Читать книгу Йот Эр. Том 2 - Андрей Колганов - Страница 4
Глава 8
Горячие деньки
3. «Помнишь ли ту ночь в Закопане?..»
ОглавлениеНезадолго до начала Рождественских каникул Нина снова перебралась к отцу в Краков. Последний выходной перед Рождеством прошел в компании боевых товарищей отца и тех офицеров, с кем он познакомился уже по службе в Польше. За карточным столом собрались: генерал бригады Ян Роткевич – начальник штаба Краковского округа, полковник Станислав Купша – командир 2-й дивизии пехоты, генерал бригады Юзеф Полтуржицкий – начальник мобилизационного отдела Генерального Штаба, генерал Евгений Цуканов – начальник тыла Войска Польского, генерал бригады Войцех Бевзюк – командующий VII (Люблинским) военным округом. Ни Рокоссовский, который тогда командовал Северной группой войск Советской Армии, ни Болеслав Кеневич приехать не смогли – дела не отпустили. Станислав Поплавский, командующий IV (Силезским) военным округом, и генерал дивизии Владислав Корчиц, начальник Генерального Штаба, отсутствовали по другой причине – у Речницкого с ними были не самые теплые отношения, хотя и неприязни они друг к другу не питали.
Расписывали пулечку, выпивали, закусывали, и все это сопровождалось трепом, какой обычно идет в хорошо подогретой офицерской компании.
– А чего же Таисий Ларионович не приехал? – поинтересовался между делом полковник Купша, записывая кому висты, а кому – в гору. – Вроде ты, Якуб, всегда его приглашал.
– Я Остапа и сейчас зазывал, и он, вроде, не отказывался… – пожал плечами Речницкий.
– Так над ним сразу два прямых начальника, – хохотнул Полтуржицкий, – на службе его Корчиц гоняет, а дома – жена. И еще неизвестно, кто из них его нынче так прижал, что он приехать не смог.
– Я бы на Таську поставил, – серьезно произнес Евгений Цуканов. – Она для Остапа поглавнее Корчица будет. У меня такое впечатление, что он и на службе ни шагу без ее пригляда ступить не может.
– Ага, – кивнул Бевзюк, – недаром же его Таисием Ларионовичем прозвали. Вот достанется же мужику такая баба! Вроде боевой генерал, а она его в бараний рог, под каблук – и все.
– Ну, а что ж, – опять захихикал Полтуржицкий, – самой Таисии Ларионовне-то, пожалуй, по ее командирским навыкам и по уму, считай, сразу полковника давать можно, если не генерала. Раз уж она сама генералами командует!
Генералы и один полковник поддержали это заявление одобрительным смехом. Не смеялась только Нина. Ей доводилось бывать в Варшаве в гостях у Остапа Стеца и его жены Таисии Ларионовны, так что мнение о них она составила свое. Да, конечно, женщина она была властная, чего там говорить, и вполне можно поверить, что она и в служебные дела мужа лезла. Но вот смеяться над Остапом она бы не стала. Видно же было, что любил он жену, любил без памяти, а вовсе не прогибался перед ней по слабости характера.
Расписав пульку, сделали перерыв. Генерал Бевзюк подошел к Речницкому и вполголоса сообщил:
– Только вчера узнал – меня с округа переводят. Уже в январе. Причем с понижением – начальником артиллерии округа к Поплавскому.
– С чего бы это? – удивился Якуб.
– Ко мне обращался Главный инспектор артиллерии, говорил: Поплавскому нужен опытный артиллерист.
– Опытный артиллерист всем нужен! – резко бросил Речницкий. – Ох, темнит что-то Чарнявский. А Корчиц что говорит?
– Корчиц, Корчиц… Наш Владик поет всегда одну и ту же песню: решение принято, его надо исполнять, а не рассусоливать. Нам, дескать, виднее, где вас использовать надлежащим образом! – Бевзюк помолчал немного, успокаиваясь, а потом снова заговорил, обращаясь к Речницкому: – Слышь, Якуб, я к чему это. Ты не думай, что я поплакаться решил. Просто слышал в Генштабе, что тебя на мое место прочат. Так что готовься к переезду в Люблин…
Утро следующего дня наступило для Нины уже малость подзабытым образом – ее разбудил отец со шпагой в руке. И понеслось – фехтование, отжимания, приседания, упражнения для пресса, на гибкость… Затем тир, контрастный душ и лишь после всего этого – вожделенная чашка черного кофе. Пока она с удовольствием прихлебывала обжигающую жидкость, Якуб будничным голосом сообщил:
– Сегодня тебе день на сборы, а завтра отбываем в Закопане. Всем семейством.
