Читать книгу Сталинград. Том пятый. Ударил фонтан огня - Андрей Воронов-Оренбургский - Страница 3

Признаки неизбежных новых контратак русских становились всё очевидней. Первый снег, выпавший 22 октября в Сталинграде, подстёгивал их к этому крепче, чем жгучий бич дрессировщика цирковую лошадь. Согласно данным разведки, выбитым под пытками сведениям красных офицеров, советское командование замышляло нечто грандиозное.

Они не позволяли себе отвлекаться на прямые немецкие удары. Невероятно! Но большевики каждый вечер строили что-то новое, ей Богу, как норные звери. И в этом рвении, без сомнения, превосходили своего врага. Впрочем, тому имелись объективные причины: отчасти природный талант, отчасти усердная подготовка и собственно строительство полевых инженерных сооружений под неусыпным дозором комиссаров и партработников НКВД. Но главное – роковая действительность, в которой они оказались! Отступать действительно было некуда. Впереди – огонь, за спиной – вода и тоже смерть. Поэтому работали они и впрямь, как кроты фанатично, не покладая рук. Иваны всегда успевали окопаться, прежде, чем их замечали. Следует также отметить, что русские противотанковые орудия, как правило, не ввязывались в дуэль с противником. Более того артиллерийские расчёты обычно снимались со своих мест, прежде чем немцы успевали занять хорошую позицию. Такова была в целом тактика и стратегия советских войск, накрепко взятых в оцеп 6-й армией Паулюса, зажатых у кромки левобережья Волги. Но и это не всё: несколькими днями позднее в корпус генерал-лейтенанта Хубе поступило донесение из Штаба армии о том, что перехвачена важная радиопередача. В ней говорилось о запрете на огонь фронтовыми подразделениями из противотанковых орудий, гаубиц и танков на заводских плацдармах. Отсюда было ясно, что иваны не хотели обнаруживать свои позиции. Лишь в случае массированной атаки немцев на плацдарм им было разрешено открывать огонь.

Этот приказ выявлял две вещи. С одной стороны, красные орды, конечно, побаивались тяжёлых танков Вермахта. С другой, – было понятно, что они уже расположили свою бронетехнику, перейти по всему фронту в контрнаступление. Не требовалось так же особого военного таланта, чтобы понять: русские пойдут на любой риск, чтобы не быть сброшенными в свинцовые реки.

Между тем, чертовски резкое похолодание и, выпавший снег не сулил ничего хорошего, как медведи, вероятно, легко переносили эти гримасы природы…Чего не скажешь об европейских армиях мира и, в том числе, германской.

Жизнь в траншеях, в землянках, подвалах домов и обесточенных теплотрассах – равна жизни дикого зверя шретлинга в своём грязном, вонючем логове. Это воистину великое испытание ратного духа. «Allerwertester!..sich elenballern…Ficken bumsen blasen!..»

…Жизнь в танке, в железном-бронированном гробу, неделями, месяцами кряду – вдвойне и, чёрт побери, не является чем-либо досужим, о чём можно много разглагольствовать, грея зад в уютной пивной. Как Бог свят! Довольно лишь немного фантазии, чтобы представить себе, как это дерьмово в реальности. Замкнутое, ограниченное пространство и дикий холод зимой очень скоро дают о себе знать. Здоровое, даже испытанных-закалённых воинов, подвергалось невероятным испытаниям. Танкисты Панцерваффе не желали в этом признаваться даже самим себе, однако результаты крепко проявились позднее. Влага от дыхания быстро замерзала и превращалась в «шубу» – толстый белый ледяной нарост.

Если кто-нибудь из экипажа засыпал и прислонялся головой к стенке танка, то волосы примерзали к ней. И случалось нужны были ножницы или нож, когда он просыпался по тревоге и того требовала ситуация. До определённой степени люди могли согреться, съёжившись, как младенец в утробе матери, и дрожа всем телом.

