Читать книгу Рассказики-3. Выдуманные истории - Андрей Сатирский - Страница 5

В курилке литературного клуба расселись по креслам Тютчев, Чехов и Белинский. Закурили, помолчали. В камине тихонько потрескивали дрова. Дым струйкой утекал в вентиляцию.

– Федя, если бы вы могли встретиться и поговорить с любым писателем, живым или мертвым, кого бы вы выбрали? —внезапно поинтересовался Чехов.

– Живого, -подумав, ответил Тютчев: -Мне, например, импонирует Ги де Мопассан да и в Париже я бы с удовольствие побывал.

– Мопассан живет в Париже? —удивился Белинский: -Он ведь не любит Эйфелеву башню, она его раздражает.

– Тем не менее, он ежедневно обедает в ее ресторане! —сообщил Тютчев.

– Почему? —удивился Чехов.

– Потому что это единственное место в Париже, откуда ее не видно! —воскликнул Тютчев.

– Резонно, -согласился Белинский: -А ты, Антоша, с кем бы встретился?

– Да я и так часто встречаюсь с великим человеком! Со Львом Николаевичем.

Белинский усмехнулся: -Он, конечно, великий, но и странный.

– Согласен, странный, -Чехов поправил пенсне: -Поутру выходит на покос, машет косой и думает «Только физический труд позволяет человеку мыслить, чувствовать и совершенствоваться!». А крестьяне смотрят на него и посмеиваются: -«Почто барин капусту косит? Кто же их, образованных, разберет?».

– А я вот прочитал его труд «Анна Каренина» и обратил внимание: прислуга-француженка, кормилица-итальянка, часовщик-немец, жокей-англичанин. Обалдеть – гастарбайтеры в России из Западной Европы! И сплошные страдания!

Чехов пустил дым колечками: -Вся русская литература состоит из страданий. Страдает или персонаж или автор, или читатель. Если все трое – это шедевр! И счастье для романа.

Белинский усмехнулся: -Счастливый роман —не тот, в котором герои живут долго и счастливо, а тот, в котором они долго мучаются, а сам роман хорошо продается.

– Я, Антоша, почитал твою последнюю повесть, -Тютчев кочергой пошевелил дрова в камине: -Но, по-моему, там не хватает конца.

– Это ничего! Да кто нынче читает книги до конца?

– Кстати, -поинтересовался Белинский: -Чем там, в «Войне и мире», все закончилось?

– Все умерли, -заверил Чехов.

– Не может быть!

– Так двести ж лет с тех пор прошло!

Белинский аккуратно затушил сигарету, бросил окурок в камин: -Вот ты, Антоша, уже пожилой человек, а написал так мало. Сколько сочинил Пушкин, прежде чем его убили на дуэли в 37 лет. Немало написал и Лермонтов, а погиб на дуэли в 26 лет.

– Может, поэтому я еще и жив, -пробормотал Чехов.

Тютчев пустил колечко дыма: -На дуэли Пушкин получил тяжелое ранение в живот, а Дантес касательное ранение в руку. Нынче наша медицина смогла бы не только спасти великого поэта, но и залечить насмерть француза.

Помолчали, подумали. Чехов тщательно протер пенсне, стряхнул пепел с пиджака.

– Не представляю, как раньше люди жили без компьютеров? -пожал плечами Белинский: -Скука была, наверное, смертная.

– Еще бы! —усмехнулся Тютчев: -Балы, дуэли, охота, ярмарки, репрессии, набеги кочевников, дворцовые перевороты… Прямо заняться было нечем!

– Зато нынче веселуха! —хмыкнул Белинский: -Нам в газету пришло письмо – «Здравствуйте! Пишет вам тонкая ценительница Шопенгауэра и других умных словечек».

– Ох, эта современная молодежь! —воскликнул Чехов: -Вы читали Донцову? Или слыхали о ней?

– Ее учитель биологии написал в дневнике – «Читаю реферат уже третий день. Надеюсь, убийца не зебра?».

– И казалось бы, зачем убийце убивать убийцу убийцы? —недоуменно дернул пенсне Чехов: -Но Донцову уже было не остановить.

– Я читал рецепт от Донцовой на 700 страниц, -заметил Тютчев: -Держит в напряжении до самого конца, и непонятно, в какой момент засыпать пельмени…

– Я бы ей поставил памятник, -предложил Виссарион: -«Николай Гоголь сжигает второй том собрания сочинений Дарьи Донцовой»!

– Поддерживаю! —одобрил Чехов.

– А я как-то Гоголя не уважаю, -скривился Тютчев: -Он, сука, не только свою книгу сжег, но и второй том «Идиота»! Заявил, будто Федя про него написал!

– И другие нынешние писатели тоже хороши! —добавил Белинский: -Вышла книга «Пятьдесят оттенков серого» и служила она путеводителем по Петербургу, но автор включил фантазию…

– Ох, уж, эти фантасты! —заметил Тютчев: -Пока Стивен Кинг объяснял инспектору ГИБДД, почему он превысил скорость, тот поседел от ужаса.

Помолчали, представив сию картину.

– Чуден, однако, русский язык! —воскликнул неистовый Виссарион: -Вроде синонимы, а какая разница между «людьми близкими» и «людьми недалекими»!

– Люди могут вместе пить, жить под одной крышей, заниматься любовью, но только совместные занятия идиотизмом указывают на настоящую духовную и душевную близость, -кивнул Тютчев.

Чехов тоже решил высказаться: -Ученые говорят, будто способность смеяться – это единственное, что отличает человека от животных, -он потер пенсне: -Согласен, если исключить жадность, жестокость, гордыню, коварство, лицемерие, алкоголизм, гламур и желание обмануть ближнего.

Тютчев бросил окурок в камин и обратился к Белинскому: -Ты читал мои последние стихи?

– Ну, что сказать… Ты их кому-нибудь еще читал?

– Нет.

– А откуда у тебя синяк под глазом?

– Оттого, что я по натуре философ! Мне без разницы – есть черную икру или черный хлеб!

– То-то ты в буфете ложкой ел черную икру, а не хлеб.

– А какая разница?

Чехов усмехнулся: -Плохо быть русским поэтом-классиком. Всю жизнь стараешься, пишешь, а тебя проходят в третьем классе. И забывают…

– Я человек интеллигентный и глубоко патриотичный, -гордо заявил Тютчев: -Посему обо всем, что происходит вокруг, вместо слов «Абсурд, хаос и бардак!» я скажу «Умом Россию не понять»! Поэтому предлагаю перейти в буфет, где продолжить беседу за коньяком от Шустова…

О том, что произошло далее, рассказал Неистовый Виссарион: -Все вроде было нормально. Сидели, выпивали, мирно беседовали… Драка началась после неосторожных слов – «Семантика этюдности в прозе Пришвина неоднозначна»…

И причем тут Пришвин, если пенсне разбили Чехову?