Читать книгу Грехи отцов - Анна Христолюбова - Страница 8

*******

Ещё месяц назад ничего скучнее и неприятнее бальной повинности для Алексея не было. И время, проведённое на куртагах и балах, он почитал бесславно погибшим.

Самое обидное, что, в отличие от караулов и прочих хозяйственных и служебных мероприятий, посещение балов не было обязательным для всех. Для этой цели отбирали стройных, высоких, миловидных и «отменно в танцах упражняющихся». Ладыженский подходил по трём пунктам из четырёх, о чём не переставал горько сожалеть два последних года.

Балы кадеты посещали не ради развлечения. Повинность была не лучше караула – юношам вменялось… танцевать с дамами, которые не пользовались популярностью у кавалеров. И сопровождающий офицер, надзиравший за этим отрядом галантности, строго смотрел, чтобы никто из молодых людей от дела сего не уклонялся и дам востребованных на танец не приглашал.

Вот и сейчас пары выстроились для менуэта, и Алексей уж было порадовался, что, похоже, все дамы при кавалерах, как заметил княжну Путятину, скромно жавшуюся в уголке. И вздохнул тяжко. Отлынить не удастся – вон, фон Раден уже смотрит сурово.

Алексей пересёк зал и поклонился княжне. Та покраснела. Она всегда краснела так мучительно, что изборождённое оспой лицо становилось бурым. Бедняжка была на редкость некрасива: длинный нос, узкое личико, близко посаженные глаза и большой тонкогубый рот. И оспа… Оспа, способная превратить в чудовище даже красавицу.

Алексей жалел её – не повезло бедняжке. Впрочем, танцевать с княжной ему даже нравилось: с ней не нужно было вести беседу – от волнения девица сильно заикалась и оттого расстраивалась до слёз. Но иногда во время танца, о чём-то задумавшись, она начинала двигаться свободно и грациозно, и танцевать с ней становилось даже приятно.

В соседней паре какой-то разодетый, как павлин, кавалер вёл незнакомую барышню. Видно, недавно выезжать начала – Алексей знал в лицо уже всех завсегдатаев. Недаром посещал эту каторгу по пяти раз в месяц.

Он взглянул снова: какая осанка, прямо королева! И движения мягкие, плавные… За эти два года он научился отличать врождённую грацию от механичной заученности.

Хорошо бы, у неё на следующий танец кавалера не оказалось. Алексей вновь взглянул на незнакомку. Глаза их встретились, и он чуть улыбнулся ей.

Проводив княжну Путятину назад в её уголок, Алексей вернулся на отведённое кадетам место возле музыкантов. Нашёл взглядом барышню с королевской осанкой – разумеется, она была приглашена. Он усмехнулся своему разочарованию – похоже, эта выставка любочестия начинает ему нравиться. Кто бы мог подумать!

Алексей заметил полную немолодую даму и уже собрался идти в её сторону, когда рядом прозвучал голос, от которого сердце провалилось вниз, и сбилось дыхание:

– Позволите пригласить вас?

В одно мгновение он забыл обо всём, и о скуке бала, и о суровом лице фон Радена, и о дурнушках, и о прелестницах. Она…

Поспешно, точно дама могла передумать, он схватил протянутую руку. Поклонился. Под тягучие, томные звуки изысканного менуэта Алексей пожирал её взглядом. Какое прекрасное, божественно прекрасное лицо! Кожа, словно атла́с, глаза огромные, глубокие, будто бурная океанская бездна, в которой он всякий раз терпел крушение; нежная гибкая шея, тонкая и хрупкая, и трогательная родинка над левой ключицей.

…Впервые Она пригласила его шесть недель назад на маскараде. Тогда Алексей не видел её лица, только стройный стан, прекрасные глаза в прорезях маски и дивную улыбку. Потом был бал у Оболенских, и Она вновь выбрала его из сотен кавалеров. С того дня «бальная повинность» перестала быть для Алексея наказанием…

– Отчего вы всегда так серьёзны, точно не танцуете, а сражаетесь? Вы не любите танцев?

От волнения у Алексея перехватило дыхание, сердце стукнуло почему-то в горле, и мгновенно пересохло во рту. Он был первым в кадетских науках, но искусство флирта не входило в учебную программу.

Алексей облизнул сухие губы, открыл и закрыл рот, беспомощно глядя на свою даму – в голове не было ни одной мысли. Ни единой.

Глаза незнакомки смеялись.

