Читать книгу След Кенгуру - Андрей Виноградов - Страница 15

А рыжие в самом деле пахнут особенно. Не как все остальные звери и люди – не рыжие. В этом Антон был глубоко убежден. Этот запах его манил, околдовывал. Только рыжая Санькина кошка отчего-то нисколечки не будила в Антоне высоких романтических чувств. Он часто поднимался домой от соседа с расцарапанными руками и иначе как «дрянью» животное не называл. Но с другой стороны посмотреть, как это может быть связано с запахом, цветом? Характер у кошки дурной, вот и все.

Всю прошлую четверть он просидел за одной партой с рыжей- прерыжей Ленкой Агаповой. Даже при легкой температуре и в тяжелых соплях, имея железные основания проваляться законных три дня дома с «О.Р.З.», наплевав на учебники, а вдобавок последующие две недели отлынивать от физкультуры, Антон доходягой тащился в школу. Если заболевала Агапова – наверняка, сам невольно и поспособствовал, – места себе не находил, елозил, маясь один за полупустой партой, являя собой привлекательную мишень для педагогов-вредителей. Те азартно долбили по этой мишени, аки японцы по героическому бронепалубному крейсеру «Варяг» в бою у корейского порта Чемульпо, и Антон раз за разом повторял исторический «маневр» с затоплением – открывал кингстоны и шел на дно. В отличие от «Варяга», он и не пытался отстреливаться, нечем было.

Он и сейчас сидел бы, как прежде, рядом с Агаповой, но классная руководительница, зараза такая, взяла и переместила его на первую парту – вроде как невнимателен на уроках. Ко всему вдобавок еще и другим учителям нажаловалась. Отвратная баба. Антон прикинул, что надо бы ей кнопку на стул подложить. У него была на примете одна такая, больше напоминавшая обивочный гвоздь. Не исключено, что изначально это и был гвоздь, но укороченный за какую-то гвоздевую провинность, немилосердно разжалованный в кнопки, пусть и не совсем в рядовые, однако назад, в гвозди, путь ему был закрыт навсегда, сколько ни выслуживайся. Как с кастрацией. Замечу, что доподлинный смысл этого слова в столь юные годы не был еще Антону известен, хотя слышать он его мог, даже наверняка слышал: обитательницы дворовых скамеек нередко употребляли его в связи с именем итальянского мальчика-гения Робертино Лоретти, не веря в естественную природу его дара. Никому из них, глумливых, и в голову не пришло покаяться, когда выяснилось, что напраслину на мальца возводили.

За кнопку-гвоздь просили фантик от заграничной жвачки. Иностранное подданство бумаженции и на первый взгляд, и на двадцатый было недоказуемо, но факт рождения на чужбине бережно сохранялся в памяти тех, кому привалило счастье узреть ее до того, как оказалась она залапанной и истертой до неразличимости изображения и надписей. Гарантов оригинальности бумажного лоскута, не считая Антона, числилось трое. Они по первому зову могли засвидетельствовать происхождение раритета, поэтому фантик все еще был в цене. Раньше Антон засомневался бы в справедливости такой мены, виданное ли дело – фантик на кнопку? Но теперь на справедливость ему было плевать.

Отвлекусь, пока не вылетело из головы. Кто, интересно, придумал насквозь фальшивый и жалостливый миф, будто педагоги в большинстве своем оказываются беззащитными перед изощренным коварством детей?! Ничего подобного! По моему глубокому, а потому непоколебимому убеждению, господь наделяет учителей ангелами-хранителями из числа отличников «ангельской и хранительской подготовки». Объекты опеки между ними распределяются прямо в день вручения их подопечным дипломов об окончании педагогических вузов. Распределяются, правда, по- тихому, без шампанского, букетов и пышных церемоний. На войну с шампанским не провожают. Нет сомнений, бывает так, что и среди этой элиты «небесных смотрящих» встречаются – не чужды! – «блатные», «сынки», ну и там разные всякие.

Однако за классной руководительницей Кирсанова приглядывал боец не опереточный – настоящий, не сачок. Пусть без фантазии, зато предприимчивый. Дыру в кармане устроил, нелюдь. Распустил пару сантиметров шва, и все дела. Словом, кнопку-гвоздь Антон потерял, так и не успев применить. Да что применить! Не успел даже спланировать каверзу, предвкушением насладиться! Нельзя так с людьми, тем более с маленькими. Даже если ты ангел.

Новому обладателю иностранной бумажки от жвачки эта сделка тоже не принесла удачи. Старший брат, студент, без спроса взял размягченный годами фантик и скурил его, смастерив самокрутку. Ничего другого под руку не попалось. Модничал и хотел покорить однокурсницу лихим духом матерой махры, пока та раздевалась. Ну хоть кому-то в радость, если, конечно, от поджаренного фантика в горле не запершило так, что ни о чем другом даже думать сил не осталось. Антон, в отличие от студентов, безусловно порадовался бы именно такому исходу, потому как чувствительность к справедливости утратил всего лишь на время – и она вскоре вернулось.

