Читать книгу След Кенгуру - Андрей Виноградов - Страница 11

Третьего дня не повезло. В смысле, не повезло Антону Германовичу застать своего товарища, знатного ветеринара Илью Петровича, с безопасным для пациентов и их хозяев количеством промилле в крови. Тот, впрочем, вполне ответственно в таком состоянии никого не принимал. Закрылся на «санитарный день», будто магазин какой с бакалеей, или кафе. Вывесил с наружной стороны двери лаконичное объявление на предусмотренный исключительно для таких случаев латунный крючок, до блеска отполированный благодаря частой востребованности, и поднялся этажом выше – на второй, в свои хоромы. На лифте. При том, что лифт в доме Ильи Петровича остановку на втором этаже с рождения игнорирует, не уважает городское лифтовое хозяйство вторые этажи и их обитателей, но спуститься вниз с третьего все же легче. Непостижимая тайна лестничного пролета: если сверху вниз, то ступеней столько же, а кажется, что вдвое меньше.

А может быть, как раз наоборот – повезло Антону Германовичу, что подоспел в самый разгар чествования другом-ветеринаром чего-то вскорости безвозвратно забытого, но наверняка чрезвычайно значимого. Такого, что вспоминается вроде как совершенно случайно, но не пить неудобно. И даже умеренно пить неудобно, не принято.

В конце концов, не на здоровье пожаловаться забежал Антон Германович к старому приятелю. На жизнь попенять заглянул, огреть ее матерком, с оттягом. И встретил, что душою кривить, полное понимание и участие фактически безграничное, и по части выпивки неиссякаемое.

– Дерганый ты стал, Антошка, – заметил гостю Илья Петрович, когда настало время открытий, пришедшее на смену временам возлияний и закусываний.

– Сидор, а не Антошка, – ухмыльнулся в ответ Антон Германович. – Сидор там был, Сидор, если ты о «Неуловимых». Ты ведь на «Неуловимых» намекаешь? Так там. мнительный был. И Сидор.

– Сидор, может быть, и мнительный, а ты, Антошка, дерганый. И не намекаю. «Намекаешь»! Выбрал, тоже мне, словечко. У вас там.

– У нас.

– Шалишь, Антоша, это уже так давно без меня, что уже никто и не вспомнит. Собачки-то остались у вас?

– Да все как прежде.

– Так на сколько у вас там, по нынешним временам, намеки тянут? Как у друга детей и животных товарища Ленина? Или у того, другого парняги с грузинской фамилией, что отца ленинизма приморил коварнейшим образом, а потом и сам так же хрен знает кому поддался? Да знаю я, знаю. В расход! За намеки – в расход! И за «ненамеки» – тоже.

– Чего-то ты, Илюха, раздухарился.

– Ладно, прости. А ты ведь прав, курилка, там и в самом деле Сидор был. «мнительным», а все равно ты, Антошка, дерганый. Дерганый, я тебе говорю! Чуешь разницу? Во-о! Молодец, что вовремя подошел. Щас будем снимать твои проблемы. Слоями. Как Папа Карло стружку с Буратино. Сохраняя при этом боевую готовность и бдительность.

На самом деле Илья Петрович произнес только начало последнего слова – «бди.» – и уже на втором слоге аппетитно всхрапнул. Но Антона Германовича было этим трюком не провести, ветеринар с юности был охоч до розыгрышей. А если и случалось ему в застолье задремывать, то максимум через четверть часа распахивал глаза, будто и не закрывались они, и опять был готов балагурить, выпивать, закусывать. Божественный организм, безлимитный. Или бездонный? Впрочем, пусть создатель в терминах разбирается, а Антон Германович сколько раз перепить его ни пытался – так и не преуспел. По крайней мере, раньше все именно так и обстояло. Антон Германович толкнул приятеля в плечо, и тот слегка «поехал» по спинке дивана, немного не дотянув до наклона Пизанской башни, но только захрапел громче.

Гость, пользуясь паузой, оглянулся на гигантский, старой работы буфет, который здесь использовали в качестве бара, и подумал, что если не поостеречься, то одеревенение гарантировано, а дальше Страна дураков и Поле Чудес, то есть никуда не придется двигаться.