O-la-la! Пехотинцы на своих позициях едва ли завидовали танкистам. Их движения в корпусе танка были крайне ограничены, и отсутствовала возможность погреться у печки или костра. Поэтому никто не удивлялся, когда кто-то подхватывал плеврит, пневмонию или то и другое вместе – одновременное воспаление лёгких и плевры. Бывало полевой врач устанавливал на ногах или плечах, которые часто упирались в стенку танка, – белые пятна обморожения…Поэтому солдатам Вермахта часто снились не только горячие эротические сны – с задастыми и грудастыми блондинками, но и горячие сауны, в которых просто до крапивного зуда, не терпелось прогреться и до «костей» промыться, чего они не делали в Сталинградском аду так давно…Впрочем, если удавалось уснуть, то солдаты, неважно из каких они родов войск, спали крепко, точно убитые. Так могут спать только совершенно вымотанные войной люди. Фронтовикам во все времена не нужны ни кровать, ни перина, ни снотворное, чтобы крепко спать…

* * *

…Унтерштурмфюрер Юрген Ханс – командир 3-й роты ударного батальона тяжёлых танков, легко соскочил с брони «тигра». Его пятнистый «Лот» стоял рядом с одноэтажным домом перед окном, чтобы защищать от осколков. Остальные 39 машин были выведены с участка 295-й пехотной дивизии и находились здесь же, неподалёку от передовой, расставленные среди городских развалин. Связь между командирами танковых рот и взводов была постоянной. Батальон готовился к новой операции и находился в боевом ожидании своего шефа – Железного Отто.

Юрген нервничал. Фон Дитцем ему было поручено перегнать ещё шесть тяжёлых танков из ремонтной мастерской, что находилась в тылу, в девяти километрах от линии фронта. Но, связавшись по радио с мастерской, получил жесткий ответ Франка Хабеля: «Машины будут готовы только к обеду завтрашнего дня. Конец связи». «Endmadig! Prost!» – Юрген знал, барон будет в ярости, спустит на него всех собак. Но знал и другое: работу, которой занимались люди из ремроты нельзя описать, используя привычную терминологию. То, что они делали своими «золотыми» руками охарактеризовать можно в условиях фронта, как нечто, находящееся за пределами человеческих возможностей. Видит Бог! Эту самоотверженную работу за линией фронта нельзя было организовать одними приказами. Наоборот, она предполагала внутреннюю стоическую убеждённость и стремление помочь войскам на фронте всеми доступными способами.

Обер-фельдфебеля Хабеля, командира ремонтной роты, никак нельзя было называть человеком, с которым легко поладить. Его положительные стороны были надёжно скрыты за очень грубой наружностью. Он часто так донимал своим ворчанием, что его подчинённые старались поскорее переодеться в рабочую форму.

На грани он общался и со своим начальством, но решительно все могли себе представить, что произошло бы, если бы его подчинённые позволили то же самое проделать в отношении его.

Франк Хабель, первоклассный профессионал, использовал все свои способности, чтобы привести в порядок повреждённую машину. Он был также надёжным товарищем, который никогда не оставлял своих людей в беде. Положение дел в его роте было гораздо более благополучным, чем во всех других.

Люди из его роты во время боевых действий работали днём и ночью в три смены и, конечно, не уступали в стойкости солдатам на передовой. Если Хабель обещал отремонтировать машину к определённому времени, на него можно было железно рассчитывать. Люди именно такого склада, как воздух, нужны на фронте. И, право, разве имело большое значение, что кто-то брутален-угрюм от природы? Люди сладкоречивые и любезные не годятся там, где нужно показать, чёрт возьми, на что ты способен.

– Не беда. Машинное масло, бензин, как и кровь врагов Рейха…Это хорошая грязь, Вим. Я бы сказал благородная, которой не стоит стыдиться. – Ханс браво откинул светлую чёлку, щёлкнул зажигалкой и, затянувшись дымом, негодующее сплюнул:

Дьявол! Что за табак?

– Французский, унтерштурмфюрер.

– Дерьмо ты куришь, приятель. Свиньи и те отвернули бы рыла от этих опилок. Ну да ладно, другого нет. М-да…Германия воюет уже четвёртый год. Я начал тянуть армейскую лямку с сентября 39-го, когда наши войска вторглись в Польшу. И за всё это время, Вим, веришь? Всего лишь пару раз посетил родной Фатерланд! Я уже забыл запах женщины, Ренер. Её подмышек, что у неё между ног…Ох, уж эта Россия…Не-ет! Это не страна…Это часть света. Мы забрались к чёрту на рога, а ей всё нет ни конца, ни края. Что-о? Вот именно, друг, и кому принадлежал все эти сказочные просторы? Богатства недр, что скрыты в земле? Лешим в ватниках, да пейсатым картавым обезьянам с красными партбилетами! Аха-ха! Дай срок, после Сталинграда…Мы устроим большевикам кровавую бойню. Москва услышит «шорох орехов». Но сейчас не об этом…– Юрген жадно только думают эти ослы из тыловой службы обеспечения? Scheibe! Арийская сперма булькает в ушах наших солдат. Сколько можно травить нас этим поганым бромом? Видит Бог! Ещё неделю в этом аду и я, – офицер СС, окажусь в одной постели с жидовкой…