Короче, надежды Антона на то, что праведные труды над собой чудесным образом вернут его за парту рыжей зеленоглазки Агаповой, и стали утром первого дня недели наиболее значимым поводом дабы перемениться. Стыдно признать, но был он куда весомее потакания родительским представлениям о достойном продолжателе рода. Совестливый Антон в связи с этим сознавал некоторую неправильность собственных мыслей, мотивов. Но сознавал не очень долго, поскольку рассудил не по годам мудро: «предки, так или иначе, в накладе не будут».

В принципе, взаимосвязь между влюбленностью и трудолюбием весьма сомнительна. Только в старых советских фильмах о перевоспитании лентяев и тунеядцев сюжет выруливал на прописанный в сценарии результат. В моей жизни всегда все было наоборот: больше любви – ниже заработки. А в отношении приоритетов. В отношении приоритетов я целиком и полностью на стороне Антона. Действительно, кого, скажите на милость, должно занимать дурацкое их ранжирование при таких-то благих намерениях, с которых.

И НАЧАЛСЯ ДЕНЬ БЕСКОНЕЧНЫХ НАДЕЖД.

И начался день бесконечных надежд. День амбиций и благостных стартов всех «новых жизней», пропади он пропадом, чертов безрадостный понедельник. За сотню секунд с коротким хвостом, остававшихся до звонка будильника, пять минут торопливого умывания, Антон успел все в общих чертах продумать, спланировать и даже отчасти претворил в жизнь. Однако уже в первые послеобеденные часы дал знать о себе нрав известного своей предсказуемостью дня недели. Может быть, звезды как-то не так встали, раскорячились, но было еще светло и проверить не представлялось возможным.

Во второй половине дня у Антона случился затык. Или затор. Не «облом», то есть не катастрофа, не кризис, но все равно жаль, что так скоро.

Непредвиденное нагрянуло в самый ответственный момент. Антон уточнял черты, черточки, или «чёртички» в собственном характере, «несносном» по определению бабушки, «чёртички», обреченные на изживание. Или изжитие? Как думать правильно, Антон Кирсанов не знал. Чертовски жаль, что фильм «Найти и обезвредить» вышел экраны лишь в восемьдесят втором или третьем году. Опоздал, одним словом. Антон как заклинание повторял бы его название. Он и искал – настойчиво, бескомпромиссно. Так ему самому казалось. Упорствовал, пытаясь вычленить в себе непригодное для употребления в новой жизни. По гамбургскому счету, жизнь Антона уже менялась, претерпевала обновление, пусть и исподволь, но неизбежно, потому что с таким строгим метром он подходил к себе впервые. Однако упрямое «лишнее» никак давалось, намертво засев в окружающей его «породе», – видеть видно, а не изымешь! Оставался единственный выбор – поменять все нажитые привычки целиком, без остатка, но к столь откровенному радикализму Антон, как известно, не был готов. «Колесо спустило – весь велик на помойку? Шиш!» – заключил он непривлекательный план жирной точкой. Будто вымазал большой палец чернилами и ткнул, куда подобает, острием фиги. «Только о неудобоваримом речь».

«НЕУДОБОВАРИМОЕ»

«Неудобоваримое». Именно таким словом, изысканно, совсем нетипично для отечественной школы, завуч Ираида Михайловна определяла поведение Кирсанова-младшего, подразумевая тщетность потуг уникального педагогического коллектива – «Один кандидат наук, аспирант, целых два заслуженных учителя! Вы только вдумайтесь!» – привить ему любовь и стремление к знаниям. Или наоборот: сначала стремление, потом любовь.

Эта женщина была Сухомлинским, Ушинским, Пироговым, Люксембург Розой и Берией Лаврентием Палычем в одном лице. О Палыче.

Извините, что совершенно о другом, но на днях я выпивал с друзьями под пельмени «От Палыча» и, того не желая, наговорил о себе, да и о других столько лишнего, что до сих пор неловко. Простите пожалуйста, если кто читает. А Пирогов Николай Иванович, по-моему, больше прославил себя в операционных, и его взгляды на воспитание я назвал бы скорее политическими, нежели педагогическими воззрениями. Ираида же Михайловна ставила Пирогова на первое место. Во всем оригинальничала!

Речь завуча про «неудобоваримое» Антон, вечно бранимый за несобранность, внимательно выслушал и слово запомнил, как и еще одну существенную деталь, прозвучавшую среди завучевых причитаний. Смысл слова «неудобоваримое» ему можно было не уточнять, Антон в любом случае не ожидал услышать о себе от классной руководительницы ничего хорошего, с чем в душе был категорически не согласен, но душу Ираиде Михайловне предусмотрительно не открывал. А мог бы аргументированно поспорить. Вон, ребята со двора, с которыми резался в «биту», в «буру» и «секу» всегда говорили о нем: «Тоха – классный парняга! Фартовый пацан, не фраер какой заплеванный.» Но до спора с Ираидой Михайловной Антон ни разу не снизошел. Наверное, правильно поступал. Кроме прочих неприятных ассоциаций, «неудобоваримое» напоминало ему о бабушкином супе из потрохов, который он не только не ел, но даже запаха не выносил – начинало мутить. Так что, в сущности, понимал, о чем речь.