Читать книгу Анжелика и ее любовь - Анн Голон - Страница 6

Дверь в смежную каюту открылась. Держа рукой край откинутой портьеры, на пороге стоял Рескатор.

Анжелика напряглась всем телом и холодно посмотрела на него:

– Могу я спросить вас, сударь, почему вы заперли меня…

Он прервал ее, сделав ей знак приблизиться:

– Пройдите сюда.

Голос его звучал еще глуше, чем обычно, и он два раза закашлялся. Она нашла, что у него усталый вид. В нем что-то изменилось, сделало его меньше… меньше андалузцем, сказал бы мэтр Маниго. Сейчас, пожалуй, он и вовсе не походил на испанца. Теперь она не сомневалась, что он француз. Впрочем, это не делало его более доступным. На маске поблескивали крошечные капельки воды, но сам он уже успел переодеться в сухое.

Пройдя в салон, Анжелика увидела валяющиеся в беспорядке плащ с широкими рукавами, короткие штаны, сапоги – все, в чем он находился на капитанском мостике во время бури.

Вспомнив о своих недавних размышлениях, она сказала:

– Вы испортите свои прекрасные ковры.

– Пустяки.

Он зевнул, потягиваясь.

– О, вот уж, верно, тоска для мужчины – иметь рядом с собой хозяйку. И как это люди женятся?

Он буквально рухнул в кресло около столика, ножки которого были надежно прикреплены к палубе. От сильной качки многие предметы попáдали. Анжелика едва удержалась, чтобы не поднять их. Замечание Рескатора дало ясно осознать, что от этого человека не приходится ждать любезностей и каждый ее жест послужит для него поводом унизить ее.

Он даже не предложил ей сесть. Вытянув свои длинные ноги, он, казалось, размышлял.

– Хороша была битва! – наконец сказал он. – Море, льды и наша скорлупка среди них. Слава богу, буря не разыгралась вовсю.

– Не разыгралась, – повторила Анжелика, – но все же море показалось мне очень бурным.

– Да нет, это еще не бурное. Но терять бдительность было нельзя.

– Где мы находимся?

Вместо ответа он протянул к ней руку:

– Дайте-ка мне зеркальце, которое вы там спрятали. Я был уверен, что оно вам понравится.

Он повертел его в руке:

– Еще одно доказательство того, что сокровища инков существовали… Иногда я думаю, неужели сказки о них – не сказки? Огромный индейский город с хрустальными башенками, стены, покрытые листами золота и инкрустированные драгоценными камнями…

Он разговаривал сам с собой.

– Инки не знали стекла: это зеркало сделано из золотой амальгамы. Вот почему, когда в него смотрятся, оно придает лицу роскошь золота и мимолетность ртути. Женщина видит себя в нем именно такой, какова она есть на самом деле: прекрасной и мимолетной мечтой. Это зеркало – редчайшая вещь. Оно нравится вам? Вам бы хотелось иметь его?

– Нет, благодарю вас, – холодно ответила она.

– Вы любите драгоценности?

Придвинув к себе стоящий на столе железный ларец, он снял тяжелую крышку:

– Взгляните.

Он поднял жемчужное ожерелье с застежкой из позолоченного серебра – восхитительные жемчужины молочного цвета, отливающие всеми цветами радуги. Продемонстрировав ей это сокровище, он положил его на стол и взял другое – длинное ожерелье, в котором жемчужины были с золотистым отливом, все одинаковой величины, одинаковой яркости, и казалось чудом, что их так много собрано вместе. Это ожерелье можно было десять раз обернуть вокруг шеи, и все равно оно спускалось бы до колен.

Анжелика бросила на эти чудеса недоумевающий взгляд. Они оскорбляли ее убогое платье из бумазеи, ее черный суконный корсаж, надетый поверх блузы из грубой ткани. В своем плебейском наряде она вдруг почувствовала себя неловко.