Закопане, Закопане… Слышала ведь что-то. А, это, вроде, в горах. Но что в горах зимой делать? Знакомство с Чаткальским хребтом (отрогами Таласского Алатау) зимой 1942 года явно не настраивало ее на повторение подобных опытов.
– Папа, – осторожно поинтересовалась она, – а зачем нам в горы?
Речницкий усмехнулся:
– Эх, Нинка, да тут горы совсем не такие, как у нас, под Ташкентом. Татры эти – они низенькие совсем. А Закопане – это у них самый главный в Татрах курорт. Так что отдыхать едем. Выше нос! – и он нажал указательным пальцем снизу на кончик ее носа, стараясь задрать его вверх.
Девочка невольно расплылась в улыбке, но все же ловко увернулась от родительского пальца.
– Отдыхать? – переспросила она. – А что там делать?
– Как что делать? – удивился отец. – Лыжи, коньки, санки… Бабу снежную слепить можно, в снежки поиграть.
Большого энтузиазма эти разъяснения у Нины не вызвали. С лыжами и коньками у нее (так же как и с плаванием) дело обстояло очень плохо – дефект вестибулярного аппарата. То ли врожденный, то ли малярия в детском возрасте подгадила, то ли еще что, но держать равновесие при движении на лыжах и на коньках ей толком не удавалось. Однако, что греха таить, возможность отвлечься и от школы, и от принудительных утренних тренировок немного грела душу.
И вот на следующее утро «Студебекер» с Янеком за рулем уже вез их из Кракова точно на юг, в сторону Татр, к самой границе с Чехословакией. Местность становилась все более холмистой, дорога стала петлять, забираясь все выше, горы делались все внушительнее, покрываясь шапками хвойных лесов. И если в долинах снега еще, можно сказать, и не было – выпадал несколько раз, да почти тут же и таял, то отроги Татр белели снежным покрывалом.
Городок Закопане встретил их живописно разбросанными по склонам гор домиками и более солидными зданиями отелей и пансионатов. Как оказалось, Нине был выделен отдельный домик, чем она тут же возмутилась:
– Что я, барыня что ли? Зачем мне эти хоромы? Я и с вами вполне могу остаться, – ей вовсе не улыбалось проводить хотя бы часть отдыха отдельно от отца.
Якуб сначал сделал суровое лицо (чуть не сказал – «зверское», но мимикой Речницкий не злоупотреблял), затем, железной хваткой взяв дочку под локоть, отвел в сторону, шепнув лишь одно слово:
– Задание…
Что такое задание, девочка уже давным-давно усвоила, и потому никаких дальнейших возражений с ее стороны не последовало.
Улучив минуту, генерал зашел проведать, как устроилось его любимое чадо, и тогда пояснил суть поставленной задачи:
– Тут, на курорте, сейчас находится некий композитор, сочинитель песенок, по имени Зигмунт Карасиньский. Вот название пансионата и номер комнаты, где он обитает. Тебе предстоит с ним познакомиться и за три дня вскружить ему голову.
«Вскружением голов» Нине заниматься еще не приходилось, но, обладая достаточной наблюдательностью, она уже имела некое представление о том, как это делается. Да и, в конце концов, женщина она или не женщина? Поэтому отнекиваться она не стала, спросив лишь:
– И насколько сильно надо вскружить?
Отец ухмыльнулся:
– Слишком далеко заходить не требуется. Ты же у нас еще девица, нет?
Дождавшись смущенного кивка Нины, он продолжил:
– Главное, чтобы удалось вытащить его на прогулку без посторонних глаз куда-нибудь в укромное местечко, желательно – попозже вечером. А об остальном позаботятся уже без тебя. Имя, название пансионата, номер комнаты запомнила?
