Читать книгу Дороги и перекрестки - Антология, Питер Хёг - Страница 4

Беларусь, г. Минск

Родилась 1992 году в Минске. Программист. Окончила Белорусский государственный университет информатики и радиоэлектроники.

Из интервью с автором:

Играю в рок-группе «Endogenesis», занимаюсь спортом, а в перерывах пишу крошечные рассказы. Все пылится на полке, никем не прочитано. Но мысли просятся наружу, так много хочется сказать, так о многом хочется поговорить.

© Николаенко Д., 2017

Три минуты

– Я всегда буду с тобой! – сказала она и покраснела.

Он уже знал, что это ложь. Такой маленький, такой простой человек, не видевший в жизни обмана, уже знал, что она не придет.

История начиналась в городе М. Она была женщиной лет тридцати пяти. Слегка полноватой, с густыми каштановыми волосами, опускающимися на плечи, и хорошей кожей. Ей было тридцать пять, она была одинока.

У нее еще не было мужа, у нее уже не было друзей… У нее еще не было детей, у нее уже не было родителей. Она была одинока.

Она любила прогуливаться по тихим улочкам мистического города М., наблюдать за прохожими, разглядывать витрины магазинов, слушать шелест деревьев и ощущать на своем лице дуновение ветра. Она много читала, много слушала, много смотрела. Она была одинока.

В один из тоскливых вечеров она поняла, что ее жизнь не имеет смысла, что она стала тусклой и серой, что ушли радость и свет из ее души и дома. Она поняла, что одинока.

Эта мысль не давала ей покоя. Она перестала спать, перестала читать, слушать, смотреть. Все мысли были заняты лишь одним: «Я встречу старость одна. Как я несчастна, как я страшно и бесконечно несчастна»… Она лишь была одинока.

В другой тоскливый вечер она решилась на шаг, который должен был изменить всю ее жизнь, придать ей смысл и краски. Она собрала документы, привела волосы в порядок и отправилась в детский дом.

Он был мальчиком лет пяти. Слегка полноватый, с густыми каштановыми волосами и хорошей кожей. Ему было пять, он был счастлив.

У него не было дома, у него не было мамы, у него не было папы, у него не было игрушек и новых штанишек. Он был счастлив.

Он любил часами напролет смотреть за окно, считать звезды, ловить языком снежинки и ждать, когда они растают и превратятся в холодные капельки воды. Он был бесконечно счастлив.

В один из солнечных вечеров он понял, что носок, который ему подарил на Новый год Дедушка Мороз, – самая лучшая игрушка в мире, что женщина за окном, которая каждый вечер выносит мусор, – самая прекрасная и добрая тетя, что звезд на небе непременно десять (ведь он пока не умел считать до ста). Он понял, как он счастлив.

В другой солнечный вечер в комнату, где он жил с другими ребятишками, вошла женщина лет тридцати пяти. Слегка полноватая, с густыми каштановыми волосами, опускающимися на плечи, и с хорошей кожей. Ей было тридцать пять, было видно, что она одинока.

Он подошел к ней, ласково улыбнулся. Почему-то ему стало нестерпимо жалко эту красивую женщину. Она протянула руку и погладила его волосы.

– Она нашла меня, – подумал он.

– Как же я одинока, – подумала она.

– Я вас люблю! – тихо прошептал он.

– Я всегда буду с тобой! – сказала она и покраснела.

Он уже знал, что это ложь. Такой маленький, такой простой человек, не видевший в жизни обмана, уже знал, что она не придет.

Она ушла. Он больше никогда не видел ее. Он был счастлив и благодарен ей за 3 минуты надежды, за 3 минуты радости и любви. Он был счастлив.

Она была одинока.

Отец

– Ты знаешь, что подарил мне отец?

– Нет, скажи же скорее, что это?

– Он привез мне красную машинку! Представляешь? Она такая красная, такая… аж глазам больно!

– Я очень рад за тебя! Я тоже давно хотел такую машинку, только мой папа не может мне ее подарить. Он подарил мне деревянный меч. Я был так счастлив, папа сам его сделал.

