Читать книгу Шоколадный папа - Анна Йоргенсдоттер - Страница 16

Прямоугольные дома-коробки, желтые и розовые. Они теснятся по соседству с большими и маленькими парками, детскими площадками, автостоянками, велосипедами, людьми, собаками, и в спальне одного из этих светло-желтых домов из-под одеяла торчат странного цвета волосы, собранные в хвостик. В гостиной той же квартиры, в том же самом доме – Андреа. Она ничего не делает, на ней длинная красная футболка с Микки-Маусом на животе. Она смотрит на подлокотник нового дивана из «Икеи», на дверь спальни, потом снова на подлокотник. Потом на крепко спящего Марлона: он всегда крепко спит после их ссор – ссор Каспера и Андреа.

«Единственное место на земле, где движение невозможно, – это любовь», – думает она. Любовь связывает по рукам и ногам. Можно убегать, можно драться, но от чувства влюбленности никуда не деться. От чувства связанности с другим.

Она сидит на новом голубом диване, и ей хочется грызть подлокотник. До свадьбы осталось всего несколько недель, и вот сегодня ночью кто-то из них вдруг решил отказаться – скорее всего Андреа. Что она сказала? Она не помнит, что-то вроде «ужас» или «а что если» – совершенно естественная реакция! Но Каспер повернулся к ней спиной и, возможно, заплакал. Нелегко слышать такие слова.

Во всяком случае, он рассердился. Сказал, что вот он и надоел ей, как вовремя! Но это же неправда.

Конечно, он рассердился, и его можно понять, хотя он никогда не становится таким, как Андреа: не повышает голоса и не впадает в истерику. Она же кричит, пока не наступает тишина, пока не приходит время ложиться спать. Но она не может уснуть, если он лежит спиной к ней. А вдруг они в ссоре, а вдруг он обижается? Андреа сидит на диване и ждет, когда подействуют утренние таблетки, когда проснется Каспер и снова станет ближе. Они снова встретятся, и все будет сиять и сверкать. Она так ждет этого: ждет, когда начнут действовать таблетки, когда страх в ее теле станет меньше и, возможно, покажется нелепым.

Она не в состоянии рассказать о своей жизни по порядку. Вот она на гравиевой дорожке, ведущей к летнему домику Дедушки-переплетчика далеко на севере, скачет туда-сюда в майке, на которой нарисован Бесхвостый Пелле, Майя и Пелле[13] в сердечке. Когда-нибудь и она будет сидеть вот так с кем-нибудь, обведенная сердечком. Андреа подбегает к коровам и поет: «Тра-ля-ля, тра-ля-ля, на дубу поет свинья!» Пусть скачет туда-сюда. Четко следовать хронологии – это не для нее. Ей, несмотря ни на что, в равной мере десять, семнадцать и сорок девять. По документам ей двадцать один, скоро двадцать два. «А мышата просто так на дворе жуют табак!» Все не так – разве это смешно? Она помнит – нет, неверно, этого она не помнит. Не помнит долгую дорогу в город Дедушки-переплетчика. Может быть, там все и началось. Сцена первая. Андреа царапает новую обивку, а Каспер спит: наверное, вообще не собирается вставать сегодня, не хочет видеть, как она боится свадьбы. Не лучшее начало дня.

– Боже мой, вы же еще такие молодые, – говорит Лувиса по телефону, когда Неугомонная Андреа звонит, терзаясь ночными сомнениями, перерастающими в панику, – зачем так спешить?

– Потому что неизвестно, что будет дальше, – отвечает Андреа и в то же мгновение ощущает блаженство во всем теле: «Собрил» растекается сначала по руке, которая держит трубку, потом поднимается к голове, мысли в которой становятся добрее, а потом опускается ко рту, который уверенно, спокойно произносит: – И я буду любить Каспера до конца своих дней.

– Откуда тебе знать?

– И правда, неоткуда, но я же могу надеяться и верить, разве не так? – Она думает о том, как, должно быть, страшно Лувисе. Ей приходится думать, что страшно именно Лувисе, а не ей. Что они не связаны. Иногда – например, сейчас – Андреа вынуждена напоминать себе, что Лувиса – один человек со своим собственным прошлым, а Андреа – другой, взрослый (да-да!) человек, жизнь которого почти не похожа на жизнь Лувисы. Ведь правда, Эва-Бритт?

– Конечно, несомненно, ты должна надеяться и верить, – отвечает Лувиса, и Андреа понимает, что нужно ухватиться за прекрасное здесь и сейчас. Кто знает, а вдруг завтра… вдруг он выйдет на улицу и больше не вернется?