«Жемчуга?.. Я носила такие же прекрасные, когда была придворной дамой, – подумала она и тотчас же поправила себя: – Ну, пожалуй, не совсем такие же…»

Потом у нее мелькнула другая мысль:

«Конечно, всегда приятно иметь такие прекрасные вещи, но вместе с тем это было и тяжким бременем. Зато теперь я свободна».

– Хотите, я подарю вам одно из этих ожерелий? – спросил Рескатор.

Анжелика посмотрела на него почти с ужасом:

– Мне? Но что, по-вашему, я буду делать с ним там, куда мы плывем?

– Вы сможете продать его вместо того, чтобы продавать себя.

Она вздрогнула и почувствовала, как у нее вспыхнули щеки. Нет, право, никогда еще она не встречала мужчину, который бы при каждой встрече оскорблял ее с такой невыносимой заносчивостью и в то же время относился к ней с таким деликатным вниманием.

Он с любопытством наблюдал за ней своими загадочными кошачьими глазами.

Потом неожиданно вздохнул.

– Нет, – сказал он с разочарованным видом, – ни вожделения в ваших глазах, ни жадного огня, который зажигается в глазах женщин при виде драгоценностей… Это даже начинает раздражать.

– Если я так раздражаю вас, – ответила Анжелика, – зачем вы держите меня здесь? Вы даже не проявили простой любезности, предложив мне сесть. Поверьте, такое отношение не доставляет мне удовольствия. И почему вы продержали меня пленницей всю ночь?

– Этой ночью, – сказал Рескатор, – мы находились в смертельной опасности. Я никогда не видел, чтобы льды пришли в эти широты, где бури, которые случаются в дни равноденствия, очень злы. Я сам был удивлен, почувствовав их приближение, и мне пришлось одновременно противостоять двум опасностям, от объединения которых не жди пощады: буре и льдам, и я еще добавлю – ночи. К счастью, как я вам уже сказал, каким-то чудом внезапно изменился ветер, и море немного утихло. Мы смогли бросить все силы на то, чтобы избежать столкновения со льдами, и к рассвету нам это удалось. Но вчера вечером мы были на грани катастрофы. Вот я и послал за вами…

– Но почему? – повторила Анжелика в недоумении.

– Потому что корабль имел все шансы получить течь, и я хотел, чтобы в минуту смертельной опасности вы были со мною рядом.

Ничего не понимая, Анжелика уставилась на него. Неужели он говорит серьезно? Невероятно! Это опять его мрачные шутки!

Прежде всего, всю эту непостижимую грозную ночь она проспала, не подозревая, что опасность совсем рядом. И потом, как может он говорить, что хотел в час смертельной опасности видеть ее рядом с собой, когда сам с откровенным презрением оскорбляет ее.

– Вы смеетесь надо мной, монсеньор? Зачем вы смеетесь надо мной?

– Я не смеюсь над вами и сейчас скажу вам почему.

Анжелика уже овладела собой:

– Во всяком случае, если опасность была так велика, как вы утверждаете, то лично я, к вашему сведению, желала бы в такую минуту быть рядом с дочерью и своими друзьями.

– Особенно рядом с мэтром Габриэлем Берном?

– Да, – подтвердила она, – рядом с Габриэлем Берном и его детьми, я всех их люблю, словно это моя семья. Перестаньте считать меня собственностью и распоряжаться мною, как вам заблагорассудится.

– Однако нам надо обговорить кое-какие долги, я предупреждал вас об этом.

– Возможно, – ответила Анжелика, все более повышая тон, – но прошу вас на будущее: когда вы надумаете пригласить меня для беседы, делайте это в менее оскорбительной форме.

– Что вы имеете в виду?

Она повторила то, что сказал ей арабский врач: монсеньор Рескатор хотел бы, чтобы она провела ночь в его апартаментах.

– Но ведь так оно и есть. В моих апартаментах вы находились в двух шагах от капитанского мостика, и в случае опасности…

Он сардонически рассмеялся:

– А вы надеялись на нечто иное?

