Читать книгу Кристиан - Андрей Сёмин - Страница 8

Аккуратно положив цветы на заднее сиденье, Кристиан мягко захлопнул дверцу и посмотрел на часы. Нетерпеливая минутная стрелка показывала ему кратчайший путь к звездам, но маленькой нигде не было видно: в отличие от Клер, полночь никогда не торопилась, но и не опаздывала. Погасив на время самые яркие свои ночники, она решила принять теплый осенний душ и чуть позже включила порывистый западный фен, раскидавший кудрявые облака с такой скоростью, словно каждое из них решило вдруг жить поодиночке и не связывать себя никакими обязательствами по отношению к своим тучным соседкам. Дождь не делил мир на своих и чужих, и когда Кристиан высоко поднял к небу руки, тот принял его за одинокое тощее дерево, у которого не то что плодов, но и корней-то, похоже, никаких нет. Хорошо, что сейчас лишь покапывает, а если вдруг град или молния? Сломается ведь деревце, веточки свои хилые опустит, и поминай, как звали.

– Не сломаюсь, – тихо сказал небу Кристиан. – Знаешь, как я жизнь люблю? А то, что ни одного плода у меня нет, так это неправда. Знаешь ведь о моей дочери, но тебе только законнорожденные да крещеные нужны, других ты и не видишь. И не затыкай мне рот, – крикнул он начинающемуся ливню.

Кристиан понимал, что промокший до ниточки мужчина, громко разговаривающий с небом и дождем, смотрится со стороны абсолютно по-идиотски, но он все же сказал вслух то, о чем думал все последние месяцы:

– Может, на колени перед тобой встать и голову пеплом посыпать? Да только не курю я. Два года уже не курю. Ясно тебе?

Так и стоял он с опущенной головой, и мокрые от дождя ресницы мешали видеть, а облака, ну, те, что совсем недавно решили жить поодиночке, передумали и снова сбились в бесформенную кучу, закрывая Кристиану и небесный холод, и молчаливый его ответ.

Десятилетняя радость Кристиана носила красивое имя Франческа и недавно перешла в третий или в четвертый класс – Кристиан всегда путался в этих школьных экспериментах. В неполные восемь лет она нарисовала оранжевое счастье и поклялась себе, во что бы то ни стало, отыскать его или в закоулках музыкальной школы, в которую ее заботливо привел Кристиан, или на задворках родного колледжа: других мест в городе она просто не знала. На карте ее маленького мира Кристиан располагался где-то между высокими офисными башнями, которые она однажды видела из окон его машины, и далеким Северным полюсом, откуда ну очень-очень сложно добираться до их дома. Когда в этих холодных широтах начинались снежные бури и громадные ледяные торосы мешали ее папе быстро вести машину, она смотрела на родную Полярную звезду и вспоминала, как он рассказывал: если от ее кроватки провести прямую линию к этой яркой звезде, а потом опустить линию резко вниз, то можно сразу узнать, где он сейчас находится. Франческа закрывала глаза и представляла, что совсем скоро папа позвонит и расскажет, что Северное сияние очень похоже на ее желто-фиолетовую кофточку, а у Снежной королевы такая холодная кожа, что, когда Кристиан коснулся ее руки, у него тут же замерзли губы, и поэтому папа издали целует Франческе лобик, потом ушко, потом щечки и носик.

Следуя собственным представлениям о счастливом быте, мать Франчески перепробовала в своей жизни все оттенки губной помады, и последние годы посвятила исключительно неоднозначным экспериментам с цветом волос. Раскрашивая себя в разные тона, эта женщина, по мнению Кристиана, надеялась переплюнуть даже радугу, но, поскольку та располагалась довольно высоко, бедняжке это так ни разу и не удалось. Франческа была несколько усовершенствованной и потому – молчаливой и задумчивой копией своей матери. Девочка с ходу выбрала оранжевый, увеличивающийся с каждым годом круг, а жизненное пространство ее мамы строго ограничивалось линиями слегка завуалированной талии и жестоко выщипанных бровей: в этом была вся разница.

Когда Франческе было около шести лет и девочка научилась распознавать знаки зодиака, она нарисовала удивительную картину, состоящую из двух разноцветных сердец в виде маленьких колючих ежиков. Подпись гласила: «цвет льва + цвет рыбы = цвет любви. Папа это – рыба». Один из ежиков был красным, а другой, рыбный, – фиолетовым. Счастье она изобразила оранжевым вулканом, возле которого летали то ли маленькие птицы, то ли крупные бабочки – тоже оранжевые.