– Я не боюсь. Мы же почти одно целое – я и Каспер. – А в день свадьбы она, черт возьми, будет счастливее, чем когда-либо, счастливее всех на этой вертящейся планете. За исключением Каспера: пусть он будет счастливее нее, если это возможно. Они будут сиять наперегонки, сиять от любви и уверенности: все так, как должно быть. Навеки.

– Только не спеши, – умоляет Лувиса. – Развод – это довольно мучительно.

– Откуда тебе знать? – шипит она в ответ и тут же раскаивается, но не находит в себе сил попросить прощения (вечно просить прощения…). – Неужели мне нельзя просто быть счастливой?

– Прости, – говорит Лувиса, – я ведь желаю тебе самого лучшего.

– А Каспер и есть самый лучший.

Андреа идет в спальню, стягивает одеяло с Каспера, обнажая его лицо. Целует его в лоб, он шевелится во сне. Интересно, что ему снится? Андреа выходит на балкон, смотрит на автостоянку внизу.

* * *

Снежный пейзаж, дни после Рождества. Желтый «фольксваген пассат» едет на север, минуя город за городом, которые встречаются все реже. Северные олени у обочины дороги. Девочка Андреа пристегнута к детскому сиденью рядом с Линой-Сагой. Казалось бы, обычная поездка с началом и концом, с легкой усталостью от долгой дороги и слякоти.

Все, кроме Андреа, одеты в черное, у Лувисы усталое лицо, взгляд прикован к обочине. Только что умерла ее мама. Бабушка Андреа. Цель поездки – похороны.

Карл впереди что-то бормочет еле слышно, почти неотличимо от других звуков.

И вдруг…

– Останови машину! Останови машину сейчас же!

Это голос Лувисы. Такой громкий на фоне тишины.

Карл жмет на тормоза. Может быть, пугает северного оленя, и тот убегает в лес. Лувиса открывает дверцу, на ней только черная блуза, юбка и тонкие нейлоновые чулки. Выходит на мороз. Падает в сугроб и плачет, кричит:

– Поезжайте без меня, я не могу… Поезжайте!

Лувиса в сугробе, в траурной одежде.

Карл с девочками ждет в машине. Он ничего не говорит, только ждет – чего? Когда Лувиса придет в себя или когда мир переменится? Когда правда снова станет тайной, а его собственное тело – сильнее, теплее, лучше?

Карл по-прежнему в машине, крепко держит руль. Дрожат ли у него руки? Хочется ли ему выйти и утешить ее, обнять? Можно ли ему? Можно ли обнимать человека, если его гнев так очевиден? Может, ему тоже надо пойти и уткнуться лицом в снег?

Лина-Сага сидит на заднем сиденье вместе с сестрой. Не спускает с нее глаз, лишь время от времени выглядывает в окно и видит… плачущую маму, которую никто не утешает. Лувиса рыдает в сугробе на севере Норланда[14], по дороге на похороны. Мир окутан траурной вуалью. Вот она поднимается, стыдясь, что вела себя так неразумно. Она же мама, там сидят ее дети, а она в сугробе и не знает, что делать дальше… Просто двигаться – или что-то еще?

Так никто не думает.

Незаметно наступает конец, не остается никаких ощущений, и уже пора вернуться в желтый, такой чужой «пассат», сесть, как прежде, рядом с мужем – таким чужим – и просто жить дальше. В молчании или под натянутые фразы: нужно произносить слово за словом, чтобы разрядить атмосферу, чтобы не пугать детей; нужно очистить банан; нужно улыбнуться.

* * *

Андреа, конечно, кажется, что они с Каспером слишком часто ссорятся, но лишь по ничтожным поводам вроде «кто будет мыть посуду» или «кто вынесет мусор», а иногда бывают пьяные ссоры: ревность, как лопнувшая кальцоне – жирное и липкое месиво, и ее слезы, которые так больно его бьют. Ей кажется, что ее слезы точат его, как вода камень, а его молчание точно так же действует на нее. Но если они оба кричат и обоим больно, то это объединяет. Одно и то же чувство. Должно быть, именно так, а не иначе, когда один лежит поодаль, мерзнет и плачет, а второй сидит сложа руки, молчит и ждет, когда все станет, как прежде.

Жизнь никогда не становится такой же, как прежде, и это страшно. Магия исчезает, возникнув лишь на мгновение.

* * *

Быть на похоронах, знать о мертвом и не уметь заплакать. Там, в сугробе, это случилось в последний раз. Так и должно быть.