– Знаешь, что отец мне еще привез?

– Нет, скажи же скорее, что это?

– Он привез мне много вкусных сладостей! Они такие мягкие и красивые! Всех цветов радуги, я некоторых даже не знаю. Есть такие кислые, такие… аж лицо сводит!

– Я очень рад за тебя! Я бы очень хотел попробовать, только папа не сможет мне их купить. Он сделал для меня вкусные конфеты из сахара. Они были такие сладкие, и их была целая сковорода! Я был так счастлив, папа сам их сделал.

– Знаешь, что отец мне еще привез?

– Нет, скажи же скорее, что это?

– Он мне привез новую куртку! Она такая пушистая и большая! Теперь мне никогда не будет холодно! Она такая теплая, такая… аж в пот бросает!

– Я очень рад за тебя! Я очень бы хотел хоть одним глазком взглянуть на нее, папа не сможет мне подарить такую. Он сшил для меня тулупчик. Он весь в клеточку, синюю и зеленую. Я был так счастлив, папа сам его пошил.

– Расскажи мне про своего отца.

– Мой папа – самый лучший папа. Он может сделать все на свете! Он большой и сильный. Он мягкий и теплый. Он знает все и обо всем. У него красивые черные волосы и синие глаза. У него колючая борода, мне очень щекотно, когда он целует меня в щеку. Он разговаривает со мной, как со взрослым, даже когда я ничего не понимаю! Но я пойму! Я обязательно пойму! Вот только подрасту немного! Я непременно буду похож на него. Иначе не может быть. Он очень любит меня. А я еще больше люблю его.

– …Мой папа тоже очень хороший… он подарил мне машинку. Она такая красная, такая… аж глазам больно. Еще он привез мне целый мешок вкусных конфет. Они такие кислые, такие… аж лицо сводит… Куртку подарил… теплую… такую… такую… я больше никогда не замерзну… Его почти не бывает дома. А когда он приходит, то почему-то смотрит в какой-то ящик, где мелькают разные некрасивые картинки. Его почти не бывает дома. Но он очень любит меня. …Он подарил мне машинку… она такая красная… такая… аж больно…

– …Я очень рад за тебя… (хочешь?) я могу поделиться папой.

– Что ты… Мой отец очень любит меня… он подарил мне машинку… она такая красная, такая… больно…

Преступление

Мы жили в деревне. Там было всегда тепло, всегда светло. Мы были счастливы, и сейчас я хочу рассказать историю нашего счастья.

Меня зовут Катей. Меня так назвала бабушка. Мне никогда не нравилось это имя, но я об этом никому не говорила, не хотела обидеть бабушку. В моем воображении меня звали Камелией.

Моя мама очень хотела мальчика. Она мне постоянно говорила об этом. Когда мама узнала, что беременна, то была очень счастлива, но еще более счастливой она бы стала, если бы родился мальчик. Я подвела маму. С этим живу и по сей день.

Меня зовут Катей. Меня так назвала бабушка. Обычно имена детям придумывают их родители. Моя мама хотела мальчика. Она была немного разочарована, когда родилась я. Долгое время не могла смириться с этой мыслью. Выбранное для меня имя решила не менять. Два дня моей жизни меня звали Михаилом, Мишелем. Теперь меня зовут Катей. Меня так назвала бабушка. Мне никогда не нравилось это имя, но я благодарна бабушке за то, что я Катя. За то, что не Михаил. Хотя и очень обидно, что с мамой так вышло.

В первые годы своей жизни я была золотым ребенком, так мне рассказывали. Что случилось потом – загадка. Но из прекрасного лебедя я превратилась в гадкого утенка. Очень собой похожего на мальчишку, но с девичьим сердцем. Кто видел меня впервые, не догадывался, что я девочка. Из всех своих маленьких сил я старалась исправить ошибку природы и как-то порадовать маму. К моему великому удивлению, ее это совсем не радовало. Почти каждый день моего существования мне влетало и прилетало, прилетало и влетало. Короче говоря, детство у меня было веселое.