Когда Кристиан приезжал – а случалось это тогда, когда девочка уже давно была в постели, – Франческа переворачивалась на спинку и, влюбленно рассматривая отца, просила рассказать ей новую сказку. Самой любимой ее историей была притча о старике Кристобале, который в детстве придумал Микки-Мауса, а затем несколько десятков лет убеждал Колумба в том, что тому всегда нужно плыть строго на запад. Открыв Америку, Кристобаль не угомонился и отправился в Тибет, на поиски загадочной и таинственной Шамбалы, страны Великих Учителей. Долго скитаясь по горам, он познакомился с мальчиком Маугли и страшным Шерханом, но случайная встреча с экзальтированной мадам Блаватской, сбившей с пути великого фокусника Гарри Гудини, несколько омрачила его путешествие. Познав все тайны мира за тысячу и одну ночь, Кристобаль придумал шоколадки «Баунти» и великую игру «футбол», а чуть позже, с успехом шутя над будущим, превратился он в смешливого Нострадамуса, и уже несколько столетий смеется Кристобаль над человечеством, но пусть это останется между ней и Кристианом, потому что это – тайна. Франческу немного смущало то обстоятельство, что Кристобаль был одновременно и родным дедушкой Белоснежки, и двоюродным братом Одиссея по материнской линии, но в факте его родства с Кристианом она не сомневалась ни секунды.

Будучи от рождения человеком добрым и честным, Кристобаль на целые триста лет отменил всех людоедов и священников, но после того, как в мире воцарились тишина и покой, а жизнь на земле стала такой же предсказуемой, как игра с Франческой в поддавки, старик откровенно заскучал. Пригласив в гости Уленшпигеля, Мюнхаузена и Кинг-Конга, Кристобаль попросил их как-нибудь расшевелить человечество, но, увидев, что все население планеты интересуется только не говорящей ни слова обезьяной, он распустил всех по домам и надолго заперся в высокой сторожевой башне.

Грозный Властелин колец несколько раз пытался взять эту башню штурмом, но Кристобаль быстро взлетал на небеса и сломя голову летел к звездам: так он открыл невесомость и несколько независимых овальных фигур. Эти кольца наотрез отказывались подчиняться любым земным властелинам и, не раздумывая, присягнули на верность неизвестной Кристобалю планете, которую между собой они называли Сатурном. Несмотря на то, что кольца не были волшебными и состояли только изо льда, именно они наслали на Землю такой холод, что на планете вымерли почти все динозавры, хотя змеи и ящерицы вообще ничего не почувствовали и продолжали жить, как ни в чем не бывало.

О жизни Кристобаля в Ледниковый период Кристиан не знал ничего, но зато о том, что старик выкинул во время Ледникового периода-2, он рассказывал с хохотом. Особенно понравилась Франческе история о том, как Кристобаль встречал на своем пути то пруд-изумруд, где жила загорелая Фея-Кофея, то лохматое горе на косогоре, то высокую и задумчивую Миледи в пледе, но когда в конце путешествия он познакомился с необычной Девой из древа, девочка нахмурила брови и надолго замолчала.

– А какая она? – осторожно спросила она у Кристиана.

– Из-за ведьминого гнева превратилась Дева в древо и живет тихонько в нем, не отыщешь днем с огнем, – мгновенно сочинил Кристиан.

– А дальше? – Франческа закрыла глаза и попыталась представить себе это дерево: почему-то она видела высокую березу и небольшие красные кустики рядом.

– По ночам выходит Дева из высокого из древа и гуляет по лесам, улыбаясь небесам. – Кристиан настолько вошел во вкус, что ему самому захотелось продолжить эту красивую историю. – И всегда одета Дева, как лесная Королева. Платья – узки и чисты из тончайшей бересты, – улыбнулся он дочке.

– А кустики? – уточнила Франческа. – Там были какие-нибудь кустики?

– Да, – кивнул головой Кристиан. – Кустики-хрустики. Хрустят часто. Они так разговаривают.

– Я их видела! – обрадовалась Франческа. – Они красные. А кого еще встретил Кристобаль?

Пришлось Кристиану придумать сюжет о том, как на заснеженной земле заботливый Кристобаль построил сторожку для Единорожка и возвел часовенку для Совенка. А чтобы Совенку не было грустно, пригласил он к нему божью-пригожью коровку.