«Может, все же лучше уйти?» – сверкнула малодушная мысль, но при дневном свете ее никто не заметил. Позже она, безрадостная, еще не раз будет являться Антону Германовичу под разными личинами: «Пошли домой?», «Не надо бы тебе больше.» А один раз заглянет в окно, прикинувшись синей неоновой надписью «Завязывай!». Прямо с того самого места, где буквально секунду назад светилась реклама магазина «Связной». Антон Германович даже глаза зажмурит, потрясенный увиденным, а когда откроет, то «Связной» уже восстановится в правах и владениях.

«Быстро как все меняется», – удивится Антон Германович, не догадываясь, что задремал под умиротворенное сопение ветеринара. Видно, перестало тому хватать четверти часа, дабы полностью восстановиться.

Возможно, не один Антон Германович наблюдал эту странную мистификацию с рекламой «Связного» – Москва большой город. Кто-то, допускаю, и внял. А мои окна, как, впрочем, и окна квартиры Антона Германовича, выходят всего лишь на другие такие же окна, и единственный «связной» между всеми нами, жильцами, – ближайший универсам. Он в трехстах метрах, за углом, так что вывеска из окна не видна, даже если в форточку по пояс высунуться. В этом, наверное, корень всех наших бед. Некому призвать, непризванными и живем. Впрочем, к чему христианскому может призвать «Ашан»?

По правде сказать, Антон Германович и не подозревал, что традиция одаривать врачей выпивкой и конфетами сохраняется и поныне. Думать забыл о таком пережитке. Даже в его ведомственную, на все замки запечатанную медицину и то проскользнула куницей коммерция, но пока не наглела, скромничала, опасалась режимности. Однако же часы на запястьях избранных эскулапов уже непривычно сверкали, по памяти отражая яркие искры альпийских вершин.

«Ничего принципиально нового: часы и деньги сменили коньяк и конфеты», – утешил себя Антон Германович раз и навсегда выводом, примирившим его с новыми обстоятельствами.

Теперь же, разглядывая содержимое на полстворки приоткрытого бара, решил, что «жидкие» подношения – специфика зверолекарей. «Какой милый анахронизм», – улыбнулся он, отмахнувшись от надоедливой, приставучей мысли о том, сколько всего переменилось вокруг, внутри и вообще. Хватило на пару секунд. «Нынче за здоровье людей напитками не берут – поделены мы с братьями нашими меньшими на непересекающиеся миры, – подумал он и разом помрачнел: – Людьми нынче берут». Не к месту вспомнилась прочитанная в газете история о том, как старушка малолетнюю внучку свела к дантисту на поругание, чтобы тот скобки девчушке бесплатно поставил. «В самом деле. – уже в который раз по этому поводу матюгнулся в сердцах. – Что же за жизнь такая с неровными-то зубками! «Натурою», видишь ли, принимают, а вином и сластями – нет. А ведь и их в свое время называли «натурой». Вот и слово осталось.»

– Эй, человек в белом халате!

– В голубом.

– Да мне хоть в каком. Хорош спать, Илья, гость истомился.

– Так я и не сплю, просто задумался.

– Ага. И мысли такие, что храпишь от них на два подъезда в каждую сторону. Слушай, раз не спишь. Вот скажи на милость.

И товарищ ветеринар совпал с настроением Антона Германовича на все сто. Ни малейших отклонений отмечено не было, если не принимать во внимание сложности удержания ветеринарского тела на курсе от двери подъезда к дверце такси, потом назад к подъезду. – «Ты-то, балда, куда ехать собрался? Машка тебя первым прибьет.» Спасибо, таксист попался покладистый – дождался.

«Или. Может, все это было из старых запасов? – от этой догадки Антон Германович даже шаг по булыжнику замедлил. – Вполне может быть. От нынешнего вечно башка по утрам трещит, а тут – ничего, даже глаза не красные… И жена ничего обидного не сказала. Хорошо посидели!»

Воскресенские ворота окончательно выпали в этот миг из мыслей Антона Германовича и облегченно вздохнули, расслабились. Прохожие приняли возникшее неожиданно движение воздуха за вдох-выдох обычного ветерка. Антону Германовичу тоже полегчало, правда, по другому поводу: детали вспомнились, как посидели с другом.