Читать книгу Сталинград.Том шестой. Этот день победы - Андрей Воронов-Оренбургский - Страница 10

Политрук Алексей Кучменёв, оставшийся за главного на время отсутствия комбата, сидел за командирским столом; курил и остро вслушивался в грозовые гулы и перекаты разрывов. Снаружи, в отдалении на соседнем плацдарме майора Воронова, исступлённо гремел бой, медленно удаляясь на юго-восток, не то в район злосчастного элеватора, не то к обглоданному снарядами Мамаеву кургану, куда были стянуты огромные силы врага. Капитана волновала и вселяла тревогу в сердце плотность залпового огня неприятельской артиллерии, которая лишь нарастала. Это мог быть отвлекающий удар немцев, имитирующих прорыв к Волге на центральном направлении. Тогда в самом скором времени со стороны Рынка, Орловки, Городища и речки Мокрая Мечетка следовало ожидать мощного удара по всем промзонам заводов: Дзержинский тракторный, завод «Красный Октябрь» и артиллерийский завод «Баррикады», один из секторов которого защищал их батальон. Либо это был действительно, массированный прорыв механизированных дивизий 6-й армии, и тогда у их батальона худо-бедно, выкраивалось ещё некое дополнительное время, глубже, как кротам, врыться в землю на новом рубеже.

…Глядя на чадящий оранжевый язык коптилки, зажатый в латунных губах сплющенной гильзы, Алексей с мрачным чувством подводил черту: «Это будет наш последний рубеж…Где мы примем последний и смертельный бой. Дальше ледяная вода…и кирдык. Свинцовые омуты Волги, как подол матери, накроет всех с головой…Других добьёт враг…А тех, кто дрогнет и подымет руки – заградотряды НКВД. Приказ Хозяина…– измождённое лицо Кучменёва, костистое, как кулак, треснуло в угрюмой усмешке. – Приказ товарища Сталина…Приказ Бога на земле. Супротив не попрёшь. Да хер то с ним…Всё один раз помирать…Так умрём с честью, достойно, за Родину

Загасив папиросу, он положил задубевшие на морозе бурые, венозные руки в желтоватый круг света. Смотрел на свои ороговевшие пальцы, в складках, мозолях, со следами старых ожогов, царапин и драк, ружейной смазки и серой металлической пыли – ровно изучил оперативную карту, тактику предстоящего боя; словно опытный хиромант читал пророчества по линиям судьбы. Пытался разобраться в сложившейся гиблой ситуации, докопаться до сути: «почему всё так, а не иначе? Почему нет выхода, нет заслона от поглощавшей их катастрофы. Понимал: и он сам, и комбат Танкаев, и их батальон…И их 100-я дивизия, и вся 62-я армия командующего Чуйкова, и 64-я армия Шумилова, и весь Сталинградский фронт генерала Ерёменко – попали в тройной капкан, вернее отданы на закланье, но более того были обмануты и брошены на произвол судьбы.

«Да провались всё пропадом…Гори ясным пламенем!.. – капитан Кучменёв катал комки желваков под забитой пороховой гарью кожей, скрежетал зубами от бессилия, от невозможности, что либо изменить в этом кровавом хаосе, в этом фатальном исходе. Потрясённый распахнувшимся от отчаянья сознанием, он только теперь «без дураков» прозрел и осознал весь ужас и чудовищность циклопических размеров случившейся катастрофы. Чувствовал себя беспомощным, потерянным муравьём, чей огромный, хорошо продуманный, многоярусный лесной дом был разрушен и сожжён дотла, а все тропы, ведущие к нему, – были сплошь усеяны сотнями тысяч обугленных трупов, таких же, как он, обманутых муравьёв.

И в этой жестокой шараде обмана участвовал не только опытный, кровожадный противник, не только суровый генералитет Сталинградского фронта, но и они сами, давшие себя околпачить, усыпить свои чуткие звериные чувства, выводившие их раньше из засад и ловушек.