Нина снова кивнула. Скомканная полосочка бумаги быстро превратилась в пепел, размятый в пепельнице.
Познакомиться с композитором удалось на удивление быстро. Застав Зигмунта в кафе, Нина нерешительно приблизилась к его столику и, краснея и запинаясь, пробормотала:
– Тысяча извинений… Простите… Но… Но ведь это вы?… Простите еще раз! Я хотела сказать: ведь это вы композитор Карасиньский?
– К вашим услугам, юная паненка! – тут же сделал стойку немолодой, стильно облысевший пан с полноватым лицом, черты которого выдавали его совсем не аристократическое происхождение. – Да, я композитор Зигмунт Карасиньский. Чем могу быть полезен? Да вы присаживайтесь, не стесняйтесь! – он вскочил и пододвинул стул.
Нина, помявшись немного и продолжая краснеть, присела на краешек стула у столика композитора. Да, он, пожалуй, ровесник ее отцу (тут она угадала), хотя их физическую форму и сравнивать нечего. Правда, ничего не скажешь – лицо, хотя и простоватое, но живое и умное. Вот только глазки слишком масленые… Краем глаза изучая объект, девочка продолжала щебетать:
– Ах, не знаю! Мне так хотелось познакомиться с настоящим композитором, который написал столько очаровательных песен! Я так боялась, думала вы гордый, недоступный, а вы, оказывается, совсем как обычный человек!
– Что вы, паненка, какой же я недоступный! – с радушной улыбкой промолвил Карасиньский. – И я на самом деле обычный человек.
– Нет-нет, не говорите так! – с пылом возразила Нина. – Человек, способный творить такое чудо, как ваши песни, не может быть обычным!
– Простите, прекрасная пани, а будет ли мне позволено узнать ваше имя? Или это тайна? – осведомился ее визави.
– Ах, я совсем потеряла голову! – всплеснула она руками. – Это так невежливо с моей стороны!
– Так как же вас зовут? – повторил Зигмунт.
– Янка… – пролепетала девочка. – То есть Янина, пан Красиньский.
– Зигмунт. Для вас – просто Зигмунт.
Вскоре выяснилось, что сочинитель песенок оказался не только композитором, но и скрипачом, пианистом и саксофонистом, а заодно и дирижером. Правда, большинство своих умений ему продемонстрировать не удалось. Скрипка была у него в номере, но его попытка пригласить туда Нину была встречена ею недоуменным взглядом и решительно отвергнута. Ну как же – светский этикет не допускает, чтобы юная паненка, к тому же несовершеннолетняя, отправлялась в апартаменты к мужчине, да еще и наедине! Нет, это совершенно за гранью допустимого!
Пану Зигмунту пришлось рассыпаться в извинениях и перевести разговор на другую тему:
– Скажите, Янина, а какая из моих песен больше всего запала вам в душу?
– Ах, они все такие чудесные! Но мне хотелось бы, чтобы вы спели мне ту, к которой у вас самого лежит душа, – ответила девочка.
– О, моя милая паненка, у меня есть такая песня! И я хочу посвятить ее вам! – с энтузиазмом воскликнул композитор. Подойдя к фортепиано, стоявшему на небольшой эстраде в кафе (в дневное время там еще не было музыкантов), он откинул крышку, взял несколько аккордов и начал:
Прилипчивый мотивчик и запоминающиеся строчки припева этой песенки, написанной весной 1939 года, успели стать популярными еще до войны. Потом грянуло нашествие швабов. Его постоянный соавтор, Шимон Каташек, попал в Варшавское гетто и был расстрелян в Павяке (известная тюрьма, оказавшаяся на территории гетто). А Зигмунт Карасиньский всю войну отсиживался как раз здесь, в Закопане. Сегодня же песенка снова отправилась в победное шествие по Польше, желающей забыть ужасы войны:
– Чи паменташ те ноц в Закопанем?
Czy pamiętasz tę noc w Zakopanem?
Księżyc świecił srebrzyście jak stal.
Po kobiercu ze śniegu usłanym
nasze sanie gdzieś nas niosły w dal.
Cicha noc, śnieżna noc w Zakopanem,
czy pamiętasz, jak szybko mijał czas?
