Читать книгу К западу от Востока. К востоку от Запада. Книга первая - Андрей Михайлов - Страница 2

В Москве проездом… Наверное, этой фразой можно определить формулу моего общения с первопрестольной. Только однажды, в детстве, ездил я в Москву специально. Ради неё самой. Это ещё когда и Москва была другая, да и я сам был другим…

Столица нашей Родины…

Детская пластичность извиняет несовпадения ожидаемого с увиденным. Дальнейшие дни, насыщенные впечатлениями и событиями, сгладили лёгкий шок от первой встречи со столицей. Это, когда после бесконечных степей (до самой Волги) и бесконечных лесов (после неё), за окном «фирменного» поезда «Казахстан» поплыли унылые заборы, уверенные помойки, копчёные трубы многочисленных заводов и заводиков, мрачные безжизненные склады и унизительно простые для архитектуры великого города «хрущобы». И это Москва?!

Ожидалось-то чего-то сказочного, ни на что не похожего…

А после началось то самое, бесконечное мельтешение – «Москвы – проездом» (москва-проездом, москва-проездом, москва-проездом…) Такое знакомое любому гражданину Советского Союза состояние-ощущение. Потому что любой из нас, советских, хоть раз в жизни, хоть на несколько часов да заезжал в столицу нашей Родины. Чтобы, как положено проезжему, вынырнуть из ворот какого-нибудь вокзала и промчаться с вытаращенными глазами по людным улицам, в напряжённой спешке, поспевая к отправлению другого поезда. И только там, оказавшись в купе среди «своих», расслабиться и с глубоким видом заявить заранее согласным попутчикам: «Ну и что, Москва? Большая деревня!»

…В очередной раз, когда судьба вновь занесла меня в Москву, и вновь проездом, я попытался вспомнить: а сколько раз вообще-то бывал тут? Так и не сосчитал. И несмотря на то, что временами я задерживался в этой «великой деревне» на довольно продолжительные сроки, а временами, говоря откровенно, вообще приезжал сюда по делам, состояние «проезда» не оставляло ни на минуту.

В моем детстве Москва была любовью-аксиомой. «КПСС – знамя нашей эпохи». «Ленин – самый человечный человек». «Москва – столица нашей Родины». Потом, в юности, в душе случился стихийный бунт в пользу Ленинграда, который и доселе остался для меня куда более родным и близким. А ещё позже, в пору Большого Развала, произошло некое «раздвоение Москвы». На город исторический – «столицу государства Российского» и город демократический – «арену разгула вырвавшегося из узды плебса».

В 90-е бывшая столица бывшей империи более всего смахивала на какой-то гигантский «Диснейленд». Где, в перерывах между шутовскими «путчами» на съёмочных площадках, зрителю предлагались многочисленные аттракционы и фарсы: «выборы», «заседания парламента», «борьба с кавказцами», «приватизация», «ваучеризация», «обмен денег» и т. д. и т. п. Это был очень нервный, хамский и несимпатичный город.

После этого я довольно продолжительное время в Москве не бывал. Не тянуло и не было оказии. А когда спустя время опять попал сюда «проездом», был удивлён. Приятно удивлён!

Ну, а девушки?

Первое, что поразило, чистота воздуха над многомиллионным мегаполисом. Раньше, когда рейсы из Алма-Аты приземлялись в Домодедово, оценить атмосферу над Москвой было трудно. А вот на подлёте к международному Шереметьево город открывался взору «как на ладони» – знаменитая «московская градостроительная паутина» видна от края и до края. С Красной площадью и Кремлем в центре, чёрными пятнами лесов за противоположной окраиной.

Атмосфера не только над Москвой, но и в самой Москве за последние годы изменилась разительно. Город показался более человечным, спокойным и гуманным. Во всяком случае, если раньше я едва дотягивал тут до полудня – далее ощущал себя как высосанный пауком мотылёк, попавший в тенета, – то ныне я без труда бродил по московским улицам до вечера.

Народу на тротуарах стало меньше, зато пробки на автодорогах сравняли российскую столицу со всеми другими уважаемыми мегаполисами Земли. Ну, да это ладно. Прискорбнее другое. Куда-то подевались знаменитые московские красавицы, некогда украшавшие город куда эффектней, нежели даже архитектурные шедевры. Хотя, конечно, среди встречных девушек и женщин по-прежнему встречаются такие, что нормальная реакция нормального мужчины маловариантна. Раззявить рот, раскрыть глаза пошире и смотреть, выворачивая шею, как она идёт, нет, как плывёт своим непостижимым маршрутом. Но такие встречи – уже не столь массовое явление.

И ещё, что бросилось в глаза относительно москвичек, – в них стало меньше вкуса. Видимо, сыграла свою роль «продвинутость» слабого пола российской столицы в сторону дефеминизации их западных сестёр, отстоявших-таки в непримиримой борьбе право ничем не отличаться от «сильного» пола. Если процесс необратим, то это прискорбно.

«Мы» и «они»

Вообще же разных суждений и взглядов на Москву и москвичей приходится слышать много. Многие жители российской столицы с удовольствием делятся своими мыслями по этому поводу.