В пять лет я поняла, что не справляюсь с ролью мальчишки. Пошла на крайние меры. Я понимала, что без брата моя мама не сможет быть до конца счастливой. Оставалось только раздобыть его. У нас в деревне было полным-полно мальчишек. Но я никогда не была глупой, понимала, что мне с ним жить. Поэтому каждый мальчик проходил жестокий отбор. Лопоухих я не брала в расчет. Что это за брат – с большими ушами? Я уже тогда знала, что большие уши, большие глаза и большие зубы не сулят ничего хорошего.

И вдруг, в один чудесный солнечный день, я встретила его. Ему было три года, его звали Мишей. У него были темные курчавые волосы и зеленые глаза. Все, как я хотела, да еще и имя подходящее, как мама задумывала.

Мне было жутко страшно. Легкое ли дело, подойти к незнакомому мальчишке и предложить ему стать моим братом? Вот и я тогда понимала, что это тяжело и очень страшно.

И все-таки я собралась с силами и детскими мыслями, подошла к нему в песочницу. У нас была замечательная песочница, в ней одновременно могли играть пять или шесть детей. И я воспользовалась этой возможностью, чтобы остаться неузнанной.

К моему великому удивлению, Мишу по прозвищу «Бывалый» не пришлось долго уговаривать. Стоило мне достать из кармана леденец «петушок», как он ответил мне согласием.

Мы вместе пошли ко мне домой знакомиться с мамой и бабушкой. Не могу выразить, что чувствовала я в тот волнующий момент. Мое маленькое девичье сердце вырывалось наружу: что же скажет мама, как отреагирует? Я очень хотела новую куклу. Мечтала, что когда я приведу маме братика, она обязательно должна мне ее подарить. Как же иначе? Нет. Точно подарит. Я ужа была беспредельно счастлива.

И вот я держу нового братика за руку, стучусь в дверь (я тогда еще не доставала до дверной ручки и не могла отворить дверь самостоятельно). Дверь открыла бабушка. Улыбнулась. Проводила нас в комнату и оставила. Я поняла, что благословление бабушки у меня в кармане, теперь оставалось найти маму.

Через некоторое время дверь в нашу комнату отворилась и вошла мама. Все мои тринадцать зубов показались белому свету. Я не могла сдержать улыбки и восторга. Какая я молодец! Теперь мной можно гордиться! Теперь мама не будет жалеть, что получилась Катя, а не Михаил. Теперь все станет просто замечательно. Но что-то странное отразилось в маминых глазах, когда я рассказала ей, кого привела домой навсегда. Сначала я подумала, что это радость, но после того, как она сняла ремень со спинки стула, я поняла, что мальчик ей не очень понравился. Надо было лопоухого брать. Лопоухие всем нравятся. Как же я так…

Мама простила меня не сразу… С момента моего преступления прошло дней шесть или больше. Я тогда еще не очень хорошо могла сосчитать. Мне было очень плохо, повезло, что у меня была бабушка. Она сказала, что мальчик был неплохим, сказала, что ей он очень даже понравился. Почему же мама этого не увидела?..

Так я потеряла последнюю надежду загладить свою вину перед мамой. И почему я родилась девчонкой? Зачем? В пять лет я перестала понимать что-либо в этом мире. Мой первый удар… Но какой же он был сильный, какой же несправедливый он был, взрослый…

Всю мою жизнь я помню этот случай. За сорок восемь лет мама так и не смогла простить мне ошибку природы. Я стала взрослой, у меня уже свои дети. Я люблю их всех: двух девочек и одного мальчика. Я надеялась, что мой собственный сын принесет ей счастье. Но, как и много лет назад, я совершила преступление. Только в этот раз – перед собой. Сорок восемь лет я сражалась с ветряной мельницей, стараясь изо всех сил добиться любви самого близкого мне человека. И только сейчас, когда у меня появились свои дети, я поняла, что невозможно не любить их одинаково сильно, если ты любишь, если способен на это.