Язвить вас в душу!.. В обмане участвовали и рубиновые кремлёвские звёзды, разукрасившие небеса и души защитников обречённого города ложными узорами надежд и пустыми посулами-выручки…Участвовала в сём зловещем заговоре и ненасытная, всепожирающая река, своими сучьими стремнинами и бурлящими водоворотами. Участвовало и чугунное злобное небо, и, как мачеха, равнодушное ледяное солнце, и путанные, густые следы одичалых собачьих стай, безобразно отожравшихся на трупном человеческом мясе…

«Мать моя женщина!..» – политрук сдавил виски ладонями, из груди вырвался стон. На его глазах день за днём, среди непрерывных взрывов, воздушных бомбардировок, шквальных артналётов и бесконечных танковых-штыковых атак, гибли, корчились в агонии, брошенные в огонь Преисподней три советских армии. Лучшие, преданные партии и трудовому народу, бойцы; коммунисты и комсомольцы, партийные и беспартийные добровольцы, бесстрашно умиравшие во время контратак, свято верившие громкому бою молотов Ставки – кузнице большевистской Победы и мудрому, безошибочному промыслу Великого вождя всех времён и народов.

« Как же так, товарищ Сталин?! Или русские бабы ещё нарожают?.. Но, ведь, так нельзя! Так преступно!.. Вас бы сюда, в чертово пекло…Глянули б хоть разок…Здесь каждый день, каждый час, каждую минуту гибнут ваши соратники…Страстные, своенравные командиры, цвет и доблесть нашей армии, – смирив гордыню, вручили вам свои судьбы и судьбы своих отборных частей и подразделений.

…И это наползающее безумие, и ужас, невозможность остановить беду, превращались в душе ожесточённого политрука в острую, безумную и теперь уже слепую ненависть к Хозяину, который, как думалось Кучменёву, вероломно обманул их всех, брошенных и забытых в Сталинградском котле. Ненависть к усатому прозорливому грузину, с побитым оспой лицом в маршальском кителе и такой же фуражке, сидевшему сейчас за высокой Кремлёвской стеной, сладко курившему трубку и смакующему «хванчкару»…Или, быть может, неторопливо ходившему с лукавой хищной улыбкой по ухоженным аллеям Кремля, вдоль голубых канадских елей.

Алексею вдруг померещилось, будто перед его глазами замерцали и сместились какие-то тайные плазменные пластины…И он через время и расстояние, через руины сгоревших городов и селений, через окровавленные поля и чьи-то головы, внезапно узрел Самого…Потерял поначалу дар речи, будто встретился с Богом…Потом, задыхаясь от злости и бешенства устремился к Нему, чтобы с порога, не медля доложить-докричаться об истинном положение дел в Сталинградском котле! О сложившейся катастрофе! О неминуемой гибели советских армий! О требуемой немедленной, экстренной подмоге – войсками, бронетехникой, артиллерией, авиацией, лазаретами. Чтобы спасти тех, кого ещё можно было спасти! Чтобы удержать Сталинград, вонзить в его защитников всемогущие-быстрые, как молнии, команды, пригвоздить к береговой кромке, остановить обезумевших людей. А главное! – ободрить, вселить надежду и веру в победу, поднять воинский Дух и реально прийти на выручку обречённым героям.

Но Хозяин, как и положено Великому вождю, остался бесстрастным. Спокойно сидел в обшитом кавказским дубом кабинете, мягком-уютном кожаном кресле, и, разве, только придержал у морщинистых губ стакан золотисто-чёрного чая в серебряном подстаканнике…И, право, как нашкодившему, зарвавшемуся в своих играх ребёнку, погрозил скрюченным пальцем, будто сказал: «Ах, Алексей-Моисей…савсэм нихарашё дэлаешь…А ещё капитан Красной Армии, политрук! За пистолет хватаишся, как какой-то психопат, бомбист-террорист…Ай-вай…Нэсознательно, глупо…А главное зачэм? Согласись, Алексей-Моисей, ну ни к лицу это камандиру Красной Армии, каммунисту, ордэноносцу тем более…Ни комильфо. Савсэм ни камильфо, как бы сказали французы. Но я ни какой-нибудь там француз-лягушатник…Потому скажу с совэтской, пролетарской прямотой…– Он взял паузу. И, вежливо теребя морщинистыми пальцами пышную виноградную гроздь, отщипнул от неё приглянувшуюся красно-бордовую кисточку.