Интересно, что при этом многие москвичи говорят о своих земляках не «мы», а «они». Потому что «эти» многие вчера ещё были жителями других, часто весьма далёких от столицы России мест. В том числе и земляками – алмаатинцами. Послушаем, что они говорят.

«Все тут, по жизни, дилетанты и позёры, – утверждает мой одноклассник, занимающийся ныне политтехнологиями в российской столице, – потому вокруг так много „понтов“ и так мало капитального, надёжного…»

«Здесь очень не любят работать, но очень любят зарабатывать, – вторит ему бывший казахстанский, а ныне московский журналист, – потому, когда приезжаем мы, то оказываемся востребованными. Здесь много наших, и отнюдь не только в непрестижных сферах, которые целиком заняты иностранцами…»

«Чего они тут делают с упоением, так это сплетничают, – говорит бывший алма-атинский врач, а ныне – российская пенсионерка. – В офисах занимаются этим с утра и до вечера. Перемалывают косточки всем встречным-поперечным…»

«Да и вообще, что значит „москвич“? Москва держится большей частью на приезжих. Амбициозных и деятельных. Жёстких и изворотливых. Умных и неразборчивых. Для них главное – закрепиться тут. Отвоевать у кого-то свой кусок „места под солнцем“. Москва – это российская Америка», – добавляет перца в эту заочную дискуссию ещё один земляк-философ.

Остальные рассуждения – примерно в том же духе.

Подтверждения им находятся в нынешней Москве на каждом шагу. Например, дворники переговариваются друг с другом на языке, явно не имеющем ничего общего с русским. Большинство их ныне из Мордовии. Так же, как и строители на многочисленных московских стройках – парни из Средней Азии. А в метро ищут (и, судя по всему, не могут найти) молодых парней с московской и подмосковной пропиской для учёбы и работы машинистами. С гарантированным окладом в 1000 долларов.

При этом московская милиция (говорят, она сама во многом «рязанская», а инспектора ГАИ – почти поголовно хохлы) повсеместно и жёстко трясёт всех встречных, отличающихся нестандартной внешностью. А на объявлениях о сдаче квартир часты приписки – «кроме кавказцев». И обычный разговор с «коренным москвичом» редко обходится без сентенций о том, что в городе «черным-черно», что «пора навести порядок», «выселить Кавказ», «отправить домой таджиков» и т. п. То, что при этом остановятся стройки, иссякнет дешёвая торговля и город утонет в грязи, пожалуй, очевидно только стороннему наблюдателю.

А вот ещё одно интересное наблюдение, принадлежащее бывшей соотечественнице, которая выросла и ныне живёт за океанам. Посетив после долгого перерыва Москву, она поняла следующее: «В Москве не ощущается прошлое. Речь не о Красной площади и не об Иване Великом, а о ментальности народа. Здесь жадно упиваются тем, что в странах Запада давно стало обыденностью и даже набило оскомину. Ну разве можно упоённо и страстно ходить по ресторанам? В ресторанах, обычно, обедают…»

…Действительно, чего-чего, а ресторанов в современной Москве великое множество. Ресторанов с ценами, чувствительными даже для людей со средним достатком.

Как из нашего окна площадь Красная видна!

90 процентов тех, кто бывает в первопрестольной проездом, имеет не много времени для того, чтобы «прошмыгнуться» по Москве. Как правило, это всегда одни и те же маршруты, включающие в себя Красную площадь и Кремль.

С каким чувством посетители ходят нынче в мавзолей Ленина, сказать трудно. Вряд ли среди них много истинных поклонников Ильича. Многих гонит туда именно традиция «проезжантов», заповеданная нашим допотопным бытием: быть в Москве – сходить в Мавзолей. Большинство же попадает сюда просто из любопытства, подогреваемого постоянными разговорами о перезахоронении. Иногда, правда, промелькнёт в этой скудной и обыденной кучке посетителей горстка стариков с красным знаменем – это истинные ленинцы. Последние.

Нынешняя Красная площадь – идеальное место для любителей поностальгировать о чём-нибудь утраченном. Куранты на Спасской башне словно вызванивают свою мелодию из другого, навсегда утраченного времени. Но не выходят из ворот под звон часов часовые на «пост №1». И не вылетают больше из-под Башни всяческие диковинки отечественного автопрома, гордые «членовозы» – «Чайки», «ЗИЛы», «Волги». Их давно заменили на импортные «вольвы-мерседесы».

После Красной площади маршрут по «Москве-проездом» обычно разъединяет «проезжих» на две неоднозначные половины. Большая часть устремляется к ГУМу и далее, на какую-нибудь «Горбушку» или на ВДНХ, или на любое иное массовое торжище российской столицы. В ГУМ, как правило, заходят на экскурсию, если и есть ныне в Москве Выставка достижений народного хозяйства, то это здесь – напротив Мавзолея и Кремля (народного хозяйства дальнего зарубежья, разумеется).

Меньшая же часть «проезжих» направляется в другую сторону – в Кремль.

Вот уж где ничего почти не изменилось со времён моего первого посещения. Разве что вызолоченные двуглавые орлы вновь слетелись на карниз Большого дворца.