Некоторые люди не способны на любовь. Их нельзя осуждать, но и сражаться с ними бесполезно. Поверьте! Я знаю…

Пластилин, монолог

От рождения мы – куски пластилина. Их раздают без системы, без предрассудков нашим матерям. Кому-то попадает в руки грубый кусок черного, кому-то – мягкий и приятный на ощупь кусочек солнечно-желтого пластилина. Кому-то повезло, а кому-то не очень. Что же делать?

Можно выкинуть твердый кусок пластилина в окно, можно оставить все, как есть, и больше никогда не притрагиваться к тому, что неприятно. Можно попробовать помять его в руках, попытаться сделать из него что-то мягкое и податливое. Можно попытаться подуть на него теплым воздухом, слепить нечто прекрасное. Можно придать ему иной оттенок черного, черного благородного, теплого черного.

От рождения мы – куски пластилина. Их раздают без системы, без предрассудков нашим отцам. Кому-то попадает в руки грубый кусок черного, кому-то мягкий и приятный на ощупь кусочек желтого цвета. Отцы решают, лепить ли солнце или тучу. Мять ли его грубой мужской силой или мягким отцовским прикосновением. Оставить ли его наедине со своим черным цветом или перекрасить в яркий желтый. Что же делать?

Каждый сам для себя решает, что сделать с куском доставшегося ему пластилина. Каждый сам решает, будет ли он любоваться тонкой фигурой или взирать на уродливый комок.

Доброе дело

– Деда, а ты добрые дела делал?

– Злых, подлых не делал, а доброе-то как, что ни дело – все добро. Зачем спрашиваешь?

– А я вот – нет, деда…

– Да как же? Я тебя утром просил яблоню из ведра полить?

– Просил.

– Полил?

– Полил.

– Чем не добро? Она все силы свои в жаркие дни растеряла, а ты ей жизнь, почитай, и спас. Самое что ни на есть добро.

– Не, деда, это все не то. Нужно серьезное дело какое-то совершить, понимаешь?

– Добрее, значит?

– Ну, так.

– Прости, сынок, видать, не делал я добрых дел… Вон оно как вышло.

– Ты не грусти, мы сейчас придумаем что-нибудь, сделаем по-настоящему доброе дело, деда, по-настоящему доброе.

– Славно это.

Я побежал выдумывать то самое доброе дело, а дед остался сидеть на скамейке, вспоминая всю жизнь свою поминутно, думая и соображая, как же так вышло, что за седые годы свои и жил-то неправильно, все как-то недостаточно, и настоящего не знал ничего. И вспоминал собаку свою, Лужку, которую в лесу щенком еще нашел. То раннее утро было, дед в лес за грибами отправился. Уж и в самую чащу зашел, тишина, только ветер верхушки деревьев тихонько колышет, смахивает с веток капли росы, они летят бесшумно, неспешно и разбиваются так же. Дед ступал осторожно, мягко, дабы не нарушить покой этой такой другой жизни. Но вдруг раздался писк, казалось, мышь какая или птенец. Дед пошел посмотреть, что там копошится, раздвинул кусты и увидел щенка. Маленького, только мягким пухом покрывшегося щеночка. Не стоило и гадать, как попал он в самую чащу леса… Видать, не угодил хозяину, что беспородным уродился, вот и отвезли его да поглубже в лесу оставили. Тут дело простое, либо с голоду помрет, либо зверь дикий ночью раздерет. Нагнулся дед, поднял дрожащего щенка с земли, положил в карман да домой направился отогревать и отпаивать нового друга своего. А друг тот подругой оказался, Лужкой назвали. Четырнадцать лет с дедом бок о бок прожили, куда он, туда она. А под старость умирать в лес ушла. Тихо подошла, последний раз руку деду лизнула, в глаза посмотрела и ушла. Вот ведь животина, даже смертью своей деда огорчить не хотела. Думал, за добро его таким преданным другом была, оказалось, не настоящее то добро было.