Смачно надкусил прозрачные глянцевитые ягоды так, что они – сочные, спелые, полные щедрого южного солнца и сока, лопнули, брызнув на белый фарфор подноса. Точно пузырящейся кровью, залили его неровные серо-жёлтые прокуренные зубы, тёмные губы, подмочили седоватые усы, зависнув на их проволочном волосе пунцовыми каплями. Виноградные косточки, хрустнули на крепких зубах, как шейные позвонки жертвы, в пасти тигра.

– Вах! Сматри, какой сочный виноград попался, чистый мёд…Харёший урожай нынче на Кавказе…Э-э жаль, что Гитлер – собака и его полчища…помэшали собрать его нам…Так бы в каждый дом совэтского труженика, в каждую сэмью пришло бы это лакомство…

Слизывая кончиком языка с губ сладкую кровь южных ягод, аккуратно промакивая белой салфеткой, ставший багряным, карниз усов, он взял со стола тёмную, как каштан, прокуренную трубку. Стал вытряхивать, выскабливать из неё в хрустальную пепельницу прогоревший табак, орудуя маленькой костяной лопаткой.

* * *

…всё это время…Мгновенно схваченный, обезоруженный ретивой – натренированной охраной, генерал-лейтенант Власика (что занимался личной охраной Самого) – капитан Кучменёв стоял в раскоряку перед Ним, с круто заломленными назад руками и хватал окровавленным ртом воздух.

– Смир-рно! – приказал Власик и, не дожидаясь указаний Хозяина, (который увлечённый чисткой своей трубки, казалось, окончательно забыл о политруке), – едва заметно кивнул майору охраны, который, как палач, дозорил рядом с жертвой и, напрягая железный затылок, чутко ждал приказов начальника.

И в ту же секунду хромовый, со стальным вкладышем сапог майора, пыром саданул политрука в живот, разбивая всмятку внутренние органы, брызнувшие кровью и соком. Ему показалось, что в живот ворвался снаряд и, проделав дыру, вынес живую, пульсирующую сердцевину. Этим ударом, задохнувшийся окончательно от темнючей боли, Кучменёв был отсечён от прошлого, утратил с ним связь. Обмяк, повис пустым мешком на мускулистых руках дюжих энкэвэдэшников, коротко выбритые под «полубокс» бело-розовые головы, которых убедительно напоминали твёрдо-крепкие корнеплоды.

…В приоткрытой двери на всякий случай, на миг застряла голова личного секретаря Верховного, – тов. Поскрёбышева. Цепкие глаза сфотографировали происходящее, с верноподданническим усердием поймали мельком брошенный в его сторону взгляд Хозяина, вспыхнули пониманием – и тотчас тяжёлая дубовая дверь, так же бесшумно закрылась. Голова Поскрёбышева уже исчезла, но в воздухе ещё ощутимо витало жаркое собачье дыхание, и слюдяно розовел потный отблеск его залысин.

…Алексей со сломанными рёбрами, продолжал висеть на руках охраны, с выпученными, полными слёз глазами, выпуская изо рта незримый горячий пар боли. А в токающих висках напруженной лесой билась одна-единственная мысль: «Вот она твоя смерть! Сейчас! Сейчас…будет всё кончено!..»

Крепкий широкогрудый майор-особист, больно ударяя твёрдым, как камень, ребром подошвы по косточкам, раздвинул ему ноги. Он сделал это умело, заученными движениями. Так в кузнях ставят в станок лошадей перед тем, как подковывать. Сделал и, засопев, стал медленно, вразвалку расхаживать возле него. На его тупом и холодном, как наковальня лице, ровным счётом не было никаких эмоций, кроме пробегавшей порой, как тёмная вода подо льдом, судороги презрения.

– Говори, сука! Кому служишь? Кем завербован, гад? Когда?! Кто содействовал попасть в Кремль!

– Отвечайте, – спокойно добавил генерал-лейтенант Власик, сложив на груди длинные руки. – Рекомендую. Сами понимаете, капитан, вы проиграли. Вам лучше во всём признаться. Причём немедленно. Согласитесь, глупо умирать мучительно и долго, когда можно легко и быстро. Это лучше…когда быстро.