– Вы не знаете по-русски? Или вы меня боитесь? – От её голоса, глубокого, волнующего, вдоль позвоночника пробежала судорога, и на миг потемнело в глазах.

Молчать дальше было неприлично, и Алексей, как головой в невскую полынью бултыхнулся – заговорил быстро, страстно, на одном дыхании и не вполне понимая, что именно говорит:

– Боюсь… я боюсь, что больше вас не увижу! Я начинаю мечтать о встрече с вами, едва заканчивается бал… Я жду следующего бала и боюсь его! Боюсь, что вы не появитесь… боюсь, что пройдёте мимо, не взглянув… боюсь, что всё это только сон… Боюсь проснуться…

Слова, сумбурные, неловкие, закончились, и, осознав собственную дерзость, Алексей весь покрылся холодным по́том. Что он нагородил?.. Господи, какой ужас! Сжав в кулаки леденеющие ладони, он не смел посмотреть на Неё, боясь увидеть, как из глаз уходит теплота и каменеет прекрасное лицо. Тонкие пальцы на миг сжали его руку.

– Не бойтесь… – Алексей с изумлением увидел, что она улыбается. – Вам смелость к лицу. Храбрец – возлюбленник Фортуны.

Нечто странное вдруг прозвучало в Её голосе, словно сквозь лёгкий морской бриз вдруг донёсся не то шум далёкого сражения, не то пение сирены – что-то притягательное, волнующее… и опасное.

После танца он проводил даму туда, куда она указала, и вернулся к остальным, продолжая грезить наяву. Глаза выхватили тонкий стан, и сердце сжалось от острого и неприятного чувства, когда Она улыбнулась высокому красавцу Лопухину, пригласившему её на котильон.

– Очнитесь, Ладыженский! Сладкие сны будете смотреть в постели! Вон графиня Опраксина без кавалера. Займитесь делом!

Раздражённый голос капитана словно сверг с небес на землю, и Алексей даже оглянулся по сторонам, точно не сразу вспомнив, где находится.

нараспев продекламировал извечный Алексеев злопыхатель, Карл Шульц из третьей роты: – А повествует сия аллегория о том, что танцы с прелестницами погубительны для службы.

С первого дня пребывания в академии Алексей испытывал необъяснимую острую антипатию к этому манерному красавчику. Барон в долгу не оставался и отдавал его даже с прибытком.

Обычно Алексей не жаловал противника не то что бы словом, но даже и взглядом. Но стоящие рядом однокашники старательно прятали ухмылки, и промолчать значило потерпеть поражение. Он поднял глаза и уставился Шульцу между бровей.

Губы Карла кривились ядовитой змеиной усмешкой.

– Я наслышан, сударь, что виршеплетение – не самый сильный из ваших талантов. Но удручаться не стоит, вы определённо делаете успехи. После преизящной рифмы «пардон – афедрон4» ваша нынешняя кармина5 сродни Гомеровой Илиаде.

Кадеты захохотали, Шульц позеленел.

История о том, как дремавший на занятиях изящной словесностью Шульц срифмовал спросонья с «пардоном» это не самое куртуазное слово, давно уже стала кадетским анекдотом.

Получив нагоняй от Радена, Алексей добросовестно отправился развлекать дурнушек, и вечер потёк своим чередом.

Разъезжались за полночь. Отчего-то после балов Алексей всегда чувствовал себя лошадью, что два часа упражнялась под упитанным всадником в полной экипировке – ноги заплетаются, бока в пене и нет сил заржать. И ни единой мысли в голове. Никакая муштра на плацу не давала такого эффекта.

На крыльце задержались, ожидая, пока граф Ростопчин с многочисленным семейством погрузится в экипаж. Сырой ветер бросил в лицо мелкий колючий снег.

Кто-то тронул Алексея за плечо. Обернувшись, он увидел лакея в богатой ливрее.

– Велено передать, – шепнул тот, и в ладони очутился клочок бумаги.

Прежде чем Алексей успел задать хоть один вопрос, слуга бесследно растворился в толпе.

С трудом сдерживая любопытство, Алексей сунул записку за обшлаг рукава. Привычная дорога до Васильевского острова показалась бесконечной, и, едва очутившись в своей комнате, где уже давно спали молодым, здоровым сном однокашники, Алексей дрожащими пальцами зажёг свечу и поднёс к ней записку.

«Завтра. В полночь. Дом на Нижней набережной, против лавки купца Смита. Записку возьмите с собой», – прочёл он в неровном, трепещущем свете, и сердце в который уже раз совершило кульбит и приземлилось не на месте.