– Единорогов не бывает, – не поверила ему Франческа.

– Еще как бывают, – заверил ее Кристиан. – Просто живут они в пещерах.

– Пап, и ледникового периода ведь не было, – вздохнув, поделилась своей грустью Франческа. – И ледникового периода-2 тоже не было. Мультики это все. Жалко.

– Показать тебе настоящего единорога? – Кристиан прекрасно помнил, каким разочарованием была для него детская экскурсия в океанариум, когда гид, снисходительно улыбнувшись, сухо сообщил, что русалок не существует. – Хочешь, отвезу тебя в пещеру ящера?

Кристиан не шутил: несколько лет назад на юге Франции была открыта пещера с самыми древними наскальными рисунками, чей возраст превышал тридцать шесть тысяч лет. На стенах пещеры хорошо сохранились не только очертания пещерных львов, тарпанов и шерстистых носорогов, но и отпечатки человеческих ладоней: словно кто-то, не умеющий писать, оставил людям свой автограф. Уверенные штрихи, выполненные черной и красной охрой, прекрасно сохранились благодаря тому, что все эти годы пещера была наглухо замурована горной породой, обвалившейся во времена ледникового периода. Заинтересовавшись этой находкой, Кристиан уговорил президента финансировать документальный фильм, способный не только расшевелить консервативный научный мир, но и обещающий стать абсолютной сенсацией в мире кинематографа. Вход в пещеру был разрешен дважды в год, но после определенных усилий и смешных пожертвований в нищенский фонд содействия умирающей археологии они получили право на две недели съемок, руководил которыми безвестный доселе Люк: вот ему и стоило сейчас позвонить.

– Я слушаю. – Тихий, засыпающий голос мог обмануть кого угодно, но только не Кристиана: ничего он не спит, а экспериментирует с тем спорным шумовым эффектом, что возникает в самом начале второго эпизода с отпечатками детских ног около черепа огромного медведя.

– Как наш фильм? – Кристиан подмигнул Франческе и пододвинулся к ней поближе: пусть вот сама послушает, если не верит.

– Заканчиваем монтаж второй части. – Люк сказал это таким тоном, будто только что вернулся с похорон: ну что же делать, если у человека такой темперамент?

– Мне с дочкой нужно попасть в пещеру, – без лишних вопросов относительно давно прошедших сроков, обрадовал режиссера Кристиан. – Нам срочно надо увидеть единорога.

– Кристиан, ты же знаешь, что это запрещено. – Люк нежно использовал интонацию, с которой говорят исключительно с душевнобольными людьми. – Мы же чудом получили разрешение на две недели съемок.

– Мы? – Кристиан чуть повысил голос, но не настолько, чтобы это прошло незамеченным для Люка.

– Ну, ты получил, ты, – не стал спорить с ним режиссер.

– Может быть, нам остановить финансирование? – В эту минуту ласковее Кристиана мог быть только автоответчик трехзвездочной авиакомпании, обещающей пассажирам максимум комфорта при просто смешных ценах на билеты.

– Что ты, это же мой первый проект! – со страхом оглядев монтажную, где кроме коня, не валялся только термос с остывшим кофе, выплыл из творческого небытия Люк.

– Ну и молодец, значит, придумаешь что-нибудь. – Кристиан обнял Франческу и незаметно закрыл ей уши. – Если надо – соври, а любую нужную бумажку я подпишу.

Через неделю, в сопровождении местного инспектора по охране памятников культуры, Люк, Франческа и Кристиан стояли перед изображением красноголового пещерного льва в окружении целого стада волосатых носорогов. Отведя Франческу в сторону и одними губами прошептав ей о единорожке, Кристиан тайком показал ей на рисунок маленького детеныша, спрятавшегося за высокий каменный выступ. В свете ручных фонариков крошечный рог казался оранжево-красным и тонким: видимо, опасаясь нарисованных бегущих львов, первобытный художник нарочно спрятал единорожка за камни. Чуть позже, дав Франческе время, чтобы она смогла навсегда запомнить силуэт беззащитного малыша, Кристиан показал детские следы на полу и попросил ее встать в эти небольшие углубления: первое оказалось девочке слишком маленьким, второе не подходило ей по ширине, но третьи оказались Франческе впору.

