Читать книгу Кристиан - Андрей Сёмин - Страница 5

Прикоснувшись ладонью к еще теплому сиденью, Кристиан пожалел, что так и не спросил Свапати о том, что мучило его все последние месяцы: пожалуй, это был тот самый случай, когда он совершенно не мог разобраться в себе. Конечно, можно было бы промолчать или просто подождать, когда решение родится само по себе, но, судя по его ощущениям, пауза была способна затянуться надолго или, хуже того, могла превратиться в равнодушную многолетнюю бесконечность, для которой любое из решений Кристиана – просто пустой звук, и более ничего. В кармане снова зазвонил телефон, но, слава богу, это были не птицы.

– Ты еще не прочел? – Голос показался Кристиану незнакомым, хотя на экране большими жирными буквами было написано: Доминик.

– Начало показалось мне очень интересным, – уклончиво ответил Кристиан, – но дальше дела разные навалились, ну ты же знаешь, как это бывает. – Он ума не мог приложить, кто такой этот Доминик и что ему от него нужно. Последним, что он читал, были различные статистические отчеты и различные модели довольно рискованных инвестиций, но букв там точно не было, одни цифры.

– Хорошо, я позвоню через пару месяцев. Можно? – Интонация Доминика заставила Кристиана покраснеть: так мог говорить только очень вежливый и тактичный человек. – Как ты? – поинтересовался Доминик, но Кристиан понял, что этим вопросом тот просто пытается скрыть свое смущение.

– То одно, то другое, – неопределенно прокомментировал Кристиан грустный итог происходящего с ним за последние полгода. – А потом опять другое, но сразу за ним – то же самое одно, – постарался он улыбнуться самому себе, но улыбка получилась настолько фальшивой, что Кристиану захотелось отвернуться от самого себя.

– Но ты хоть дошел до Флейтиста? – с надеждой в голосе начал прощаться Доминик, и тут Кристиана осенило: это ведь тот писатель, смешной толстяк, с которым они с Франческой познакомились у Ледяной пещеры! Кажется, Кристиан тогда представился редактором, и тот подарил ему свою рукопись. А было это примерно год назад. Черт, где же эта папка?

– Извини, пожалуйста, у меня звонок от шефа, – ненавидя себя за вранье, извинился Кристиан. – Я перезвоню тебе, ладно?

Эти чертовы листы могли валяться где угодно, но Кристиан решил начать с багажника и не ошибся: в груде старых журналов лежала сиреневая полупрозрачная папка. Несколько первых листов были залиты то ли маслом, то ли грязными дождевыми каплями, и Кристиан с трудом отлеплял один лист от другого. Закончив с этим нудным занятием и тщательно осмотрев остальные противоречивые предметы, неясно каким образом попавшие сюда, он снова сел в машину и взял в руки первую страницу.

«Замерев на пороге, Энцо без сожаления окинул взглядом временное свое жилище и тихо прикрыл за собой дверь. Пугая темноту быстрыми, уверенными движениями и мгновенными, непредсказуемыми остановками – а так только ящерицы и змеи двигаться умеют, – он бесшумно пересек пустую торговую площадь и, еле касаясь пальцами холодных стен домов, остановился у небольшой арки, внутри которой слабо светило узкое оконце, а чуть выше горела лампада – вечный огонь его католической веры. Постучав по двери сначала четыре, затем два и потом еще один раз, Энцо сделал шаг в сторону и присел на корточки: из таких вот окошек запросто убить могут – или копье, или стрела, разное бывает. Тяжелая дверь прохрипела что-то грубое о непрошеных гостях, дважды дернулась и медленно открылась, приглашая Энцо к горящему у противоположной стены очагу. Старая рыжая собака лениво подняла глаза и тут же закрыла их, но когда Энцо сделал первый шаг, она резко вскочила и оскалила такие же рыжие, как и ее шерсть, клыки.