– ? – Ренер едва не поперхнулся, с опаской и недоверием посмотрел на своего командира.

– Шучу, конечно. Их скоро в этих краях не будет, как и цыган. Что ты таращишься на меня, Вим, как индюк на зерно? Да потому что мы всех их ликвидируем. Нет евреев, цыган, славян – нет проблем, не так ли, дружище? Эй, не сбивай меня с курса! Barenkiller… – мечтательно, словно его окатила тёплая приливная волна, протянул Ханс и скрежетнул зубами. – Уж я бы вставил крупнокалиберный патрон в затвор этой сучке! Уж я бы выписал блуднице свою фирменную восьмёрку на её греховном холме Венеры…У меня бы эта бритая пилотка задрожала в судороге чистейшего наслаждения, будь покоен.

– О, да-а…– молодой механик тихо засмеялся. – Я бы тоже не прочь унтерштурмфюрер, погасить свой фитиль желания…в глубине их знойного пекла.

– О-о! Да ты у меня поэт, Вим! Браво! Я и не знал…как ты это здорово: «в глубине их жгучего пекла». Прямо Шиллер! Вот, что значит арийская кровь! Ну, ну, смелее, сынок, что-то ещё?

– Так точно, мой командир. – Ренер нервно теребил чёрными пальцами штанину засаленного комбинезона. – Вот только парни из разведгруппы штурмбанфюрера Готфрида Малиха…

– Ну, ну, договаривай! – Юрген затушил окурок о танковую броню.

– Короче от местных баб несёт не то псиной…

– Не то тухлой селёдкой, водкой и чесноком, как от их мужиков и свиней, так?

– Так точно, унтерштурмфюрер, – просиял смущённый Ренер.

– И ты, желторотый, поверил? Дура-ак, – Ханс по-свойски потрепал его по плечу. – Враньё. Это, что им – дьяволам…больше досталось. Брось, не горюй. Знаю, вести точные, через штаб…скоро нам доставят в Сталинград чешских-венгерских шлюх.

– Иё-хо-хо-о! – Ренер звонко хлопнул себя по ляжкам. – Вот это новость, золотые слова! Жить, воевать хочется! Знал я одну чешку из пражского кордебалета…Выше других задирала ноги…

– И шире, дружище! Я угадал? Аха-ха-хаа!..На этом алис. – Ханс посуровел лицом. – Довольно, теперь о деле, проверил?

– Так точно.

– Двигатель перебрал? И как?

– Как в аптеке, мой командир. Разве не слышите, как урчит наш зверь?

– Ох, Вим… – Юрген осуждающе покачал головой. – И когда ты перестанешь хвалить себя, парень?

– У меня правило, унтерштурмфюрер. Себя похвалю, вы поругаете, вот и баланс получается.

– Ну ты и пройда, Вим. Хоть юзом, хоть на пузе, а провернёшь своё. Так, что у нас на часах? Дьявол, так и знал! – Он сердито зыркнул в сторону пехоты. По площади сновали офицеры; развевая полами шинелей, прошли военврач и два фельдшера. По периметру плаца выстроились плотные шеренги автоматчиков.

Ханс потемнел лицом, кривя непослушные губы, хрипло сказал:

– Scheibe! С обедом опять…полная хрень! Опять не по расписанию! Вот так, мы позорим и развинчиваем по болтику-гайке наш немецкий порядок. Это ж азбука войны, Вим: солдат лучше воюет и готов умереть за своих вождей, когда он обут, сыт и согрет! А мы всё ждём и слушаем на голодный желудок эти трескучие тирады залётных паркетных крыс! Оно понятно: надо же что-то рапортовать в Берлине о Сталинграде! Красиво не приврать, историю не рассказать.