Генерал личной охраны Сталина, обращался к Кучменёву на «вы», при этом узкие-ломкие губы его брезгливо выпячивались. Было очевидно: он испытывал к фронтовому капитану сугубо временный служебный интерес, утолив который, больше никогда не вспомнит о нём, как о прошлогодней прихлопнутой мухе. Дознаватель-майор обращался на «ты», и в этом обращении было зудящее нетерпение, злость, тупая ненависть и лютая, по сути беспочвенная обида всех тыловых служб без исключения, на фронтовых командиров, с передовой, особенно с боевыми орденами-медалями на груди. Словом, клокотала-бурлила в нём плохо скрытая страсть оскорблённого человека, желавшего поквитаться.

– Говори, продажная тварь! – майор, закипая яростью, злым пузырящимся голосом рыкнул: – Говори, паскуда, пока я тебе язык клещами не вырвал. Обрезки…будешь давать показания!

Алексей пригнул голову, чуток прирассветил глаза, словно искал, откуда последует удар. Задержал взгляд на отутюженном, чисто выбритом Власике и тот, словно подтверждая угрозы майора, не повышая голоса, задал вопрос:

– Звание?.. Имя?..

– Капитан Кучменёв…– камнями упали слова. Собственное имя, произнесённое вслух, причиняло ему дополнительное страдание, словно палачи, завладевшие его телом, теперь, узнав его имя, приобрели над ним окончательную губительную власть.

– Воинская часть? Командир?..– генерал продолжил показательно раскручивать спираль допроса. – Откуда – куда? Всё по порядку, ну! – Там…у вас…в моих документах…всё есть… Так какого рожна…Зачем весь этот…балаган. Кому это всё нужно?

Кому-у? Или хотите…сделать из меня предателя? Врага народа?! Или козла отпущения?!

– Вот об этом и поговорим.

– Но я не предатель! Не враг наро-да-а!! Я…

– Молчать! Здесь вопросы задаю я. – Генерал с нарастающим гневом повторил вопрос. – Воинская часть? Командир!

Он затравленно молчал, дёргая кадыком, будто не расслышал слов, не понял, к кому обращён вопрос. Зыркая исподлобья заплывшими от кровавых синяков глазами.

– Здесь дураков нет, мразь. Одни правдорубы, – майор сгорстил пятернёй его светлые липкие волосы, отодрал упавшую на грудь голову, заглядывая в лицо. – Ну что-о, орденоносец, вспомнил?!

– 100-я дивизия…472 стрелковый полк, 2-й батальон…Комбат – майор Танкаев… – сипло выдавил политрук, проталкивая колючие репьи слов сквозь сухое горло, будто они, выталкиваясь, кровянили гортань. – Что вы…творите, генерал? С кем? А ты-ы..– он укусил взглядом мордатого особиста. – Ты – сука майор!…

Удар кулака ослепил его, но Кучменёв повторил:

– С-сука – ты майор… Причём конченная.

Майор со всей дури снова хрястнул с плеча. Удар оглушил его, но Алексей продолжая висеть на руках дюжих особистов, вместе с кровью схаркнул:

– Пробы…на тебе…ставить негде…Упырь!..

– Твою мать… – криво усмехнулся майор. – А диверсант-то у нас крепкий орешек…С гонором…Уважения с пристрастием требует св-волочь! Ещё рыпнешься…как говно, по стене размажу.

Политрук, удерживая своё помрачённое сознание на грани обморока, пытался протолкнуть ещё слова сквозь разбухшее горло, ставшее похожим на голенище кирзового сапога, но язык разбух во рту, словно его укусила оса.

* * *

Бывший пулемётчик полковой военной разведки майора Ледвига, – капитан Кучменёв – верил в свою удачу. Будучи убеждённым коммунистом, преданным партии, он, тем не менее, верил в своего ангела хранителя, сакральную хранящую силу которого, он чувствовал, всякий раз отправляясь в составе разведгруппы за «языком». Чувствовал он эту, оберегавшую его силу, и когда шёл, как по лезвию бритвы, по минному полю, по опасно-тонкому льду весенней, талой реки… И когда обнаруженные противником под шквальным огнём тащили на себе немецкого офицера. Вражеские пулемёты, как кровожадные хищные птицы, выклёвывали-выбивали железными клювами вокруг боевых товарищей, но его Смерть обходила…ровно берегла для другого особого случая.

