Читать книгу Марлезонский балет - Андрей Одинцов - Страница 5

Сколько Боб себя помнил, на него всегда оказывала сильнейшее давление среда, – в том смысле, что отчетливо и демонстративно ограничивала его инициативу. С детства он воспитывался в условиях строгих ограничений – жесткое пеленание, не бери в рот этого, не делай то, не трогай того, не ходи туда, не дружи с тем, делай так и только так, и только после этого. Строгие правила царили и в университете.

Хуже того, в один прекрасный момент Боб вдруг обнаружил, что среда в лице лучших ее представителей проникла внутрь него самого и теперь пыталась управлять им изнутри и отравлять ему жизнь. Как только он захотел записаться в боксерский клуб, кто-то внутри злобно заверещал: «Ты хорошо подумал? Тебе же вышибут последние мозги. А ты и так не блещешь сообразительностью. Опомнись! Найди себе более интеллектуальное развлечение».

У этих зловредных оппонентов внутри его организма острое неприятие вызывало любое самостоятельное движение Боба. Даже желание Боба поиграть с друзьями в футбол на импровизированном поле в районе ближайшего пустыря нашло жестких оппонентов, которые подвергли это мероприятие нелицеприятной критике. Аналогичная реакция ждала участие Боба в соревновании на велосипедах, которое детвора устроила на безлюдном шоссе.

Когда Боб стал постарше и собрался с духом пригласить знакомую девушку по имени Вероника домой на семейный ужин, внутренний диалог преобразовался в дикий вой, смысл которого сводился к тому, что она ему не пара, что она простушка из рабочей семьи и вообще редкая уродина, желающая захватить чужую собственность.

В консалтинговом бюро действовали жесткие правила хорошего тона, – униформа, фирменные значки, режим работы, каноны оформления документов, в ходу были даже рекомедуемые руководством формулы приветствия и определенная тематика разговоров. В кругу своих единомышленников – картежников Боб шутил, что он напряженно тренируется, чтобы, когда придет время, лучезарно улыбаться в гробу.

Худощавость Боба наводила на тяжелые мысли о недокормленности, 160 фунтов веса было явно недостаточно для 180 «с осязаемым хвостом» сантиметров роста. Более того, ему все больше разочаровывало его собственное физическое тело. В некоторые тяжелые моменты в нем просыпалась буквально ненависть к телу. В результате эфирное тело съеживалось и сильно уменьшалось в размерах, при этом физическое тело выступало далеко за его границы и оставалось на отдельных участках пугающе беззащитным.

Забитость эфирного тела, элементарная холодность, доходящая до враждебности, со стороны астрального тела привели к тому, что Боб вырос некрасивым, неуклюжим и неловким молодым человеком, неспособным обогнуть край стола, при этом не задев его. Мелкие предметы постоянно выскальзывали из рук и стремились нанести ущерб окружающим. Пользоваться топором, молотком, клещами и даже менее экзотическими инструментами ему было противопоказано, лучшее, на что Боб оказывался способен – это не нанести тяжелую травму себе самому. Все это выдавало в нем человека, не находящего общего языка со своим энергетическим телом, живущего с ним в диссонансе, доходящем до раздрая.

Боб никогда не был женат, – не то, чтобы женщины его не интересовали, скорее он по совершенно непонятной причине не вызывал ни малейшего интереса у противоположного пола.

Собственная жизнь казалась Бобу серой, унылой и совсем неинтересной. Он воспринимал все происходящее с ним как нечто чрезвычайно утомительное и тоскливое, все более неприятное и продолжительное. Однообразие подавляло его психологически и физически. Теперь на него нагоняла мертвецкую скуку его работа в корпорации, домашняя обстановка, соседи, а с недавних пор и его картежные единомышленники. Он жил по какой-то неведомой, ненужной, изнуряющей инерции, – впрочем, как и подавляющее большинство окружающих его людей.

С неожиданностями он сталкивался только в кино и телевизоре, и вот теперь в компьютере. Самой хорошей новостью для него с некоторых пор стала красивая женщина на экране. Ему казалось, мир живет без него, он сам себе стал казаться виртуальным.