Юрген Ханс не стесняясь в выборе слов, (благо рычал танковый двигатель) обложил руганью важного представителя аппарата главного гауляйтера Германии Иозефа Геббельса. Прилетевший со своей ретивой пропагандистской сворот, генерал Ханньо Хассе – бритвоглазый, кровожадный палач от идеологии, по прозвищу Ядовитая Змея, был красноречив и придирчив к боевым офицерам; высоколобый и респектабельный, чинный в движениях, он при этом в мгновение ока преображался, как учуявший дичь охотничий пёс. Делал стойку, показывал хищный оскал и «готов был рыть, любой глубины и сложности сурчиные норы», вразумлять и карать «оступившихся»…Словом полностью состоял из деталей и шестерёнок Третьего Рейха, с мозгами проштампованными в Рейхсканцелярии, а соответственно был обречён отстаивать нацистские ценности, свастико-факельную мечту о новом Мировом порядке Тысячелетнего Рейха.

Унтерштумфюрера СС Юргена Ханса он отчитал, как мальчишку. Взрыв негодования у столичного генерала вызывало банальное отсутствие у того чёрного форменного галстука.

– Тысяча залпов чертей! Почему вы, боевой офицер СС!..и без галстука? Молчать! Неудивительно, что мне постоянно приходиться кого-то отчитывать, если такие, как вы…подаёте плохой пример. Молча-ать! Две тысячи залпов чертей! Откуда, я вас спрашиваю, возьмётся уважение к нам армии-победителей…Если мы позволяем себе, чёрт побери, так выглядеть! Это позор, упадничество унтерштурмфюрер! И я буду категоричен в разговоре с вашим начальством!

Правды ради, следует заметить: Юрген Ханс действительно носил лишь чёрные кашне. Это устраивало фон Дитца, но взбесило генерала Ханнью Хассе. Его речь клокотала гневом, однако Юрген, человек неробкого десятка, никогда не имел в батальоне амплуа смиренного труса. Он был храбрый, решительный боевой командир танковой роты, не раз смотревший смерти в глаза. И потому дал твёрдый ответ:

– Если уважение ко мне подчинённых, гер генерал, целиком зависит от того, есть ли на мне в бою галстук, то значит, со мной что-то неладно. Либо я идиот, либо…

– Молча-а-ать! – налившись дурной кровью, топай ногой Хассе. – Три тысячи залпов чертей! Я буду разговаривать с тобой мерзавец…Тебе бы, прежде чем открывать клюв, стоило знать, о моём личном знакомстве с шефом РСХА обергруппенфюрером СС Гейдрихом. Прочь с моих глаз!..

– Вон он, змей! В окружении своих гадюк…Продувает уши нашей мундирной силе. – Ханс повернулся в сторону плаца. Там, среди развалин и обгоревших строений, теперь стояло строгое каре их трёх батальонов 305-й пехотной дивизии, в центре которого, на массивной башне танка PzVΙAusf.E, как на утёсе, стоял генерал Ханньо Хассе с воинственно поднятой рукой. Его речь была надсадной и рваной, как цепной лай сторожевого пса.

– Ренер! Глуши мотор! Ни черта не слышно!

– Яволь, унтерштумфюрер.

Механик живо исполнил приказ. Привычно вскочил на борт танка, опёрся плечом на длинный башенный ствол.

* * *

– Товарищ Суфьяныч! Оно! Опять ползёт сюды кто-то т не один!

– Не ори! Мордует тебя шайтан!

Возбуждённо блестя глазами, все разом ринулись к брустверу, пальцы легли на спусковые крючки и гашетки.

…Марат почуял, как сорвавшись, резко, с перебоем бухнуло по рёбрам сердце…В нём вдруг полынным кустом выросло смутное, равносильное страху беспокойство. Но он привычно срубил его под корень, хватая глазами развалины, пустыри, перекрёстки, боднул вопросом Григорича:

– Ну, где-е? Кто-о ползёт, ботало! Ты меня и за столом, и в окопе срамишь, перед боевыми товарищами. Видано ли дело: предпочитать водке-пиво, а пиву-воду? Э-эх, нет в тебе куража, Петя. Живёшь, как жук в навозной куче. А ты, Черёма, вишь чо?

