Читать книгу Йот Эр. Том 2 - Андрей Колганов - Страница 11

С наступлением весны, а за ней и лета перемены произошли также в личной жизни Нины. Если раньше у нее хватало поклонников из числа молодых офицеров, желавших на всякий случай завязать знакомство с девицей, отец которой был не кто иной, как сам «пан довудца» (господин командующий), то теперь объявились претенденты, начавшие последовательно и настойчиво стараться завоевать ее благосклонность. Их нисколько не смущало, что объекту их притязаний недавно исполнилось всего лишь пятнадцать лет. Первым среди них был поручник Локай из штаба округа – лощеный красавчик из родовитой семьи потомственных офицеров, любимец женского общества, всегда окруженный вниманием поклонниц. Ухаживать он умел весьма галантно и демонстрировал столь пылкие чувства, выглядевшие так искренне, что девушке как-то неудобно было его осаживать.

В конце концов все эти устремления, которые никак не задевали сердце Нины, стали ей надоедать. И когда Нина попыталась во время ужина в ресторане по какому-то торжественному случаю, наконец, максимально тактично объяснить поручнику, что его изъявления чувств не находят у нее отклика и все его хлопоты останутся напрасны, офицер, раздосадованный неудачей своего предприятия, сорвался:

– Чувств? – с сарказмом переспросил Локай. – Каких еще чувств? Матка бозка Ченстоховска, – он всплеснул руками, – ну какие могут быть у меня чувства к девице со столь невзрачной внешностью? Не будь у тебя отец командующим… – подвыпивший поручник понял, что сболтнул лишнего, в злости сделал резкий жест, отвернулся и быстро вышел из зала. Вот так и выяснилось, что целью его ухаживаний было банальное стремление сделать карьеру, женившись на дочке командующего округом. Этот разговор, ясное дело, оставил у Нины крайне неприятный осадок, вызвав, помимо всего прочего, чересчур критическое восприятие достоинств собственной внешности.

А поручник Локай, к слову сказать, все же добился служебного роста, но другим способом – сделавшись осведомителем какой-то из советских спецслужб, чьи представители без труда завербовали этого проныру и карьериста.

Ухаживания поручника Локая, как и их обескураживающий – для обеих сторон, хотя и по разным причинам – конец, повлекли за собой еще один эпизод в жизни Нины, начинавшийся весьма увлекательно, но оставивший после себя неприятный осадок. Генерал Речницкий, узнав от дочери обо всем случившемся, серьезно заметил:

– Опять у тебя пробел в подготовке, – и, видя недоумение на лице девушки, пояснил: – Не умеешь ты в отношениях с мужчинами инициативу захватывать. Это ты им должна голову кружить, а не они тебе. А если задание так будет поставлено? Ты не думай, что если тот сочинитель песенок на все был готов, так это твоя заслуга. Старый козел! Он за любой юбкой побежал бы сломя голову.

При этих словах отца Нина поморщилась.

– Ты не кривись, а слушай, что говорю! – голос Якуба, как всегда, когда речь шла о делах, сделался твердым, даже жестким. – Если будет нужно, так сумей любому мужику голову задурить, даже если ты ему даром не сдалась. Бери пример с меня! Думаешь, легко польскую пани так уболтать, чтобы она размякла? А если глаза б мои ее видеть не хотели, а для дела нужно? – он вопросительно посмотрел на девушку и заключил: – Тяжелая наука, но необходимая. Так что придется тебе оттачивать такое умение. Хотя, – он скептически хмыкнул, – боюсь, тебе не справиться. Девчонка ты у меня еще, опыта маловато. Да и сама говоришь, что от внешности твоей ухажеры отнюдь не в восторге. Кому не надо генеральскую протекцию заполучить, те на тебя, небось, и не глянут.

– Не глянут, говоришь? – девушка была уязвлена таким недоверием, да и слова поручника Локая о ее внешности по-прежнему больно жгли самолюбие, тем более что до нее и раньше доходили подобные отзывы. – А вот спорим, что глянут! – в ней вскипела ненависть ко всем этим лощеным офицерам: «Так, значит, вы меня ни в грош не ставите и видите во мне только генеральскую дочку? Ну, я на вас отыграюсь! В ногах у меня будете валяться!» Вслух же она сказала:

– Ткни пальцем в любого, и посмотрим, что с ним станет через две недели!