– Нет, не надеялась, – жестко сказала Анжелика, платя ему той же монетой. – Боялась – да, ибо ни за что на свете не хотела принимать знаки внимания со стороны человека столь малогалантного, человека, который…

– Не бойтесь. Я ведь не скрыл от вас, что ваш нынешний облик вызывает у меня глубокое разочарование.

– Слава богу!

– Лично я готов поклясться – здесь даже дьяволу уже нечего добавить! Какой крах! Я хранил в памяти волнующую одалиску с солнечными волосами, а нашел женщину в чепце, благонравную мать семейства, нечто вроде монахини… Поверьте мне, есть отчего изумиться даже такому закаленному пирату, как я, который на своем веку повидал много женщин…

– Сожалею, что с товаром произошла неувязка, монсеньор. Надо было бы как-то постараться сохранить его, когда он был в надлежащем виде…

– И ваше высокомерие вместе с ним! Экая заносчивость! Когда там, на невольничьем рынке Кандии, вы стояли, униженно опустив голову…

Анжелика снова пережила час своего позора. Час, когда ее, обнаженную, выставили напоказ под вожделенные взгляды мужчин.

«Оказывается, мне суждено было пережить нечто худшее…»

Его странный голос вдруг зазвучал серьезно:

– О, вы были так прекрасны, госпожа дю Плесси, когда ваше тело прикрывали только волосы, ваши глаза напоминали глаза загнанной пантеры, а на спине виднелись следы весьма нелюбезного обращения с вами моего друга маркиза д’Эскренвиля. В общем, вы были прекрасней, неизмеримо прекрасней, чем сейчас в своей буржуазной надменности… А если к этому добавить, что вы имели честь быть любовницей короля Франции, а это, естественно, окружало вас ореолом, то стоили вы дорого… Уж поверьте мне!

Это было уже чересчур. Он бросает ей в лицо клевету, которую она слышала только от придворных, а главное, возвращается к ее прошлому, давая понять, что раньше она была куда красивее. Ну и грубиян! Ее охватила ярость.

– Ах вот как! Вам мало моей спины в рубцах? Так смотрите же! Смотрите, что люди короля сделали с той, которую считали любовницей его величества!

Она принялась яростно рвать шнуровку корсажа, распуская его, и потянула за рукав сорочки, обнажив плечо.

– Смотрите, – повторила она. – Они заклеймили меня цветком лилии!

Рескатор поднялся и подошел к ней. Он осмотрел след от раскаленного железа со вниманием ученого, изучающего редкий экспонат. Ничто не отражало тех чувств, которые вызвало у него это признание.

– И правда! – сказал он наконец. – А гугеноты знают, что среди них находится особа, заслуживающая виселицы?

Анжелика уже сожалела о своем необдуманном поступке. Палец Рескатора словно бы невзначай ласково гладил маленький загрубевший шрам, и это прикосновение привело ее в дрожь. Ей хотелось снова натянуть на себя корсаж. Рескатор привлек ее к себе, положил свою твердую крепкую ладонь ей на запястье:

– Они знают об этом?

– Один из них знает.

– Так во Французском королевстве клеймят проституток и каторжников…

Она могла бы добавить, что так же клеймят женщин-протестанток и ее приняли за одну из них. Но ее охватила паника. Та самая паника, которую она уже не раз переживала, которая парализовывала ее в руках мужчины, когда тот пытался внушить ей, что желает ее.

– О, что за важность! – сказала она, вырываясь. – Думайте обо мне все, что вам угодно, но только оставьте меня в покое.

Рескатор с силой, совсем как в тот первый вечер, прижимал ее к себе, и она не могла ни поднять голову к жесткой маске, которая маячила над нею, ни оттолкнуть ее. Его рука была крепче, чем железный ошейник.

Другую руку он поднес к шее Анжелики, и его пальцы осторожно скользнули к груди, которую прикрывала только полурасстегнутая сорочка.