– Никак нет, товарищ старший сержант! – встревоженно вертя головой, откликнулся тот. – Похоже, немцы дымовую завесу устроили, чтоб ни наши снайпера…Ни артиллерия, значит, не накрыла их…

– Ты дуру то не трепи! Эт козе понятно, Черёмушкин. А ты, Санько, видишь? – беспокойно переспросил он.

– Ни ма…тильки дымовина, товарищ старший сержант. Чую непорядок трошки…Трэбэ начальству добалакать, як?

– Твою мать!.. – процедил сквозь зубы Марат, давясь напряжением буркнул под нос. – Хороший ты мужик, Куц. Прям, как пирог с дерьмом. Худая у тебя начинка, тильки сало жрать – джигит. – И уже в голос съязвил в адрес немцев. – Устроили крысёныши себе занавес с буфетом. У них, буржуйских сук сейчас завтрак, по расписанию. Конфетки-печеньки с какавом кушать изволят…

Ё-моё…дыму и впрямь-вешайся! Ну, эт тоже не худо, земляк. Стал быть и немчура наших не видит. Так нет?

– Так точно. С дымом-то слобонее. Это значит одно, – Нурмухамедов посуровел взглядом, – глядеть в оба!

Он не успел договорить, как вздрогнул будто пришпоренный: из косматых, слоистых дымов, совсем рядом показалась сразу дюжина касок! Закопчёные перекошенный лица, влажные оскалы зубов!

– Не стреляй, свои! Не видишь…в рот те в душу!

Первый махнул белым лоскутом над каской, узрев направленный на него чёрный глаз пулемёта.

– Свои, братцы! – гаркнули слева.

– Отставить огонь! – запоздало приказал Нурмухамедов.

В следующий момент в траншею грязными рычащими комьями стали срываться бойцы с автоматами, снайперскими винтовками, – группа прикрытия командира Магомеда Танкаева.

– Наши! Наши, товарищ старший сержант! – радостно открылся длинношеий Черёма, с щемящим восторгом разглядывая одетых в защитные маскхалаты бойцов, их суровые простые мужичьи лица, воинственный вид. – вы разведчики?

– Профурсетчики, – насмешливо-зло передразнил Черёмушкина враждебного вида скуластый сержант, в чёрных пальцах которого был виден скомканный белый лоскут. – Мы – то разведчики, а вы что за фрукты?

– Ваши позывные? – Буренков встал рядом с Суфьянычем.

– Пароль! 0 Нурмухамедов держал палец на спусковом крючке «дегтяря».

– «Ворон»! Да убери от греха свою дуру, сержант! – скуластый, шевеля ноздрями носа раздавленного прикладом в рукопашном бою, с угрозой выступил вперёд.

– А вот теперь мы узнаём ваш чёртов пароль!

– Ах, сучар-ры!

– Б…и, пригрели жопы тут!

– В своих стрелять?! Шкуры…

Послышались хряские удары. В ход пошли кулаки и приклады.

– Отставить свару! – Рядом с Маратом в траншею спрыгнул волком комбат. Он крепче других бросался в глаза дюжим складом плеч и кавказским энергичным лицом.

– Расчет смир-рно! – слизывая с разбитого рта кровь, замер старший сержант.

– Вольно. – Майор задержал на нём взгляд. Татарские, раскосые, похожие на рысьи глаза красноармейца оживились, и весь он как-то незаметно, но ловко подобрался.

– Ай-е! Это ты, джигит?

– Так точно. Первая рота, второй пулемётный взвод, старший сержант Нурмухамедов, товарищ комбат.

– Коммунист?

– Так точно.

– Товарищ комбат! – драчливо топыря верхнюю губу, жарко встрял в разговор вспыльчивый осетин Абазов. – Это аны собаки…стреляли по нам!

– По своим стреляли! – взорвались голоса автоматчиков.

– Кто «собаки»! – взвился ястребом Суфьяныч.

– Отставить! В голосе командира звякнула сталь. – Кто стрелял? – Танкаев похолодел глазами, но оглядел расчёт с нескрываемым удовольствием. – Ну, а это кто сдэлал? – он снял с себя офицерскую фуражку и насадил её на палец.

За спиной командира присвистнули. Ну и дела-а! Из защитного цвета тульи, рядом с красной звёздочкой – торчал медный палец Танкаева.

