Читать книгу Несущие Свет - Анна Таури - Страница 4

Я давно мечтала жить в этом городе, и вот, наконец, меня взяли на работу. Да, обычным бухгалтером, да, в небольшой компании, и с зарплатой было достаточно скромно, но ведь это был столь любимый мною город. Мне очень повезло. Впрочем, рассказ не о работе. Он о Ней.

Елена Андреевна была «знакомой подруги сестры мужа дальней родственницы», и у нее почти в самом центре города пустовала комната в просторной квартире старинного дома. Мама через каких-то знакомых вышла на нее, и та согласилась принять меня – так я и стала у нее жить. Первое время я честно норовила оплатить аренду, ведь жилье бесценное, но она только отмахивалась – не стоит, мол – а в глазах мелькало выражение, будто это она мне еще что должна. Странное выражение.

Прекрасная женщина. Вот сижу и думаю, как можно описать ее сухими строчками, вместить этот необъятный образ в горстку слов. Никак…

Она была для меня тайной. Простой, по-домашнему уютной и бесконечно загадочной. Лет ей было около сорока пяти. У нее были длинные (аж до пояса) русые волосы, ниспадающие водопадом невероятной красоты, и огромные серые глаза – мудрые, понимающие, с хитрым огоньком.

Слегка полная, невысокая… Ну вот, стараюсь описать, а мои фразы абсолютно ни о чем не говорят. Как вам передать, кем она была? Как она говорила, ходила? Сколько в этом всем было изящества, гармонии? Даже сейчас, когда представляю себе ее образ, мне становится спокойно и легко, словно передо мной была фея или ангел.

И невероятная коллекция книг в доме. В этом была вся она: хорошие, да что там – прекрасные книги, все до одной, где каждая – шедевр. Я всегда много читала, чем и заработала очки с прилегающими вечно красными пятнышками на переносице, которые то и дело хочется потереть, особенно когда нервничаю.

Эти книжные стеллажи были моим раем. Отдельно полки с классикой, отдельно – с модерном, дальше искусство, эзотерика, философия, психология. Но нигде ни одной банальности, ничего посредственного. Казалось, там, на этих полках из соснового дерева, крытых темно-красным лаком, приютилась и мирно дремала вся душа человечества, все, что в нем есть великого.

А еще она была мастером слушать. Это мастерство шло у нее изнутри, и было абсолютно естественным. Одного ее присутствия было достаточно, чтобы знать, что ты не один. Сколько раз она меня спасала одним взглядом, одним понимающим кивком. И никогда никаких нравоучений, заученных фраз. Она просто была рядом, и я говорила, говорила до тех пор, пока сама не находила нужный ответ. И в тот момент хитрые огоньки ее глаз взрывались радостью – как смотрят на ребенка, который наконец-то сам, ни за что не держась, прошелся по комнате…

Мы часто (особенно в так частую тут непогоду) могли сидеть вечером за чаем. За очень хорошим чаем (ну, это уже была моя слабость). Иногда говорили, а иногда просто слушали. Как друг друга, так и мир за окном, ветер ли, дождь ли, метель ли за тонким окном. И становилось так тихо и спокойно, будто времени не существует.

Я только переехала, и была в таком восторге от города, что мне бесконечно хотелось рисовать все-все-все. Первая же картина давалась с огромным трудом. И когда я ее закончила, то решила подарить Елене Андреевне. На картине был изображен средневековый город – вид из окна где-то высоко под крышей, и весь город был виден как на ладони: тропы, аллеи, дома, люди – все заняты своими делами, и все вместе – целая жизнь. Мне хотелось отразить душу того места, где я тогда жила, так, как я его чувствовала и видела.

Она с неподдельным интересом и восхищением долго-долго смотрела на картину. Мне же было одновременно и неудобно, и радостно – получилось, значит. Потом улыбнулась, все еще отрешенная: «Спасибо. Это… чудо просто». А я была бесконечно рада.

Работала она в школе психологом. Я долго не понимала, зачем ей эта школа. Она была настолько хороша, что частная практика у нее бы процветала, и мне тогда казалось, что ее дар пропадает, обесценивается. Скольким бы людям она могла помочь… Ведь в школе это лишь формальность. На мой вопрос – как же так, она сначала задумалась, а потом ответила, что «на детей еще можно повлиять». Я тогда никак не могла понять, о чем это она.

В тот день мне позвонили прямо среди дня из школы, где она работала, и спросили, не знаю ли я, почему она не вышла на работу. Ответила, что не знаю, и что сама не видела ее со вчерашнего утра. Я тогда пришла домой очень поздно и сразу легла спать. Утром же уходила рано, и мы не пересеклись. А у самой внутри так и скреблись кошки… Что-то не так, что-то неладно.