И вспомнил соседа своего Петруся. Тому уж сто годов было, уж и палки в руках удержать не мог, а все гордый, помощи ни в чем не принимал. Детей не было, жена лет пятнадцать как Богу душу отдала. Петрусь мужик работящий был, но без Аглаи – и бульон не знал, как сварить. Сто домов поставить мог, а как каша из крупы перетворяется, понятия никакого не имел. Угас Петрусь, похудел, осунулся, из-за морщин глаз не видать. Ходил дед к нему, много дней ходил, все помощь какую предлагал, тот все отказывался, а в последний-то раз и вообще ведром запустил. Решил тогда дед ночами ему еду под порог ставить. То картошки мешок, то молока бидон, то хлеба с медом оставит. Петрусь, может, и догадывался, может, и недоволен был, но виду не подавал и еду не выбрасывал. Через несколько лет халупа его почти что развалилась, приехали люди из совета и увезли Петруся в город, говорят, в дом какой-то, где стариков одиноких содержат. Петрусь на вторую же ночь умудрился оттуда бежать, но, выйдя за забор, остановился. Так его и схватили. Говорят, он умер там же, через неделю-две. Дед сокрушался тогда, как не догадался он с домом помочь. Видно, вот оно было бы, доброе дело.

Или взять хотя бы бабку нашу Марфу. Все у нее по жизни ладно выходило, и по хозяйству, и в делах семейных. Одна беда была, никак с растениями домашними у нее не получалось. Она и поливала, и подкармливала, но все неизбежно погибали. Казалось бы, пустяк, мелочь такая, а бабка в печали ходила. Дед раздобыл где-то росток алой розы, посадил его в горшок да на подоконник выставил. Бабка ходила вокруг него несколько дней, потом не выдержала. Поливала аккуратно, исправно, как подруги советовали, вот только не догадывалась она, что дед каждую неделю новую розу в горшок сажает. Уж и не знаю, сколько у него саженцев было и где он за ними ухаживал, но бабка счастливая ходила и все перед подругами розой хвалилась.

Сидел на скамейке дед, всю жизнь свою по камушкам перебирал. Неправильно он жил, как-то недостаточно, и настоящего не знал ничего. Но вот с горки бежит малыш, весело так бежит, подпрыгивает, видать, дело-то выдумал истинное, доброе. Славно это, подумал дед и уснул. Уснул с одной-единственной мыслью – он-то знает, у него-то получится, славно это, славно…

Большое окно

– Ты старая женщина, но я спрашиваю тебя, разве ты мудрая? Как можно было так поступить, прожив на земле почти век? Нет, ты сделала это специально. Ты мстишь мне! Не знаю, что сделал я, но это некрасиво. Ты же сама учила меня доброте! Так почему так? Почему? Я тебя спрашиваю. …Конечно, сейчас ты прикидываешься больной. Не нужно цирка, его в моей жизни предостаточно. И не закатывай глаза. Это невыносимо. Ты можешь хоть раз поговорить по-человечески? Ясно… Я все понял. Хорошо. Как угодно. Оставайся тут одна. Я не приду больше. Ты добилась своего.

– Я вас не понимаю. Вы знаете моего сына? Он сейчас очень далеко. Так далеко, что встретиться с ним вновь я уже не смогу. Он где-то там, где-то далеко, там. А может, его уж и нет. Да… думаю, его больше нет. Так почему же я еще здесь? Ах, да, вы что-то хотели?

– Снова этот твой бред. Может, позвать врача? Он вколет тебе что-нибудь, и мы продолжим разговор?

– Уходите. Я прошу вас, уходите. У меня большое горе, я потеряла сына. Уходите, прошу вас.

– Я уйду. Я ведь действительно уйду.

И он ушел. А она осталась сидеть в маленькой комнатке с большим окном. Она осталась сидеть на узкой кровати около тумбочки. Она осталась сидеть, как и прежде, одна.

– Вот ведь, совсем лишилась рассудка… Сказала, что я умер. Видимо, она уже не в состоянии переписать завещание. Пойдем отсюда.

И он ушел. А она осталась сидеть в маленькой комнатке с большим горем. Она осталась сидеть на узкой кровати около тумбочки. Она осталась сидеть, как и прежде, одна.

