника, ведь на начальном этапе войны в небе господствовали асы Геринга! Тяжело пришлось тогда нашей авиации, собственно, как и всем остальным войскам, – всему, Великому Советскому Народу!..

В вагоне играла гармонь и сильный, солдатский голос потянул ту легендарную песню, написанную в первые дни войны:

«Двадцать второго июня,

Ровно в четыре часа,

Киев бомбили, нам объявили,

Что началася война

Война началась на рассвете

Чтоб больше народу убить.

Спали родители, спали их дети

Когда стали Киев бомбить..»