Карл в черном пальто – пытается взять ее за руку? А если и пытается, как она может протянуть ему руку после того, что он рассказал? Зачем он все рассказал?

Слова эхом раздаются у него в голове, ему стыдно, что он плачет, ведь плакать должна она. Но Лувиса просто неподвижно стоит рядом, у нее красные губы (но она ведь не пользуется красной помадой?) и такой отсутствующий взгляд, что он вздрагивает. Может, он и хотел бы обнять ее, крепко обнять, но вместо этого делает шаг в сторону, пряча слезы, ведь не он должен…

Зачем он сказал ей? Зачем, черт возьми, было рассказывать все именно сейчас?!

* * *

– Доброе утро.

Руки несмело подбираются сзади, обнимают. Как приятно чувствовать тепло, слышать осторожный голос! Она оборачивается, чтобы улыбнуться, посмотреть в глаза, увидеть неуверенную ответную улыбку.

– Прости за вчерашнее, – говорит она, все глубже погружаясь в его объятия, чувствуя удары сердец друг напротив друга, ощущая, как он поднимается изнутри, радуясь, что все как прежде.

– И ты прости.

– Конечно же, я хочу выйти за тебя замуж. Я больше всего на свете этого хочу!

– Точно?

– Абсолютно точно.

Андреа чувствует, насколько приятнее быть в любви, чем вне ее. Внутри – тепло! Каспер принимает утренние таблетки, кофе уже готов – только и ждет чашек и ртов.

* * *

Белый лимузин: Андреа и Каспер на самом дальнем сиденье.

На нем красный галстук, у нее в волосах красная гербера. Фотография запечатлела их вместе. В букете еще и оранжевые, и желтые герберы, и плющ. Платье у Андреа не совсем белое и скроено так, чтобы было видно змею на плече. Белые ботинки. На Каспере темно-синий костюм и блестящие черные ботинки. Янна и Каролина, подружки невесты, в голубых платьях (того же оттенка, что и новый диван из «Икеи»). Они делают несколько кругов по городу; Андреа хотелось бы, чтобы они ехали в кабриолете и она могла встать или по крайней мере выглянуть через люк на крыше авто и крикнуть, как она счастлива.

Солнце пробирается сквозь облака, и вот они уже у церкви. У входа – Карл и Лувиса. Каспер отпускает Андреа, его глаза светятся – видно, что он счастлив. Он тоже счастлив. Он первым заходит в церковь, к шаферу Йеппе, а вскоре после него туда войдет и она. Андреа берет влажную руку Карла, видит его неуверенное лицо. Галстук в красную крапинку на черном фоне. Бояться нечего, и она хочет сказать ему об этом. Карл, сейчас есть только счастье.

– Ты волнуешься? – шепчет она, держась за его большую руку – чужое, непривычное, но хорошее чувство.

– Нет. – Он откашливается. – А ты, пожалуй, волнуешься?

Она кивает, но у нее внутри одна большая радость – такая большая, что она не понимает, как эта радость в ней умещается и как она туда попала.

Они отвечают на вопросы, повторяют имена друг друга.

«Пока смерть не разлучит нас», – думает она, и в этом нет ничего печального. Седовласая пара на голубом диване: они целуют друг друга, держа в руках чашки с кофе, а перед ними блюдо с печеньем, вафлями и пирожными.

Каспер целует Андреа. Андреа целует Каспера. Теперь они неразлучны. Почти одно целое.

Танец под звуки смычковых. Она смотрит в его лицо: слишком красивое, чтобы быть правдой. Так она думает. Надо выпить еще вина. Он пьет еще.

– За тебя, любимая.

Букет на столе. Плющ вьется по белой скатерти. Обильное угощение – слишком нереальное, слишком реальное, чтобы есть. И все-таки она ест. С Каспером, с Лувисой, которая держится в тени – красивая, раскрасневшаяся. Карл встает и произносит речь, обращенную к Андреа. «Моей дочери», – говорит он. Звучит странно и хорошо. Она видит: Карл сияет изнутри, словно и вправду рад за нее. Сегодня Андреа приняла лишь половинку «Имована», но все равно забывает, что он сказал. Что-то важное: она смеется, когда он говорит, ей хочется плакать, но после она ничего не помнит. Каспер уносит ее. Несет через весь город – так ей кажется. В «О’Коннорс», в номер для новобрачных. В постель, но не заниматься любовью – никакой случки! У Андреа месячные, она хохочет: «Как по заказу!» Но Каспер уже спит.

Она подбирается ближе к нему, к его запаху, его дыханию. «Он. Каспер. Мой. И я чья-то. И я кто-то».