– Тише, – хриплый голос появился чуть позже хозяина, невысокого, но уже седого мальчика лет тринадцати. Медленные движения, прижатые, как у рыси, уши и усталые глаза совы – вот и все, что выхватил Энцо в первую секунду. Чуть позже он отметил еле заметную хромоту и длинные паузы, возникающие каждый раз, когда мальчик произносил имя Господа или упоминал кого-либо из святых. Неестественная худоба, сутулые плечи и отсутствие трех верхних зубов никак не вязались с его властным, завораживающим голосом. Необычная манера растягивать гласные и резко обозначать звонкие согласные придавала любой фразе оттенок повелительной проповеди или забытой, языческой молитвы. В любом случае, голос мальчика заставлял Энцо слушать. Этот голос мог воздействовать на толпу, а это было именно то, зачем братья отправили его в этот заброшенный городок. В целом он был с ними согласен: подходящий пастушок, а его хромота и немощь могут обернуться неведомой силой, которая заставляет людей с особенным почтением прислушиваться к калекам, убогим и блаженным, но поработать с ним все равно придется.

– Думаю, трех месяцев хватит, – вслух пожелал самому себе Энцо. – До мая времени достаточно, успею.

– Я вас не понимаю. – Мальчик робко взглянул на незнакомого человека, решающего сейчас его будущую судьбу.

– Пока тебе и не надо ничего понимать. Где твой отец? – После длинных рассказов мальчика о загадочных снах и страшных предчувствиях Энцо решил приступить к задуманному.

– Я здесь. – Из-под грязных тряпок, слегка присыпанных сухим прошлогодним сеном, осторожно выглянул сгорбленный лысый старик. Был он черен, как ворон, как подслеповатый умирающий ворон, ведь все при нем: и хищный клюв, и немигающие глазки, и нервно переступает с ноги на ногу, да только движения эти скорее от робости, чем от злости.

– Я же постучал семь раз, – удивился Энцо, – разве тебя не предупреждали? Что ж ты спрятался?

– Они обещали прийти осенью, а сейчас зима, – недовольно проворчал старик и тяжело опустился на колени. – Оставьте вы нас, – после недолгого молчания зашептал он, – ради Христа, оставьте! И мальчика моего не трогайте, не в себе он.

– Ты ведь деньги брал? – ласково напомнил старику Энцо. – Весной к тебе приходили мои братья. Помнишь? Тогда ты взял небольшой кожаный мешочек. А что там, в мешочке-то этом, было?

– Вы совсем не похожи, – оттягивая ответ, упрямился старик.

– Орден францисканцев, – воздев руки и закрыв глаза, торжественно объявил Энцо старику. – Все, кто принадлежат ему – братья.

– Я ничего о нем не слышал. – Старик на глазах из ворона превращался в глупую мышь, пытающуюся поскорее найти любую щель и скрыться в ней навсегда.

– Два года назад Иннокентий III утвердил наш устав, – гордо продолжал Энцо.

– Через несколько дней наступит 1212 год, так говорит наш викарий. Значит, ордену исполнится три года? – уточнил мальчик.

– Нас уже около десяти тысяч, – утвердительно кивнул пастушонку Энцо. – Так что, старик, отдаешь сына?

– Не отнимайте его, – заплакал этот то ли ворон, то ли мышь. – Один я просто не выживу. Старшие сыновья давно уж померли, голод-то какой в прошлом году был.

– Этого хватит? – Энцо полез за пазуху и бросил ворону небольшую наживку в виде блестящего кожаного мешочка с монетами. – Хватит на две зимы, а то и больше – уверенно сказал он. – А к этому сроку мы, бог даст, уже вернемся.

– Может, купите двух моих некрещеных? – взмолился старик. – Бегают где-то среди цыган. Скоро весна, тогда они здесь и появятся.

– Идем. – Энцо встал и крепко взял мальчика за руку. – Как тебя зовут?

– Стефан, – ничего не понимая, заплакал тот.

– Значит, Первомученник, – улыбнулся Энцо. – Подходящее имя, духовное. Ладно, прощайся с отцом, мы уходим.

– В черный понедельник уходите, нехорошая это примета, – прижимая к себе потяжелевший вдруг мешочек, а не тщедушное тело сына, недовольно проворчал старик. – В понедельник в дорогу не отправляются, это вам каждый скажет.