Я отпросилась с работы и, волнуясь, и одновременно уговаривая себя, что все в порядке, поехала домой. Как сейчас помню ту тишину в ее квартире. Такая жуткая, бесплотная и одновременно живая. Бесконечная тишина. «Елена Андреевна!» – позвала я, но из горла вырвался лишь сдавленный глухой хрип. Чуть набравшись мужества, позвала громче.

Ти-ши-на.

Я долго стояла у двери в ее комнату и боялась дотронуться к ручке, слушала взбесившееся биение сердца и вспоминала, как в детстве, каждый раз приходя со школы, обыскивала весь дом на наличие трупов. Я почему-то была уверена, что должен был прийти маньяк, зарезать всех, а следом и меня. И радовалась, когда таких не оказывалось. И так каждый день, много лет подряд.

Но кто бы знал, что кошмары иногда сбываются.

Я открыла дверь комнаты: шторы на окнах были задвинуты, стоял полумрак, а по центру комнаты, как изваяние, как неотъемлемый атрибут интерьера, сидела Елена Андреевна, скрестив ноги, напротив моей картины. Длинные светлые волосы красиво лежали на спине.

Я еще раз позвала, и ответом мне была тишина, еще громче – тот же результат. Сердце бешено забилось, я подошла, аккуратно тронула ее за плечо, и мне показалось, что я прикоснулась к статуе – она была твердой и холодной… Холодной, черт! И только тогда до меня дошло. Я начала судорожно проверять пульс, но и кожа на ощупь была холодна. Пульса не было. Не было и дыхания. Я не могла, не хотела поверить… А она сидела, как Будда – глаза закрыты, уголки губ будто улыбаются, и моя картина перед ней.

Дальше было все, как в тумане. Я что-то ей говорила, шептала, настаивала, плакала. Растерявшись от шока, позвонила обратно в школу, и, услышав голос директора, еще сильнее разревелась:

– Да-да. Это я. Нина. Вы приезжайте, хорошо? – говорить сквозь слезы было очень тяжело. – Пожалуйста, хоть кто-нибудь, приезжайте. Она… холодная.

Ожидание было жутким. Приехал директор, за ним скорая, а потом было даже некогда задуматься – так много нужно было всего подготовить, решить и сделать для похорон, что я превратилась в бесчувственного робота, механически выполняющего свои функции.

А после погребального обряда я уехала домой, так как больше не могла оставаться в городе – мне было страшно и… я чувствовала себя виноватой. Я была уверена, что этого не случилось бы, что все было бы иначе, если бы я не задержалась в тот вечер и если бы не… моя картина.

Долго-долго я приходила в себя и все себя корила. Я перестала рисовать и три года не бралась за кисть. Елена Андреевна завещала квартиру мне, но я не могла в ней жить.

И вот, по прошествии трех лет она начала мне сниться. Каждую ночь. Мама испугалась, когда я ей сны пересказала, и на время задумалась, а потом спросила: «Ничего она не просила у тебя?» А я вспомнила странную фразу в завещании – что-то туманное про открывающий сердце ключ в бронзовой шкатулке.

– Езжай прямо завтра, не откладывай. Душу ее непокоишь сколько лет, нельзя так.

– Боюсь я туда ехать…

И вот я здесь, и не так уж оно и страшно. Одиноко только, пусто. Запах пыли, старья, неживое все. Снова очень долго не решалась зайти в ту самую комнату, все боялась пережить шок повторно. Я ходила по квартире, задумчиво трогала пыль, заварила чай, долго смотрела в окно и только потом решилась войти в ее комнату.

Загадка оказалась прямым текстом. Бронзовая шкатулка стояла на столе среди свечек, ваз и письменных принадлежностей. Внутри шкатулки обычный ключ. «Открывающий сердце…» Я задумалась и оглянулась в поисках сердца.

Мне почему-то казалось, что это тоже должна была быть шкатулка. Но ничего подобного я так и не смогла найти во всей комнате. Я долго заглядывала во всякие шкафчики и ящички – ничего, что можно было бы хотя бы косвенно принять за сердце. А потом подняла голову на мою картину. То самое окно, средневековый город за ним, на площади статуя – сердце, опоясанное терновым венком, из ран которого растут розы, сплетаясь с терном.

Отодвинув картину, я нашла в стене шкаф, скрытый в нише. А в нем – кипу бумаг, аккуратно разложенных по папочкам, стопочкам, конвертам. И на каждой – имя. Документы, что ли?