Соборы кремлёвские прельщают скорее своим положением, нежели какой-то особенной красотой. Сработанный так и не постигшим духа национальной архитектуры итальянцем – Архангельский, с тяжёлым духом Иоанна Грозного и живыми цветами у надгробья убиенного ради власти царственного ребёнка – царевича Дмитрия. Чем-то схожий с египетским храмом – Успенский, с выхваченной из полумрака солнечным лучом Богоматерью Умиление, прижавшей к груди своего печального Младенца. Сумрачный и пронизанный пустотой – Благовещенский. И, наконец, наиболее родная и близкая сердцу церквуха Ризположения – стоять бы ей на просторе, на пригорке, над тихой речкой, а не тут, в Кремле, зажатой со всех сторон полуимпортными дивами.

Замоскворечья с Кремлёвского холма ныне почти не видно. Разросшиеся деревья закрыли вид, которым восторгались в своё время Батюшков и Пушкин. Теперь, если что-то и притягивает взгляд, так все это очень неоднозначное, да и мало гармонирующее одно с другим. Ажурная вязь Шаболовской башни, серые стены «дома расстрелянных», золотой купол восставшего из небытия храма Христа Спасителя. А посреди всего – навязчивый символ современности – огромная эмблема «Мерседеса».

Не так она и страшна, хотя и непривычна…

Многие вещи и ценности имеют замечательное свойство – переоцениваться с годами. Например, знаменитые «сталинские высотки». Они не делают погоды. Но выделяются из прочего. Если бы их было больше – они составили бы стиль социалистической Москве, взамен утраченного после разрушения «Сорока сороков». Во всяком случае, лично у меня эти «помпезные и вычурные» «памятники тоталитарного зодчества» не вызывают уже никакого отторжения. Хотя было время, когда я с наслаждением язвил над сими архитектурными творениями. Страстью к разрушению и развенчанию нужно переболеть, страшно, когда она принимает хроническую форму…

Церковки московские тоже мелькают ныне повсеместно. Этакими необитаемыми островками среди серости зданий и пошлости рекламы. Сказочные и волшебные, устремлённые из города-монстра куда-то в иные сферы, повыше и подальше.

Вообще на Москву издревле любили смотреть сверху. С Воробьёвых – Ленинских гор. Но и отсюда она уже не та, что в далёком 1970 году, когда я смотрел на неё впервые. Деревья заслонили Москву-реку, дома – Кремль, крыша стадиона в Лужниках тоже прикрыла многое.

…Как-то, уклонившись от обычного своего маршрута по «Москве-проездом», я забрёл в московские дворики в районе Комсомольского проспекта. Тут где-то мы прожили месяц в тот первый приезд – у каких-то дальних родственников, безропотно предоставивших нам (я был с родителями, сестрой и бабушкой) одну комнату в своей двухкомнатной квартире. Дворики изменились до неузнаваемости. Их вылизали и обустроили, здесь больше не видно обычных доминошников и пейзажных старушек, пропали сараи дворовых Кулибиных, непременные голубятни и голубятники.

Новорусские собачницы, гордые и рафинированные дамы, собирают в полиэтиленовые мешочки дерьмо, оставленное их четвероногими любимцами на ценных газончиках. Трогательно. Рядом гуляют с безмолвными колясками и малоуправляемыми детьми не то молодые бабушки, не то гувернантки. Пристойно.

Но вот тепло и какая-то коммунальная духовность, похоже, улетучились отсюда без следа. Ушли в прошлое, вместе с пролетариями-доминошниками и пацанами-голубятниками…

А в общем, наверное, не так страшна Москва, как её малюют…

Зомби из спальных районов

Я думаю, чтобы лучше понять психологию среднестатистического москвича, нужно присмотреться к среде его обитания. А среда эта – вовсе не Кремль и не Рублёвское шоссе. Обиталище среднестатистического – спальный район вроде какого-нибудь Люблино, застроенного инкубаторски стандартными многоэтажками.

Днями в этих шестнадцатиэтажных коробках тишина такая, что слышно, как подтекает вода в раковине квартиры, что двумя этажами выше (ниже). Ночь же переполняет все пространство гигантской клетки навязчивым и монотонным бубнением чужих жизней. Где-то наверху идёт меланхолическая семейная трагедия, откуда-то сбоку гнусавит глас пьяного оратора, с лестничной клетки доносится переливчатый мат возбуждённого юношества, лает затерянная в толще шестнадцатислойного пирога собака, а снаружи вторит ей противоугонным пугалом брошенная машина. И так – беспрерывно. Озвереть можно!

Типичный человек в типовом «спальном районе», таким образом, живёт в условиях постоянного психологического прессинга со всех сторон. Если даже сам он давно уже перестал осознавать это. Вкупе с окружающей действительностью (данной ему в ощущениях) этот прессинг оказывает на этого «типичного москвича» настоящий зомбирующий эффект.

Именно здесь, мне кажется, нужно искать причины повышенной нервозности москвичей, их непримиримость к «пришлым», чрезмерную политизацию столичных граждан и их оппозиционность по отношению ко всему, чему только можно.