Takie chwile są niezapomniane,
taka noc bywa tylko raz.[2]
«Интересно, скольким пенькным пани ты уже успел посвятить эту песню?» – с отстраненным любопытством подумала Нина. Все попытки пана Зигмунта напроситься сегодня на свидание она, продолжая смущаться и краснеть, все же отвергла. Но композитор уже, что называется, завелся. Так что в кружении собственной головы он был виноват ничуть не меньше, чем девчонка, которая его раздразнила. А кружение это достигло такого накала, что пан Зигмунт на ночь глядя попытался проникнуть в домик, где проживал предмет его страсти. Попытка это была своевременно пресечена охраной курорта – довольно бдительной, поскольку ловить ворон в Польше 1946 года было опасно для жизни.
На следующий день Карасиньский был близок к точке кипения. Глядя на него, Нина решила: «Третий день уже пошел – пора». Тут как раз подоспел вопрос Зигмунта, произнесенный голосом, преисполненным трагизма:
– Жестокая обольстительница, неужели вы не подарите мне хотя бы несколько минут наедине?
Девочка пожала плечами:
– Но, пан Карасиньский, как же это возможно? К вам идти мне не позволяют приличия. Пригласить вас к себе было бы тем более опрометчиво… Впрочем… – пан Зигмунт застыл в напряженном ожидании. – Впрочем… – повторила девочка, лукаво облизнув губы кончиком язычка, – почему бы нам не прогуляться после ужина вон по тому симпатичному соснячку? – и она указала кивком головы на отдаленный склон, где действительно зеленели невысокие горные сосенки.
– Но, милая, паненка, почему же в лес? – чуть не взвыл композитор, обманутый в своих сладких мечтах.
– Потому что я так хочу! – властно заявила прелестная паненка.
Перед таким доводом оставалось лишь покорно склониться. Тем более что лесок, хотя и не может поспорить с уютом номера, все же предоставляет кое-какие шансы для вольностей…
За ужином в кафе, сидя рядом с отцом (Янка кормила ребятишек в номере), Нина негромко спросила:
– Кому доложить о месте свидания?
– Никому не надо, – так же тихо ответил отец. – Вас ведут, так что выйдут на место сами.
Вечер был весьма романтическим. Звезды, рассыпавшиеся по ясному небу, серебристый серп луны, легкий морозец, чуть искрящийся в лунном свете снежок, поскрипывающий под ногами, черные тени деревьев на снегу… Но только лишь они с Зигмунтом успели углубиться в сосенки по едва протоптанной тропинке, как вся романтика тут же и окончилась. Спереди и сзади из-за деревьев выступило несколько фигур в штатской одежде:
– Спокойно! Кто такие? Предъявите документы!
Композитор, заметно нервничая, полез за документами. Достала свои из сумочки и девочка. Взглянув на них, тот, кто отдавал команды, коротко распорядился:
– Збых, проводи паненку до ее дома. А вам, – он повернулся к пану Карасиньскому, – придется пройти с нами для беседы.
Спустившись к городку, тот, кого назвали Збыхом, остановился:
– Все, дальше топай сама. Спасибо, твоя роль окончена. И больше к этому типу не подходи.
На следующий день композитор обнаружился на своем привычном месте в кафе. Вид он имел немного ошарашенный, однако на появление Нины, хотя и с некоторым запозданием, отреагировал робкой улыбкой.
Девочка в ответ обиженно дернула плечом и демонстративно отвернулась. На том и закончилось ее курортное задание. Зачем спецслужбам понадобилось организовать контакт с композитором именно таким странным образом, Нина так и не узнала (как это обычно и было в тех операциях, к которым она привлекалась).
1
Прекрасная пани шлет приветливую улыбку издалека.
Прекрасная пани, может, ты уже не помнишь меня?.
(польск.)
2
Помнишь ли ту ночь в Закопане?
Светил месяц, серебрясь, как сталь.
По уходящей снежной колее
Наши сани несли нас куда-то вдаль.
Тихая ночь, снежная ночь в Закопане,
Помнишь, как летел за часом час?
Такие минуты не забываются,
Такая ночь бывает только раз.
(польск.).