Имена, имена, имена, никаких названий. И вдруг я наткнулась на свое имя. Долго не могла поверить. Трижды проверяла, будто мое и так никудышнее зрение решило вовсе меня обмануть. Нет. Я.

Любопытной Варваре… Оглянулась, как вор – и открыла. Рассказ. Три листика, а там… Катились по щекам слезы, размывали строчки. Три листа. И в них была вся я, вся моя жизнь, было все, что…

Я долго не могла поверить.

А потом еще больше удивилась, увидев дату написания… Откуда она уже Тогда все это знала? Как это вообще возможно? Там была вся моя история, до сегодняшнего дня и даже дальше…

Перелистала остальные. Такие же рассказы – разные, простые, смешные, добрые и грустные, с приключениями, но неизбежно хорошим концом. И опять мой. Все так и было.

Страшно хотелось закурить, хоть обычно я и не курю. Но тут желание стало непобедимым – затянуться дымом, горьким, обжигающим горло, глубоко-глубоко, так, чтобы в каждую клеточку тела. И не думать… Вдыхать едкий дым до головокружения, и чтобы ни одной мысли…

Пришлось выйти на улицу за сигаретами, а как только вернулась, чуть закрыв за собой дверь, наконец затянулась, прижалась спиной к стене и медленно сползла по ней.

Отрешенность. Закрыть глаза. И только дрожь по телу. Три листа. Черные буквы. Чья-то жизнь. В данном случае, моя. Откуда она знала? Тогда?

И что, те другие имена, там тоже? Кипа бумаг… Это же сколько людей, сколько жизней! Я снова зашла в комнату. Стопочки файлов и папок теперь валялись в творческом беспорядке на полу. Имя. Я начала вспоминать. Кого-то, о ком бы она говорила мне тогда. Интересно, а Марго тут будет? Через несколько минут, чуть было не отчаявшись, нашла. «Марго К. 3Б класс». Я помню, как она рассказывала тогда об этой удивительно талантливой, но очень замкнутой девочке, и о ее проблемах в семье. Здесь же все было тонко и радостно, и тоже… на много лет вперед.

Порывшись, нашла телефонную книжку Елены Андреевны. Номер Марго действительно оказался там. Маму звали Наташа. Молясь, чтобы цифры остались теми же и чтобы кто-то был дома, я набрала номер, слушая грохот бьющегося сердца. Женщина взяла трубку. Я сбивчиво представилась новой школьной учительницей, которая решила поинтересоваться учениками, и расспросила об успехах Марго. Все совпадало. Мало того, мама была вне себя от радости, так как они только вернулись с конкурса, который Марго выиграла…

И вдруг я поняла. Она не знала, она… она писала… Писала и исправляла наши судьбы.

Начала листать дальше. Дима, Паша, Антонина, Сергей, Света, еще одна Нина. Посчитать бы. Вот тебе и школа. «Дети… на них еще можно повлиять», – вспомнилась мне задумчивая Елена Андреевна. Светлая, большая, роскошные волосы, словно крылья. Могло ли так все быть? И что же такого читала она в наших судьбах, чтобы переписывать их ночами, чтобы менять по своему велению, чтобы брать на себя ответ за нас, чтобы без спроса нести горстями счастье? Я прочитала еще несколько листов, дальше не стала лезть. Судьбы. Все удачные, добрые. Все начинаются с конфликта, а разрешаются радостью.

Мне вдруг показалось, что она отдала нам всю свою радость. Сможем ли мы правильно пронести ее на плечах? Незаслуженную, вплести ее в жизнь мира, сделать его лучше… Хотя, что это я? Она уже за нас все сделала… Когда одному человеку в мире становится светлее, то и всему миру тоже. А теперь посчитать, сколько здесь нас…

Ангел?

Ведьма?

Фея из сказки?

Что за чудо из чудес два с половиной года жило за стеной, а я и не замечала?

Тайна.

Загадка.

Елена Андреевна.

Все, заканчиваю писать. За окном светает. Значит, пора спать. Сегодня (уже вчера) целый день гуляла по городу. Он прекрасен. Купила краски, холсты и много кистей, дорогих, хороших. Наконец-то. Завтра буду рисовать. Три года. Как же я соскучилась по рисованию.

Видела вчера одного дедушку. В метро. Совсем старенький. Он держал листок с цитатой и надписью «Разобраться». Я так смеялась. По-доброму, конечно. Ему уже на тот свет пора, а он все «разобраться».

Хочу его нарисовать.

Мне кажется, я смогу ему подсказать.

Только это будет утром.

А сейчас спать.