– Вы надежно прячете свои сокровища, – пробормотал он.

Уже давно ни один мужчина не позволял себе по отношению к ней такой дерзости. Она напряглась под уверенной рукой.

Рескатор был настойчив: он знал свою власть.

Анжелика не могла шелохнуться, она с трудом дышала. С ней происходило что-то странное. Ее бросило в жар, ей показалось, что сейчас она умрет.

Однако чувство самосохранения оказалось сильнее. Она с трудом проговорила:

– Оставьте меня! Отпустите!

Его лицо под маской сморщилось, словно от боли.

– Я внушаю вам такой ужас? – спросил он.

Он уже не удерживал ее больше.

Она отодвинулась к переборке, и ей пришлось опереться на нее.

Он изучающе смотрел на Анжелику, и она поняла, что ее реакция озадачила его.

Она совсем потеряла чувство меры, а это было так несвойственно ей.

«Ты никогда больше не будешь настоящей женщиной», – твердил ей какой-то внутренний голос, наполняя ее горечью. Потом она постаралась взять себя в руки: «В объятиях этого пирата?.. О нет, никогда! Он достаточно засвидетельствовал мне свое презрение. Кнут и пряник – вот, по-видимому, с помощью чего он добивался успеха у восточных женщин. Но со мною так не получится. Если я попаду в его сети, он превратит меня в несчастнейшее создание, порочное создание… А я и без него уже достаточно настрадалась из-за своих ошибок».

Но странно, в глубине души она чувствовала разочарование. «Иногда мне кажется, что он единственный, кто мог бы…»

Что с ней? Приятное беспокойство под вкрадчивыми пальцами – она снова познала это – вновь пробудило ее чувства, породило искушение уйти от одиночества? С ним она не знала бы страха, она уверена в этом, однако в ее глазах застыл ужас, и он, должно быть, читает его в них. Но он не знает, что не он тому причиной.

И сейчас еще она не осмеливалась смотреть на него.

Как человек умный, Рескатор, казалось, принял свою неудачу философски:

– Честное слово, вы защищаетесь более яростно, чем какая-нибудь девственница. Кто бы мог подумать!

Скрестив руки на груди, он облокотился о стол.

– Ну ладно. Ваш отказ – дело серьезное. А как вы относитесь к нашей сделке?

– Какой сделке?

– Мне кажется, я правильно понял, когда вы пришли ко мне в Ла-Рошели, что в обмен на то, что я возьму на судно ваших друзей, вы вернете мне рабыню, которой я не сумел воспользоваться согласно моим желаниям и моим правам.

Анжелика почувствовала себя виноватой, как торговец, уличенный в том, что он пытается нарушить условия договора.

Когда она под проливным дождем бежала по ландам, одержимая единственной мыслью вырвать своих гонимых королем друзей из этой проклятой страны, она знала, что, обратившись за помощью к Рескатору, принесла в жертву себя. Но тогда все это показалось ей пустяком. Важным было одно – помочь им бежать.

Теперь он напоминал ей, что пришло время платить долг.

– Но… разве вы не сказали сейчас, что я не нравлюсь вам? – спросила она с надеждой.

У нее был просто дар веселить Рескатора.

– Женские плутни и недобросовестность в выполнении своих обязательств всегда лишены доводов, даже самых нелепых, – проговорил он наконец сквозь хриплый смех, в котором ей послышалась угроза. – Дорогая моя, здесь я хозяин! Я могу позволить себе изменить свое мнение даже в том, что касается вас. Вы не лишены обаяния. В гневе вы весьма обольстительны, и в вашей порывистости есть свое очарование. Признаюсь вам, уже не первый день я мечтаю избавить вас от ваших чепчиков и монашеских одеяний и больше обнажить то, что сейчас вы соизволили лишь приоткрыть мне.

– Нет, – сказала Анжелика, теснее кутаясь в свои одежды.

– Нет?