Азарт, усиленный авантюрным складом характера, и горячее желание восстановить попранную самоуверенность, помноженное на природный артистизм, обеспечили Нине поистине сокрушительное воздействие на мужскую половину человечества. Девушка стала все чаще блистать на балах, укрепляя репутацию немного глуповатой, очень капризной, раскованной и взбалмошной девицы, одевающейся с неизменным вкусом и изяществом, да к тому же отличной танцорки, – короче, настоящей шляхетной паненки. Поначалу для нее самой оказался неожиданным тот эффект, который она стала производить на панов офицеров. Теперь уже никто из мужчин не позволял себе даже пускаемых за спиной шепотков о ее невзрачной внешности. На очередном торжественном мероприятии в офицерском собрании ее единогласно избрали королевой бала. Под восторженный рев десятков глоток офицеры дружно выхватили сабли, малость даже напугав Нину, подняли ее над головой на скрещенных обнаженных клинках и торжественно пронесли так вокруг всего зала.

В подобной атмосфере кружить головы оказалось очень легко. Уже звенели сабли пылких вояк, оспаривавших друг у друга каждый взгляд, брошенный девушкой в их сторону. Среди множества поклонников, наперебой добивавшихся ее благосклонности, можно было не глядя выбирать того, кого следовало привести к полной покорности, заставить буквально валяться в ногах и объясняться в любви. Из числа претендентов Нина сразу отсеяла сынков советских генералов и офицеров, служивших в Войске Польском. Принуждать их ползать перед ней на коленях желания не было, но и позволять им волочиться за собой – тоже. Большинство из них встретило непроницаемую стену холодности, а тех немногих, кто этого заслуживал, она быстренько перевела в разряд друзей и приятелей.

Однако охвативший Нину азарт сыграл с ней дурную шутку, приглушив способность правильно оценивать последствия своих поступков. Очередная избранная ею жертва – уже немолодой и давно женатый подполковник – оказалась на редкость неподдающейся, что только распалило и так обостренный охотничий инстинкт девушки. Да к тому же и сам подполковник был ей довольно симпатичен: он не только имел хорошие манеры, что было свойственно большинству польских офицеров, но и выделялся умом, оказавшись к тому же на редкость интересным собеседником. Девушке просто нравилось проводить с ним время, но инерция покорения мужчин толкала ее дальше.

Подполковник очень долго не сдавался, что заставляло Нину оттачивать свое мастерство обольщения до совершенства. Лишь на второй месяц осады офицер, наконец, сдался. Последовали уже привычные для нее пылкие признания в любви. Но затем…

На следующий день подполковник уже не был тем восторженным влюбленным, каким казался вчера. Лицо его было суровым, и на нем лежала заметная печать грусти. Похоже, он прекрасно отдавал себе отчет в том, что эмоции в нем возобладали над разумом, понимал, почему это произошло, и был весьма опечален тем, что не сумел сдержаться. Последующий разговор только подтвердил это.

– Послушай, детка, – начал подполковник, обращаясь к Нине, и в словах его сквозила горечь, – у тебя прекрасные способности сводить с ума мужиков. Но ты хоть раз задумывалась над тем, зачем ты это делаешь?

И в самом деле, зачем? Нина помнила, с чего началась эта ее охота за мужчинами, но, действительно, разве нужно было ее длить бесконечно? Убедилась, что получается, и хватит этого. Разве подобное занятие составляет смысл ее жизни?

Подполковник между тем продолжал:

– Подумай, чего ты добилась? Ты и в самом деле сделалась мне небезразлична, и в то же время я понимаю, что совершенно тебе не нужен. Что, приятно поставить человека в такое дурацкое положение? – подполковник пристально глянул Нине в глаза, заставив ее покраснеть. – К тому же ты испортила мои отношения с женой. Она ведь не слепая и прекрасно видит, что между нами происходит. Поверь, она очень достойная женщина, я ее на самом деле люблю, и она всего этого вовсе не заслужила.

Девушка сидела перед подполковником, красная как рак.

В тот же день Нина пришла с визитом к жене этого офицера. Та сразу же поняла, кто перед ней, и встретила девушку весьма нелюбезно:

– Что вам угодно, милочка? – процедила она. – Вы еще имеете наглость заявляться ко мне домой?

После сбивчивых объяснений Нины, пытавшейся убедить женщину не держать зла на своего мужа, поскольку он совершенно не виноват в случившемся, та заговорила немного спокойнее:

– Мне все это было понятно и без объяснений. Я не собираюсь отворачиваться от него из-за твоей интрижки. Но ведь осадок все равно останется, – женщина немного помолчала, глядя в упор на Нину, по лицу которой расползалась краска стыда. – Ладно, надеюсь, ты поняла, что наделала, раз уж хватило ума признаться в этом. Ступай… – она махнула рукой и отвернулась.