Кривая, узкая улица резко свернула за угол и сломя голову понеслась вниз, к вонючему Рыбному тупику, где, кроме как на десяток рыбацких хижин и дюжину выставленных на солнце старух, и смотреть-то было не на что, но сразу за последним домом хромого Исая улочка превращалась в запутанную тропу, тропа – в задумчивые следы, и вели эти следы к полуразрушенной, с решетками на оконцах, башне одинокого Гиза.

Те отчаянные, что осмеливались подойти поближе, возвращались оттуда молчаливыми и бледными, но наутро клялись, что видели, как из западного верхнего окна вылетали струи зеленого дыма, а если погода дождливая, то мертвецкая эта зелень красной становится, и все капли тогда – тоже красные, а кто не верит – тот пусть сам сходит и посмотрит, только туда на трезвую голову идти надо, иначе бог весть что привидеться может.

Миновав сонных старух и отвернувшись от любопытного взгляда вечно торчащего на улице Исая, Энцо и Стефан пересекли светло-фиолетовое лавандовое поле, покружили по невысокому, но скрывающему их фигуры перелеску и, продравшись через колючие кусты высокой собачьей розы, оказались у берега неглубокой, но очень холодной речушки. Башня Гиза располагалась на противоположной стороне реки, и если бы не подвесной мост, опустившийся к их ногам после того, как Энцо трижды прокричал греческое “Стефанос”, им пришлось бы пересекать реку вброд. В прошлый раз Энцо так и сделал, но тогда был теплый сентябрь, а сейчас – хоть и солнечный, но все еще холодный март. Быстро пробежав по мосту и еще раз оглянувшись – не следит ли за ними кто, – Энцо с мальчиком достигли массивных кованых ворот, и только когда им с трудом удалось протиснуться в открывшуюся небольшую щель, они смогли перевести дыхание.

– Следуйте за мной, – холодно поздоровался с ними тощий бородатый охранник, но прежде, чем двинуться в путь, он с усилием опустил тяжелый рычаг и проследил, чтобы мост принял свое обычное вертикальное положение.

– Вот так, – негромко похвалил он себя и пристально посмотрел на Стефана. – Этот? Не мелковат?

– Веди нас, – вместо ответа жестко приказал Энцо. Не хватало еще, чтобы неграмотные охранники обсуждали внутренние дела ордена и по каждому случаю высказывали бы Энцо свое собственное мнение: надо бы Гизу об этом сказать, совсем он их здесь распустил.

– Да веду я, веду, – пробурчал себе в бороду охранник и первым шагнул в сторону узкой двери, ведущей не на второй этаж башни, как ожидал этого Энцо, а вниз, в подземелье. Орден присмотрел эту разрушенную башню исключительно по той причине, что на трех подземных этажах располагалось большое количество комнат и келий, а на самом нижнем, четвертом этаже бил прозрачный родник, так что в случае необходимости здесь можно было бы подолгу выдерживать осаду.

– Почему не наверх? – заволновался Энцо. Уж кто как не он знал предназначение трех камер, оборудованных для быстрых бесед с иноверцами и врагами их ордена. – Что-то случилось?

– На втором этаже башни Светлейший приказал сделать мастерскую, – гордый от того, что он в курсе всех дел старого Гиза, через плечо ответил охранник. – Опыты разные придумывает: дым, огонь, взрывы, в общем, я ничего не знаю, но очень страшно. Особенно ночью.

Энцо шел последним и внимательно разглядывал те небольшие изменения, что произошли в подземелье за последние четыре месяца: здесь вход замурован, тут – новый замок, там – вместо двери поставлена железная решетка, и что это за такие темные углубления в стенах?

– Пришли. – Бородач дважды постучал о косяк чуть приоткрытой двери и, ожидая указаний, замер.

– Ждите здесь, – шепнул Энцо и, быстро войдя в темное, освещенное лишь светом нескольких толстых свечей помещение, плотно прикрыл за собой дверь. Влажные, с трещинами, стены были обработаны опытными мастерами: только им было под силу вырезать в них высокую, небольшой глубины нишу, служащую Гизу своеобразным каменным креслом. В часы духовных сомнений или внезапных приступов ярости он осознанно делил себя надвое: с молитвой усаживаясь в этот добровольный вертикальный склеп, его первая, святейшая часть неподвижно наблюдала за течением времени, в то время как вторая, материальная, заставляла его мысли двигаться с такой же скоростью, что и четки, соединенные прочной веревочкой, сплетенной из овечьей шерсти.