Он подошел к ней с показным небрежением. Она сочла, что у него тяжелая, напористая походка. Несмотря на внешнюю развязность, что все же отличало его от строгого идальго, он изображал из себя сурового испанского гранда. Иногда он выходил из этого образа. Забавлялся, развлекался. А потом вновь проявлял свою безжалостную властность, и тогда ей становилось страшно.

В эту минуту Анжелика знала, что если даже она соберет все свои силы – и физические, и моральные, – это ее не спасет.

– Не надо, – сказала она торопливо, – это невозможно! Ведь вы уважаете законы ислама, вспомните, они гласят, что нельзя силой брать чужую жену. Я связана обещанием с одним из моих друзей. Мы должны пожениться… через несколько дней… прямо здесь, на корабле.

Она несла невесть что. Но ей нужно было срочно возвести между ними стену. Вопреки ожиданиям ее слова произвели впечатление.

Рескатор резко остановился:

– Один из ваших друзей, вы говорите? Раненый?

– Д… да.

– И он-то и знает?

– Что знает?

– Что вы клеймены цветком лилии?

– Да, он.

– Ого! Для гугенота это мужественный шаг! Плениться такой потаскухой!

Его возглас поразил ее. Она приготовилась к тому, что он встретит эту новость каким-нибудь циничным замечанием. А он казался задетым.

«Это потому, что я напомнила ему о законах ислама, он относится к ним с уважением», – подумала она.

Словно прочтя ее мысли, он яростно бросил ей:

– Законам ислама я придаю не больше значения, чем вере тех христианских стран, откуда вы плывете.

– Вы нечестивец, – сказала испуганно Анжелика. – Не говорите таких слов сейчас, когда благодаря Богу мы спаслись во время бури.

– Бог, которому я воздаю благодарность, даже отдаленно не имеет ничего общего с Богом – сообщником несправедливостей и жестокости вашего мира… Старый мир прогнил, – заключил он с горечью.

Эта диатриба была так неожиданна для него. «Я его задела», – снова подумала Анжелика.

Она была обескуражена этим, как Давид, победивший Голиафа с помощью обыкновенной пращи.

Она увидела, как Рескатор снова тяжело опустился в кресло около стола и, взяв из ларца тяжелое жемчужное ожерелье, стал рассеянно пропускать жемчужины между пальцами.

– Вы давно его знаете?

– Кого?

– Вашего будущего супруга.

В его голосе вновь звучал сарказм.

– Да… давно.

– Несколько лет?

– Несколько лет, – подтвердила она, возвращаясь мыслями к всаднику-протестанту, который проявил милосердие и пришел ей на помощь, когда она искала цыган, похитивших ее маленького Кантора.

– Он отец вашей дочери?

– Нет.

– Даже так! – Рескатор снова презрительно усмехнулся. – Вы знаете его несколько лет, но это не помешало вам разрешить сделать себе ребенка красивому любовнику с рыжими волосами?

Сначала она даже не поняла его. «Какой любовник с рыжими волосами?»

Потом кровь бросилась ей в лицо, и она едва сумела сохранить выдержку. Глаза ее метали молнии.

– Кто дал вам право разговаривать со мною таким тоном! Вы не знаете моей жизни. Не знаете, при каких обстоятельствах я встретилась с мэтром Берном. При каких обстоятельствах у меня появилась дочь. По какому праву вы оскорбляете меня? По какому праву вы допрашиваете меня, как… как полицейский?

– Я имею на вас все права.

Он произнес эти слова бесстрастно, мрачным тоном, но тон этот показался ей более опасным, чем его угрозы. «Я имею на вас все права…»

Это прозвучало как нечто неотвратимое. Она уже не пыталась принять его слова за шутку, поняв, что находится в его власти.

«Я все равно убегу от него… Мэтр Берн защитит меня!»

Она растерянно огляделась, у нее было ощущение, будто все это происходит не наяву, будто она пребывает где-то вне мира, вне времени.