На фоне всех этих событий попытки ухаживаний со стороны адъютанта отца – довольно молодого, но уже лысеющего и обладающего выпирающим брюшком поручника, отличавшегося редкостной самовлюбленностью, – воспринимались Ниной с иронией. Мотивы его ухаживаний были несколько иными, чем у поручника Локая. Тут дело было не столько в поиске генеральской протекции для карьеры, сколько в заманчивой возможности породниться со знатным шляхетским родом – ибо сам адъютант не мог похвастать близостью к польской аристократии. Войти в род Потоцких и начать с этого настоящую собственную шляхетскую родословную было верхом его мечтаний.

Довольно частые летом выезды на природу происходили в неизменном сопровождении адъютанта, от лоснящейся самодовольством физиономии которого Нину начинало уже подташнивать. Бесило девушку и то, что адъютант подчеркнуто игнорировал ее подружек – Томку Купшу и Люсю Хвалей, – которые попеременно сопровождали их в поездках. Поручник не только сосредотачивал все свое внимание на Нине, но и ясно давал понять, что ее подружки – пустое место, что они недостойны находиться в настоящем светском обществе и он терпит их присутствие лишь постольку, поскольку таков каприз шляхетной паненки.

Впрочем, девушка отвечала ему тем же, подчеркнуто ограничивая свои предпочтения в общении при выездах на природу Люсей, Томой и шоферами Казиком и Янеком, что, при всем самодовольстве адъютанта, не могло его не нервировать. Время от времени в поездках участвовал отец, захватывая с собой сводных братишек Нины, а иногда вместе с ними выбиралась и Янка. Тогда девушке приходилось целиком брать на себя шоферские функции, чтобы все поместились в машине.

Вскоре во время одной из таких поездок адъютант, и так не имевший никаких шансов, окончательно уронил себя в глазах Нины. По дороге из Ожиша по темно-синему «Шевроле» хлестнули из леса автоматные очереди. В стеклах появились пулевые пробоины, от которых расходилась паутина трещин. На глазах у Нины поручник потерял сознание, и она почувствовала характерный запах… Тут же вспомнились уроки, полученные в военном госпитале, и девушка немедленно закричала Казику, сидевшему за рулем:

– Гони в госпиталь! У поручника полостное ранение!

Но когда машина выскочила из-под обстрела, при ближайшем осмотре обнаружилось, что никакого ранения у поручника нет, а он просто-напросто упал в обморок и обделался со страха…

Ко всему прочему поручник оказался совершенно неспособен читать в женском сердце и явно недооценивал женский ум. Иначе бы он не совершил свою последнюю и роковую ошибку. В некоторой наблюдательности ему отказать было нельзя: он совершенно верно подметил, что предмет его притязаний явно неравнодушен к ювелирным изделиям. И вот однажды адъютант решился:

– Я очень надеюсь, что гжечна паненка не сочтет то за невежество… – начал он.

– Что не сочтет? – поинтересовалась Нина.

– Ах, пани Янина, я все понимаю! И то, что не подобает юной девице посещать квартиру холостого мужчины. И то, какая пропасть нас разделяет – кто вы и кто я? – стал упражняться в преувеличенно-эмоциональном красноречии адъютант. – Но мне просто хочется порадовать вас зрелищем коллекции прекрасных драгоценностей, которую мне удалось собрать. Не смущайтесь, я знаю, к чему лежит женское сердце, и все мои помыслы – лишь порадовать вас!

Выслушав это приглашение, девушка слегка порозовела – но не от того, что делать подобное предложение несовершеннолетней девушке считалось совершенно неприличным. Ей просто вспомнилась одна весьма неловкая история, связанная с аналогичным приглашением…

Дело было накануне Рождества, в конце прошлого, 1946 года. Возвращаясь с дельницы вместе с Романом, который начал выделять Нину среди прочих зедвуэмовок, оказывая ей особые знаки внимания, она услышала от него предложение:

– Ты будешь не против заглянуть ко мне домой, посмотреть мою рождественскую елку?

Немедленной реакцией Нины на это предложение была звонкая пощечина, которую она залепила своему кавалеру. Правда, осознав, что именно она сделала и, главное, почему, девушка густо покраснела и забормотала извинения.

Чтобы понять всю пикантность ситуации, следует заметить, что рождественская елка по-польски зовется Choinka, и это слово легко принять за созвучное русское из разряда ненормативной лексики.

Роман, пожалуй, понял, чем вызвана такая реакция, и, чтобы сгладить возникшую неловкость, тоже поспешил извиниться за то, что посмел пригласить юную девушку в квартиру, где бы она оказалась наедине с мужчиной.