– Привел? – Одетый в темную монашескую накидку Гиз напоминал говорящее наскальное изваяние, и, если бы не противный запах изо рта и болтающаяся у талии веревка, любой из новых братьев и вправду поверил бы в его божественное происхождение. В глазах Гиза тревожно спала холодная дождливая задумчивость, но длинные пепельные ресницы превращали эту тревогу в подслеповатое стариковское беспокойство; за редкой, рыжеватого цвета, щетиной змеился темный глубокий шрам, царапающий его левую щеку с такой же яростью, с какой дьявол направо и налево раздает пощечины всем тем, кто проповедует совершенную бедность, аскетизм и еженедельные проповеди среди жителей ближайших городков. Именно поэтому добрая половина их монашеского ордена состояла из калек и блаженных; именно они, навсегда отказавшись от какой-либо собственности, и дали название их движению – нищенствующий орден.

– Мальчик здесь, – чуть склонив голову, но не настолько, чтобы не видеть Светлейшего, тихо ответил Энцо. Ему нужно было понять, какой из ликов Гиза сейчас перед ним. – Два месяца Стефан провел в келье в нашем монастыре недалеко от Клуа. Выучил все, что я ему рассказывал. Знает наизусть шесть молитв, каждая из которых вводит его в транс.

Заметив смущение Энцо и отметив про себя, что ранее тот склонял голову чуть ниже, Гиз беззвучно перебирал четки и вспоминал все четыре неудачных Крестовых похода. Сама идея освобождения Иерусалима и Гроба Господня от неверных принадлежала тщедушному и неграмотному Петру Пустыннику и беднейшему из рыцарей Готье сан Авуа, за что и получил он насмешливое прозвище – Готье Нищий. Смешно вспоминать, но командовал он армией всего из десятка вооруженных копьями всадников. Собрав толпу оборванцев и бездельников, они безоружными отправились из северо-востока Франции в Иерусалим, убивая по пути всех евреев и просто богатых жителей. Начав грабить уже в Руане, они сделали паузу лишь в Майнце, где слухи о том, что христиане не щадят ни женщин, ни детей, привели к тому, что евреи совершили массовое самоубийство: сильные мужчины сначала убивали мудрых своих отцов, и уж затем – плачущих и ничего не понимающих младенцев. Судя по всему, матери умирали сами.

– Голос, вибрации, тембр? – Гиз и сам умел изменять свой голос до неузнаваемости. Его уверенность в том, что на человека более всего воздействует тембр, нежели слова, не раз приносила ему успех в спорах с братьями. Скорее всего, именно поэтому он и стал у них Светлейшим.

– С ним поработали цыганские девушки, – чуть отводя глаза в сторону, улыбнулся Энцо. – Они ведь всегда знают, какую именно ноту им нужно взять. Это их профессия.

– В деле пробовал? – Пальцы Гиза нервно перебирали седьмую декаду темных кипарисовых зерен. В руках Светлейшего крупные, неровные шарики местами треснули, а кое-где даже поседели, так что издали четки казались темно-белой подвижной линией с тонким крестиком на конце. Крестик беспечно поднимался и опускался, словно не понимал он, что четки есть не что иное, как напоминание о молитве, а четки, сведенные в кольцо, – о непрерывной молитве и особом ритме, который создают каждое из семидесяти зерен.

– Недавно на площади он собрал сотню человек и те чуть не отправились с ним на восток, за Гробом Господним. Еле я их разогнал. – Энцо и сам удивился, насколько быстро и легко Стефан притягивал к себе толпу.

– Хорошо, – грустно усмехнулся Гиз. – Ближайший советник папы одобрил Крестовый поход детей. Мы начинаем в мае. Чтобы не было случайных неприятностей, второй такой пророк объявится в Германии. Брат Анри тоже поработал на славу, его кандидата я увижу на следующей неделе. А теперь зови сюда своего Стефана, посмотрю я на него.