…Но вот теперь, эта хранящая его сила, будто иссякший родник, пропала. Не было больше под сердцем этого прохладного родничка, сладкого чувства, оберегавшей силы, что укрывала его незримым щитом и подсказывала выход в безвыходной ситуации. Осознание сей потери – ледяной водой окатило с головы до ног, деморализовало его. Он вдруг ощутил себя ничтожным зёрнышком, попавшим в грохочущие челюсти каменных жерновов…Мальчишкой, под ногами которого начинали сыпаться камни, а сам он колеблется на шаткой кромке, за которой открывалась непроглядная синяя бездна…

…Как только его схватила охрана. Он мастак рукопашного боя, вспыхнул безумной мыслью: раскидать, насевших на него костоломов и бежать! Куда?.. Да хоть к чёрту на рога! Хоть броситься в окно на мостовую вниз головой…и дело с концом! Потому как знал – это премного лучше, чем быть брошенным в каменный подвал, где под неусыпными 2ласками» заплечных дел мастеров, через пару дней признаешься во всём, подпишешься собственной кровью под тем, о чём никогда и не слыхивал! Словом огребёшь по самые ноздри, потеряв имя и честь, навек покрывши себя несмываемым позором: предателя Родины, заговорщика, шпиона абвера, завербованного диверсанта…И ещё возьмёшь на себя грехи целой бочки арестантов, лишь бы перестали огнём-железом пытать, на дыбе с живого шкуру сдирать, да из яиц твоих смётка делать в дверном косяке…Уж эти краснопёрые «знатоки» в васильковых фуражках, ушастых галифе и навакшенных до зеркального блеска яловых сапогах, будь уверен, сумеют доказать: и твою дружбу в засос с разведками «союзных шлюх» – США и Британии… И тайную, греховную связь с нацистской Германией…А хочешь? – с фашистской Италией или злобной муреной – милитаристской Японией.

…Эта дикая мысль крутым кипятком ошпарила сердце…А что?! Крутнуться, вырваться из двойного захвата – ударить ногой охранника, ребром ладони перебить кадык другому, вырвать в мгновение ока пистолет из кобуры третьего, прошивая его нутро с ливером пулей. Бравый наставник майор Ледвиг любил в шутку говорить: «Обидеть фронтовика-разведчика может каждый. Но не каждый может успеть, перед ним извиниться. И ещё хорошо знал Алексей: бывших разведчиков не бывает».

Подумал, сгорстил волю в кулак, готовый к рывку… Но одного не учёл: в личной охране Хозяина, (а в этой спецслужбе числились исключительно офицеры) все были подстать легендарному майору Ледвигу, а то и покруче, – тщательно профильтрованные особистами – из рядов тех же разведчиков, отличников огневой-политической подготовки, а также мастеров рукопашного боя, с холодным оружием в том числе.

…и только Алексей налился решимостью, напряг плечи, как твёрдый ствол ТТ упёрся ему в затылок. Этот аргумент был более чем убедительным. Подавленный и смирный, он обречённо опустил руки. В следующую минуту, на него, как из рога изобилия посыпались вопросы дознания и удары – решающий миг был потерян. А, может, всё-таки нет?

* * *

…Свирепый майор продолжал рассматривать Кучменёва белёсыми, злобными глазами, моргал подслеповато бесцветными ресницами. Но оттопыриваясь, возле жертвы, он разглядывал капитана не всего целиком, а какой-то отдельный его фрагмент, как мясник, прежде чем рубануть топором по туше, выбирает требуемый кусок. Нашёл, и уже примерился ударить его ногой в пах, чётко помещая стопу в промежность, как вдруг все замерли, услышав требовательный стук чубука о столешницу. Вытянулись гусаками во фрунт, взяв равнение на Верховного, словно отлитые из олова. Генерал-лейтенант Власик умолк; слышно стало рваное дыхание политрука, со вздутых губ которого тянулась к полу лиловая слюна.