Отец, которому Нина откровенно рассказала о ситуации, в которую она попала, долго смеялся:

– Да, теперь тебе трудно будет выдавать себя за совершенно невинную и неискушенную девицу! – затем, уняв смех, но не переставая улыбаться, добавил уже чуть более серьезным тоном: – Вот так вот разведчики и проваливаются!

Но вот теперь никакой неловкости от предложения адъютанта Нина не испытывала. Почему бы и не посмотреть на его коллекцию? Собрание драгоценностей, которым ее завлекал поручник, оказалось беспорядочной грудой ювелирных изделий.

– Ах, пенькна паненка Янина! – снова завел свои речи адъютант, пока девушка с любопытством рассматривала совершенно различные по качеству и художественному исполнению вещи. – Вам стоит только пожелать, и все это, и еще множество прекрасных вещей, будет ваше!

По мере того, как Нина смогла оценить количество собранных в квартире поручника драгоценностей, в душе у нее начал шевелиться червячок сомнения. Она все никак не могла забыть те наветы на отца по поводу присвоения им конфискованных ценностей, которые ей довелось услышать во время последней поездки в Москву.

Поэтому первым делом, вернувшись от поручника, она поставила отца в известность о подозрительной коллекции, собранной его адъютантом. Якуб немедленно предпринял проверку, и оказалось, что поручник, пользуясь своим положением, как раз и занимался конфискацией ценностей именем генерала Речницкого. На этом и чувства адъютанта, и его карьера пришли к понятному концу.

Обо всем случившемся необходимо было поставить в известность Москву. Тем более что у генерала в связи с возникшим скандалом по поводу драгоценностей появилась одна идея: разоблачение адъютанта надо тщательно замять, осторожно пустив слух о подозрениях в адрес генерала. И пусть контрразведка достаточно открыто установит за ним наблюдение. Вдруг интересующие нас персоны клюнут на эту приманку?

На связь с Центром Речницкий должен был выходить ежемесячно, но при необходимости это можно было делать и чаще. При этом функции Нины как радистки на деле сводились к тому, что она садилась на место шофера, и они с отцом выезжали куда-нибудь в глухой лес. Там сержант-радистка, забросив на деревья антенну, сбрасывала свои функции на генерала – она стояла «на стреме», пока отец работал на ключе, что у него получалось гораздо лучше, чем у нее. Впрочем, оказалось, что не зря в Нину, еще не отошедшую от пеллагры, вдалбливали осенью 1945 года радиодело. Отец частенько снимал наушники и говорил ей:

– Так, а теперь ты поработай. Нужно принять сообщение из Центра.

Девушка наилучшим образом справлялась с этой задачей благодаря хорошему музыкальному слуху и безупречной памяти.

Регулярные выходы в эфир были небезопасным занятием, потому что польская контрразведка всерьез ловила запеленгованную рацию, устраивая облавы на дорогах (что очень похоже изображено в фильме «Семнадцать мгновений весны»). Поэтому Нина старалась помочь отцу как можно быстрее развернуть рацию, залезала на дерево, забрасывая антенну повыше, а по окончании связи столь же быстро сворачивалась, садилась за руль и, следуя указаниям отца, гнала машину на предельной скорости прочь. Они никогда не уходили с места выхода в эфир тем же маршрутом, что прибывали туда.

При проверке на постах Нина «включала дурочку», изображая капризную панночку:

– И долго мы еще будем стоять?! Ты генерал или не генерал, в конце концов? Ну и как хочешь! Вот я сейчас вылезу и останусь тут, в лесу! – тоном обиженной на весь свет избалованной девочки заявляла она, и в самом деле вылезая из машины, чтобы в случае необходимости взять патруль в два огня. – Пусть меня кабан съест, тогда будешь знать!

Подобные спектакли весьма сильно действовали на польских жолнежей, исполненных и чинопочитания, и особенно пиетета перед шляхтой, так что машину тут же пропускали. Правда, генерал после таких сцен сокрушенно вздыхал: «Я-то думал, что ты у меня настоящий парень, а ты как была девчонка, так и осталась…»

Правила конспирации при связи с Центром для генерала Речницкого были особо жесткими. Он идентифицировал себя только регулярно менявшимися позывными радиостанции. Его радиограммы не подписывались, хотя обычно агенты подписывали радиограммы личным цифровым кодом. Этим исключалось возможность того, что кто-либо из радистов или шифровальщиков сможет связать передаваемые шифрограммы с каким-то определенным лицом. Сведения по радиосвязи передавались только без ссылок на источник разведданных. Все сообщения с указанием источника передавались исключительно с курьером (вместе с документами, магнитофонными записями, фотоматериалами).