– Вах! Ещо нэмножко, на палэц ниже…Э-э, много нэ надо…и ау, товарищ комбат, – снова встрял неугомонный Абазов. – Эй ты-ы! – он прожёг горячечным взглядом Нурмухамедова. – Ещо чут-чут и ты бы, вражина…убыл нашего комбата!

– Пуля винтовочная, – не обращая внимания на клокочущий клёкот Абазова, констатировал Магомед Танкаевич. – Твоя работа? – он перевёл взгляд на Бурёнкова, одубело державшего в руках мосиновку.

– Стрелял…– ни жив, ни мёртв кисло нахмурился Григорич, со страхом уловив строгий взгляд, стоявшего против него командира.

– Гляди каков! Стрэлял, а? – хмуро усмехнулся Танкаев. – Ты что же, надумал, что возьмут тебя? А еслы за это сейчас…я прикажу тебя расстрэлят?

– Думал, враг ползёт…– разбитые губы поёжились, их моросила мелкая ознобная дрожь.

Оттуда тоже снайпер…по нам долбал, това…

– Знаю, – веско перебил комбат. – Убит тот снайпер. Вот погоны того гада. – Танкаев показал, словно волчьи уши, срезанные кинжалом унтер-офицерские погоны.

– А дым? – не удержался Суфьяныч. – Он же фрицевский, нет?

– «Дым» – тоже мы. Я дал приказ зажечь трофейные дымовые шашки. Иначе каюк…Нэ доползли бы до вас. А тепер скажи, солдат. Только чисто, чэстно и ясно скажи.

Зачем признался? Стоял бы на своём – «не знаю». – Уже совсем иным тоном спросил майор, скользя повеселевшими глазами по остальным, будто смеялся: «Ну, сукины сыны – пулемётчики, наворотили дел…И не морщатся!»

– Я признался не от лихости, – ожил Григорич. – Почто буду таиться? Командира своего, робят подставлять? Совесть ещё имем. Раз стрелял, значит, признайся…Что касаемо…казните, коль оплошал. Я от вас… – он опять виновато поёжил разбитые губы, – добра не жду, на то вы и начальство.

«Ну, ты Григорич, молоток. Не ожидал зёма! – Нурмухамедов с благодарностью посмотрел на толстого, неуклюжего Бурёнкова.

…Кругом одобрительно заулыбались. Комбат Танкаев покорённый рассудительным, беззлобным голосом солдата, отошёл. Затем, вернулся:

– Значит от начальства «добра» нэ ждёш-ш, рядовой Бурёнков?

– Никак нет.

– Зря, рядовой Бурёнков. Отвэт неверный. Вы бойцы Красной Армии. Начальство нэ боятца, уважат надо. А ну, сними каску.

– ?– Григорич послушно снял. И комбат неожиданно для всех водрузил на него свою видавшую виды прострелянную фуражку. – Дарю! Носи на памят. Пуля, как и снаряд, два раза в одно мэсто не ложитца. Пусть эта фронтовая фуражка будэт тебе обэрегом-гьайкар, как у нас в горах говорят. Только в следующий раз, когда будэш стрэлят, бэри ниже на два пальца. Молодэц рядовой Бурёнков! Бдительный воин. – Комбат сверкнул глазами из-под чёрной аркады бровей. – Да, молодэц! Потому что мы на войне, а нэ на охоте. Абазов!

– Я!

– Сбегаеш к замкому по хозчасти капитану Радченко. Подберёш мне новую фуражку.

– Ест, товарищ комбат.

– Дзотов, Чайкин! – Танкаев обратился к сержантам. – Вывести бойцов на позиции, согласно своим мэстам. Снайпэрам занять свои «гнёзда». Быть готовым к атаке.

– Так точно!

Он пошёл пригибаясь по гудевшей на разные голоса траншее, делая чёткие замечания, давая ценные советы стрелкам, бронебойныйщикам, миномётчикам, принимал быстрые доклады младших командиров, когда внезапно столкнулся с нею.

– Вэра-а!

– Ты-ы! – совсем рядом он услышал её горячий сердечный выдох. – Живой, вернулся…Миша… – Она стояла в шаге от него. Из-под мокрого капюшона плащ-палатки блестела на Магомеда влажной несмелой улыбкой, смеющимися-беспокойными фиалковыми глазами.