Политрук всё так же, как куль, висел на чугунных руках племенных выкормышей охраны, отсечённый от прошлого и от будущего, в каком-то затхлом узилище, в какой-то прослойке времени, стиснутой двумя горбами боли. И между этих красных, ободранных до мяса горбов, проглядывалась согбенная фигура Хозяина, сидевшего за столом с зелёной лампой и увлечённо копавшегося с трубкой. Очистив её и продув, он добрался, наконец, до своего любимого табака «Герцеговина Флор». Прихватил желтоватыми пальцами ароматную пряжу золотисто-коричневого табака с зелёным отливом, стряхнул лишнее в резной костяной ларей. Натолкал отмеренную пайку в обугленное жерло трубки, стал утрамбовывать, тепло поглядывая, как на старых кунаков – на другие обугленные трубки, разных размеров и форм, разложенные на столе. И вдруг, будто невзначай, вот только натолкнувшись взглядом на свою охрану, задержал на них долгий, прищуренный взгляд.

…Напоролся на пытливый, немигающий взгляд Вождя и политрук. И внутренне содрогнулся, внезапно почувствовав в нём – свою смерть. Тёмная, зловещая сила хлынула в него из этих прищуренных, полуоткрытых с тёмно-пигментными веками глаз. Окатила изнутри ледовитым потоком. Пропитала каждую горячую клетку, замораживая в ней кровяную каплю. Превратила мозг в чёрный лёд, где, как беспокойная креветка в льдине, застыла ужасная мысль. И когда Он, снова отвлёкся на своих телохранителей, потеряв интерес к нему, и мозг Алексея начал медленно оттаивать, то поселившийся в нём ужас не исчезал, трогал изнутри ледяными перстами.

– Э-э…ви, что остолопы, мне тут устроили? – обратился Он к Власику хрипловатым недовольным с грузинским акцентом голосом, столь хорошо известным по радиовыступлениям. – У меня что здэс – Лубянка, что ли? Ваши застэнки, а-а?…

– Виноват, товарищ Сталин. – Власик щёлкнул каблуками, держа руки по швам.

– Канэчно, виноват! Развэ…я нэ просил на паслэднем заседании твоих рэтивых архаровцев попридэржать свои аргументы в моём присутствии? Вэрно сказано: «Заставь дурака Богу малитца, он лоб расшибет». Так – нэт?

– Так точно, товарищ Сталин. Исправимся.

– А куда вы дэнэтись? – лицо Его передёрнулось раздражённой гримасой и он, не глядя на присутствующих, жадно засосал мундштук, окутался слюдяной табачной синью.

– Но мы же делаем своё дело, товарищ Сталин. Мы должны немедленно реагировать на любое поползновение…

– Имэнно «должны» – вот ключевое слово…в этом кантэксте, таварищ Власик.

– Так точно. Но мы стараемся. Согласитесь, захвачен и обезврежен…– генерал нервно кивнул на политрука. – Ведь, это…и есть наша главная задача.

– Тапорно работают тваи люди…Нэ следует пэрэгибать палку, таварищ Власик.

– Прошу извинить, товарищ Сталин. Не понял.

– Брось «ваньку» валять. Что тут панимат? Тапорно, значит грубо. Э-э…кто из нас русский: ты или я? – Сталин ткнул мундштуком в сторону Власика, хитро прищурил один глаз.

– Хм…Мы все советские люди, товарищ Сталин. Национальные приоритеты, как и классовые…у нас ликвидированы ещё в 17-ом году…

– Брось, я ж ни об этом, – Хозяин снова окутался ломкой синей вуалью дыма. – Гляди, что твои дуболомы сдэлали? Пагады пагады, нэ тараторь, как баба…Всё вэрно…Это правильно, что твои бойцы начеку…Маладцы, так дэржать! – вождь кивнул, стоявшим, как изваяния, особистам. Но вэрно и то…чито кабинэт Вэрховного Главнакамадующего – это нэ мэсто для допросов, – так же скрипуче и недовольно, с характерной расстановкой уточнил Сталин. Раскострил потухшую трубку, всосал сквозь мундштук горячий дым, выпустил из угла рта душистую голубую змейку.

…Пока они перекликались, недовольные друг другом, но зависимые один от другого, Кучменёв наблюдал всемогущего Вождя, старался судорожно упорядочить свои первые о нём впечатления.