Достигнув взрослости, Боб взахлеб прочел «Три мушкетера» А. Дюма, остро сочувствуя королеве, вынужденной влачить жалкую жизнь в строгих рамках театрализованного представления Марлезонского балета в постановке жестокого супруга – Людовика XIII, как свет в окошке для нее был заморский герцог Бэкингем. Восхищался доблестным мушкетером Д^Артаньяном, вернувшим королеве так украшавшую ее подвеску и ставшим бессмертным творцом так желанного Второго акта означенного балета. Впрочем, примеривая происходящее в романе к себе, Боб так и не сделал судьбоносного выбора между мушкетером и герцогом. В Д^Артаньяне его восхищала отвага, тогда как несомненным плюсом Бэкингема был его успех у французской королевы.

Несмотря на все это Боб всегда считал себя везунчиком, по крайней мере в потенции, ему не хватала только одного – яркой полноты жизни, остроты ощущений, драйва, если хотите. Его тянуло к непредсказуемости, неожиданностям, даже некоей неуправляемости. Ему всегда хотелось увлекательных приключений – проявить здоровый авантюризм, рискнуть, поставить на кон многое, если не все, и выиграть, надеяться на успех и заслуженно пожинать плоды своих усилий. Удачно блефануть, наконец.

Как-то раз кто-то совершенно невоспитанный и нетактичный внутри строгим голосом вдруг громогласно объявил, что на самом деле добрый Боб хочет не столько риска и драйва, приключений и авантюризма, сколько жаждет только одного – собственного пиара, если не сказать хайпа[2], ни больше ни меньше, и именно собственного пиара и хайпа не хватает ему для полноты жизни. Чем жестоко оскорбил нашего героя в его лучших чувствах.

Бобу захотелось тогда совершить что-нибудь неожиданное, совершенно невероятное, взорвать этот мир, сломать, переиначить сложившиеся правила. Мысленно он не раз представлял себе собственные невероятные подвиги. И сверхподвигом представлялся уход из дома, расставание с однообразными семейными праздниками, мелочной опекой маменьки, равнодушием папеньки. Ему не хватало решимости, а еще больше – ожесточенности, злобности и враждебности к миру.

Боб скопил приличную сумму за добрый десяток лет изнурительного труда в корпорации, добрался до должности старшего инспектора. Он все силы отдавал карьере. Его лучшим другом был компьютер, точнее, два компа – один дома, другой на работе.

Заболел и скоропостижно скончался папенька Гилберт, всего на полтора года пережила его маменька Герда. Боб тяжело переживал их кончину, особенно долго он не мог примириться с потерей маменьки.

Оба родителя все свое имущество завещали младшему брату Стиву. Помимо традиционного «все свое имущество, в чем бы оно не заключалось, и из чего бы не состояло, я завещаю…», в обоих документах в качестве комментария, сделанного по настоятельному требованию завещателей, было написано, как под копирку: «Расширенный семейный совет клана Озероков решил, что все принадлежащее Герде и Гилберту Озерокам, должно перейти к их младшему сыну Стивену. Старший сын, Роберт, сам в состоянии о себе позаботиться».

Не прошло и нескольких месяцев после вступления в наследство, как Стиви попросил старшего брата освободить занимаемую им комнату на втором этаже родительского дома и переехать на съемную квартиру. «У меня семья, и нам хочется, наконец, пожить в нашем доме самостоятельно, чтобы рядом не было посторонних». Боб выполнил просьбу незамедлительно, несмотря на то, что ему сильно хотелось покочевряжиться.

Обращения к Бобу с просьбами о разносторонней помощи со стороны родственников и брата не прекратились, и даже приобрели новый размах. Просители сильно обижались, когда Боб не отзывался на их клич или отзывался слишком неторопливо. Дело доходило до скандала, если они получали отказ в связи с болезнью своей «волшебной палочки» или по какой-либо иной уважительной причине.

Боб было примерил к себе роль обиженного, потом жертвы, но все это показалось ему еще более скучным.