Чуть откинувшись назад, Гиз пропал в холодной каменной темноте и оттуда наблюдал, как немного заикающийся Стефан взял Энцо за руку и без запинки прочел первую и вторую молитвы, но в начале третьей он вдруг замер и сделал два шага в сторону каменной его ниши, и слава богу, что Энцо успел его задержать: никто из посторонних не должен видеть лика Светлейшего.

– Продолжай, Стефан, – забеспокоился Энцо. За эти месяцы он очень привязался к мальчику, и это новое, незнакомое чувство беспокоило его.

– Я стараюсь, но я не могу. – Мальчик хотел сделать еще один шаг в сторону Гиза, но Энцо крепко сжал его руку. – Давай выйдем на свет. Мне мешает темнота и вот эта тень. – Стефан поднял правую руку, и если бы он сделал еще пять-шесть шагов, его указательный палец уткнулся бы Светлейшему прямо в переносицу. – А еще я вижу море, – улыбнувшись, прижался он к Энцо. – Все утро и день дует сильный ветер, и в море образуется небольшой проход, а высокие волны становятся стенами. Море расступается перед нами, но это ненадолго. Мы все должны успеть, но я знаю, что последние погибнут в водах. Чудо не может длиться долго.

– Ты говоришь о второй книге Моисея? – помог мальчику Энцо.

– “И простер Моисей руку свою на море, и гнал Господь море сильным восточным ветром всю ночь и сделал море сушею, и расступились воды. И пошли сыны Израилевы среди моря по суше: воды же были им стеною по правую и по левую сторону”, – закрыв глаза и опустившись на колени, Стефан водил руками по неровному каменному полу, но через несколько мгновений он разочарованно взглянул на Энцо. – А где же ракушки? – грустно спросил он. – На дне моря обязательно должны быть ракушки и небольшие гладкие камни.

В то время как мальчик касался пальцами пола и удивлялся, отчего его пальцы совсем не соленые, Гиз второй раз за день задумался о том, что первый, второй, да и последующие два Крестовых похода так и не принесли католикам желаемого результата: господства их католической веры над душами человеческими. Конечно же, большой ошибкой был раскол христианской церкви в 1054 году: скорее всего, будь живы и Папа, и Вселенский патриарх, они так и не смогли бы объяснить причин, побудивших их разделить людей на два, крестящихся по-разному, мира.

– Хорошо, мы уходим. – Энцо не оставалось ничего другого, как развернуть мальчика к двери и тихонько подтолкнуть его в спину. Стефан напоследок обернулся в сторону высокой темной щели, и губы его так быстро задвигались, что ни Светлейший, ни Энцо не смогли понять ни слова.

В это мгновение скрипучая дверь тяжело выдохнула и втолкнула в помещение красного от волнения охранника. Сжимая правой рукой слишком тяжелый для него меч, левой он так отчаянно теребил свою бороду, что казалось, будто именно сегодня он решил расстаться с ней навсегда.

– У нас гости, Светлейший, – глядя сквозь Энцо с мальчиком, закричал он. – Дождались! Он приехал!

– Мы будем в башне, – громко сказал Энцо и, чуть задев бородатого плечом, он со Стефаном быстро выбрался на воздух.

– Приведи его. – Голос Светлейшего указывал на среднюю степень раздражения, и охранник посчитал необходимым уточнить, считает ли Гиз возможным встречу Энцо с гостем: насколько он помнит, ему было строго-настрого приказано хранить визит Флейтиста в тайне. Умение этого человека завораживать толпу пугало всякого, кто хотя бы раз видел, как, взяв в руки флейту и слегка пританцовывая в такт музыки, он лишь взглядом указывал направление, и люди шли. Имени его никто не знал, да и ни к чему ему были земные имена: магии флейты и взгляда было достаточно для того, чтобы слушатели теряли рассудок и покорно плелись за этим высоким и худощавым человеком. Ходили слухи, что пришел он с Востока, иначе как было объяснить его смуглую кожу и любовь к пестрым, с разноцветными блестками, одеждам?

Охранник от усердия еще раз дернул себя за бороду и, поднявшись по неровным, с выбоинами, ступеням, пересек внутренний двор башни и подошел к любимому своему рычагу, приводящему в движение тяжелый подвесной мост.

– Можно мы постоим и посмотрим? – взгляд Стефана…»