– Я постою здесь немножко. Можно, пап? – Она говорила тихо-тихо, но, видимо, древнее пещерное эхо подслушало слабый детский шепот, иначе почему тогда в ближайших тоннелях засвистело, а в дальнем верхнем углу, там, откуда поступал в пещеру воздух, застонало так отчаянно, что Франческа с ужасом прижалась к отцу.

– Раньше люди не знали слов, – на ушко прошептал ей Кристиан. – Зрение, запах и слух – этого было достаточно, чтобы гораздо лучше нас понимать этот мир.

– А как они понимали друг друга? – Девочка не отпускала руку Кристиана, но уходить со следа не собиралась.

– Чувствовали. – Кристиан ответил так тихо, что никакое эхо не услышало бы его, а если б и услышало, то зачем же ему повторять за этим глупым человеком давно известную всем истину?

Так, потихоньку, в виде игры, Кристиан рассказывал ей о чудесах света и готовил ее к тому миру, который навсегда отменил чудеса и сказки, а вместо свободы предлагал человеку или стеклянные офисные тюрьмы, или скользкие служебные лестницы.

Улыбнувшись этому трогательному эпизоду, мокрый Кристиан залез в машину и некоторое время раздумывал над подходящим маршрутом. Можно было бы поехать через центр – так быстрее, – но тогда ему нужно было бы обязательно проехать по мостику херувимов, а он так не любил этот мост. Херувимы всегда смотрели на него печально и несколько укоряюще, что приводило Кристиана к мысли о том, что, видимо, вся его жизнь грешна и безнадежна, а если уж говорить о смысле каждого его дня, то тут дело принимало почти трагический оборот: иное дело – Клер.

Когда они познакомились, она была уже вполне серьезным тридцатилетним ангелом, оказавшимся среди людей не по какому-то там недоразумению, а с четкой и невыполнимой миссией сделать этот мир лучше. Мир, конечно, улыбнулся, но перечить не стал: сколько он таких перевидел и где они сейчас? В лучшем случае – в тихих горных деревушках или в больницах, в городах их точно нет. Нельзя ангелам в городе, здесь им быстро крылышки-то пообрезают и на грешный асфальт опустят: идите, мол, милые, с богом, только о справедливости и чистоте никому не рассказывайте, а то вас по ошибке за сумасшедших примут да милостыню подавать начнут.

Поскольку мир Кристиана создавался такими разными творцами, как потусторонний Маркес и загадочный русский Хлебников, то существовал этот мир по своим собственным правилам и совершенно не отвергал ни врубелевских демонов, ни светлейших ангелов, которых, честно говоря, Кристиан никогда не видел, но сильно подозревал, что в жизни возможно всякое: главное – смотреть в оба. При первой же попытке сотворить свой уникальный свод законов Кристиан понял, что лучше, чем лента Мебиуса, на Земле еще ничего не придумано. Ему нравилась возможность находиться в разных плоскостях, но при этом быть уверенным, что ты живешь в личном, придуманном тобой пространстве и никуда из него не денешься. Вторым неоспоримым преимуществом закона Мебиуса являлась очевидная подсказка о том, что путь, как и мир, – бесконечен. Отбросив в сторону мешающее экономическое образование и диплом одного американского заведения, по заносчивости называвшего себя университетом, Кристиан вывел следующую формулу: «Если лента – это жизнь и в этой жизни случается что-то непоправимое, то это еще не значит, что жизнь закончилась. А если ты думаешь, что, достигнув цели, ты выполнил свое предназначение, то это опять же ошибка. Цели и желания похожи на Вселенную, они не могут кончиться. В движении к ним – весь человек».

Несмотря на то что Клер ничего не слышала о Маркесе и ни разу не видела в магазине ни одной из разноцветных ленточек Мебиуса, в тот первый вечер Кристиан сразу заподозрил в ней ангела. Налицо были полнота бедер и груди, но белых крыльев он так ни разу и не увидел. Допустив вероятность того, что в строении ангелов XXI века Творец нарочно сделал акцент не на спину, а на грудь, Кристиан взял Клер за руку и целых два часа рассказывал ей о Председателе Земного Шара по имени Велимир. «Этот великий человек придумывал новые слова и искал в созвучии форму, запах и цвет, – тряся Клер за плечи, восторженно говорил он. – Как называется небесная княжна? Облакиня, вот как». Клер ничего не понимала, но Кристиан видел, что она чувствует каждое слово. Остальные женщины обычно предпочитали другую часть его тела, но больше получаса он с ними никогда не выдерживал.