Читать книгу Марлезонский балет - Андрей Одинцов - Страница 6

Примерно к 35 годам Боб увлекся психологической литературой про «штормовые сороковые» годы, особенно значимые для мужчины, когда полностью прекращается его физиологическое развитие. Теперь Боб во всем стал искать и видеть признаки того, как это проявляется у него, он пришел к выводу, что все признаки полного прекращения его физиологического развития налицо. Слава Богу, еще оставалась слабая надежда на интеллектуальное совершенствование. Помимо его воли и желания это оказало огромное влияние на психологические процессы, происходившие в его подсознании. У него появились и стали усиливаться тревожные ощущения приближающейся старости. Его жизненные силы утекали, бесполезно растрачивались на эти изнуряюще-бесконечные мысли. Он уже чувствовал себя чужим в этой жизни, которую сумасшедшие называли праздником. Все чаще и чаще начинал задумываться о бесполезно проведенном времени, бессмысленно прошедших годах и неуклонно приближающейся немощи.

Настало время, когда физическое тело Боба стало «кричать» о чем-то недополученном, недоделанном, недосказанном, недостигнутом. Первоначально неясные и тревожные чувства вторгались в сферу сознания, заполняли, захватывали его и начали приобретать характер неудовлетворенных потребностей – материальных, сексуальных, статусных и иных, которые он опасался обсуждать даже сам с собой.

Время тянулось мучительно, казалось, что он постоянно висит между небом и землей, Боб постоянно чего-то ждал. За что ни возьмешься, к кому ни обратишься, куда ни пойдешь, – везде ожидание. Боб воспринимал это как знак, что в его жизни что-то пошло не так, в чем-то нарушено равновесие, что он сошел со своей дороги, и может быть, проживает чужую жизнь. Ему все чаще хотелось сделать крутой разворот от того, что приходилось ожидать.

Боб сам себе казался заурядным, пошлым и даже вульгарным. Ему казалось, что он влачит апатичное, безучастное существование. И друзья по покеру ему стали казаться ничтожными, замученными ежедневной текучкой, никчемными и совершенно неинтересными людьми. Свою жизнь Боб уподоблял теперь утомительному, тоскливо-однообразному, продолжительному, неприятному, нагоняющему скуку Марлезонскому балету и жаждал наступления его Второй части, неожиданной, веселой и непринужденной, пусть даже гротескной. Впрочем, он не позволял себе питать ни малейшей надежды на такой поворот событий.

Боб вспомнил, что на самом деле всегда мечтал о свободе и удаче, хотел стать лидером, ему хотелось быть решительным, харизматичным, проявлять волю, принимать волюнтаристские решения вопреки тем, которые так легко принимали за него родители и многочисленные начальники. Одновременно Боб полагал необходимым быть хитроумным и изворотливым. Он теперь воображал себя Д^Артаньяном собственной судьбы.

В нем зрел протест. Свою склонность к протесту против окружающей действительности Боб, очевидно, имел честь унаследовать от своего папы Гилберта. Крайнюю форму протеста, ему посчастливилось наблюдать, когда он был еще пятилетним мальчиком. Папа пригласил своих коллег-финансистов к себе в садик у дома с целью непринужденно и с размахом отметить юбилей фирмы. Праздник проходил в жестких временных рамках, папа строго предупредил приглашенных, что на все про все у них имеется вечер и ночь, а утром приезжает жена Герда из путешествия по Европе. Они не должны оставить после себя никакого беспорядка и быть максимально осторожными с флоксами, к которым супруга относится поистине благоговейно. Флоксы, сгруппировавшиеся на большой клумбе посреди палисадника, действительно, производили достойное впечатление, они были удивительно яркими, душистыми и высокими, ростом даже чуть выше папеньки.

– Я сам всегда придерживаюсь железного правила: лучше обходить эту клумбу с флоксами подальше, береженого Бог бережет, – так папа Гилберт обоначил для гостей один из своих жизненных принципов.

Коллеги произносили тосты, пели, выпивали, играли на гитаре и мандолине, танцевали. Папа Гилберт, ощутив долгожданный вкус свободы от зоркого взгляда жены и одновременно волнение от предстоящего свидания с нею, не рассчитал дозу. Он становился все непринужденнее и веселее и в какой-то момент наивысшего блаженства нарушил установленное самим собою железное правило. Папа Гилберт задумчиво и долго ходил вокруг клумбы с флоксами, взлелеянной его строгой супругой, как бы присматриваясь и прицеливаясь, и вдруг воскликнул со всей стастью жестоко униженного в своих руководящих правах супруга:

– Смерть флоксам! – с этими словами папенька упал прямо в клумбу, широко раскинув руки.

Эта сцена навсегда отпечаталась в памяти маленького Роберта как символ свободы и волевого мужского решения.

Остаток вечера и всю ночь коллеги были заняты тем, что устанавливали шесты и подвязывали к ним побеги флоксов, чтобы хотя бы первое впечатление от встречи у супруги не оказалось испорченным. Впрочем, это не мешало развеселившимся финансистам каждый возрожденный куст «обмывать» с приличествующим очередной трудовой победе тостом и приветствовать общим зажигательным танцем.