Счастье близко, нужно лишь дотянуться рукой. Его не видит только тот, кто разучился смотреть. Я его вижу. Вот только длины руки не хватает.

Ангелочек

– Как ты сегодня, моя девочка?

– Хорошо, мамочка! У меня почти ничего не болит. Смотри, что мне подарил дядя доктор. Он сказал, что это мне поможет. Красивая картинка, правда?

– …Да… конечно, родная. Очень красивая. Может, ты чего-нибудь хочешь? Чего-нибудь вкусного?

– Нет, мамочка. Дядя доктор сказал, что мне нужна кровь. Какой он глупый! Она же невкусная. Она ведь невкусная, правда?

– …Да… конечно, родная. Совсем не вкусная. Я приду завтра. Я привезу твоего любимого зайчика, чтобы тебе не было скучно.

– Не нужно, мамочка. Тут много несчастных и грустных людей. Зайчику будет страшно.

– А ты не боишься?

– Нет. Я уже совсем большая стала, мамочка. Так доктор говорит. Он, конечно, очень глупый, но в этом он прав. Я ведь совсем большая, правда?

– …Да… конечно, родная. Совсем большая. Я приду завтра.

Она развернулась к двери, и по ее щекам скатилась пара тяжелых слез.

– Не убивайся так, моя дорогая. Она была ребенком, теперь она стала ангелом. Не убивайся так, она видит тебя и ей грустно оттого, что ты так несчастна.

– Кровь. Ее так много в наших телах. Всего лишь кровь. И никто не отозвался на наш зов. Разве это возможно?

– О, это ужасно! Верь мне, я бы дала ей свою, ведь у меня эта, редкая, как же ее… Третья отрицательная. Но я очень боюсь уколов! Не убивайся так, моя дорогая.

– Она была ребенком, теперь она стала ангелом… Она стала прекрасным маленьким ангелочком, чистым и светлым. Возможно, ей повезло больше, чем мне. Она никогда не увидит страшных людей.

– Ты совершенно права! Только не убивайся так, моя дорогая.

– Я рада. Но я стану абсолютно счастливой, если больше никогда не увижу тебя… моя дорогая…

Наперегонки с ветром

…скорость овладевает мной, здравого смысла не существует более, жму на ручку газа все сильней, почти перестаю видеть дорогу, в ушах свистит, переключаю передачу и жму снова, но это не все. В этот момент, когда переднее колесо практически не касается земли, самое время отпустить руль, медленно, скользя пальцами по баку, распустить крылья и довериться случаю, судьбе, удаче, как угодно, лишь бы не владеть ничем в это мгновенье. Ни о чем не жалею и готова ко всему, не хватает лишь музыки. Такой, что заставляет идти в бой, вставать, когда уже не можешь идти, той самой музыки мне не хватает сейчас, и все было бы нипочем. Но ее нет, коленки предательски трясутся, сердце вот-вот выпрыгнет, главное сейчас не останавливаться! Выжать из этого момента весь страх и восторг, все мужество и глупость, возможно, успеть подумать о главном, возможно, понять, что такое это самое главное. Ведь знаю наверняка, остановись я сейчас, и никогда больше не повторю я такого безумства, безрассудства, глупости такой. Ветер в моей голове, выбоина, полет…

О чем-то я думала, да, точно знаю, о чем – о маме думала я. «Вот дура!» – скажет она, «Нет, ну какая же дура!» – повторит. Да, она будет зла, это уж несомненно.

«Я потратила на нее лучшие годы своей жизни, я дала ей образование, развивала все ее таланты ради этого? Самостоятельной она быть хотела, решения принимать… Куда привели ее эти самые самостоятельные решения? В 14 лет она решила худеть. Перестала налегать на мучное и сладкое. Здорово, казалось бы. Далее оказалось, что крупы содержат много калорий, за крупами овощи, за овощами фрукты… Дошло до того, что она стала питаться половиной яблока в день, а после и половиной апельсина. Самостоятельная девушка наша не хотела никого слушать, устраивала истерики, сбегала из дома и даже дралась, только бы ее не накормили случайно. Однажды в разговоре я заметила, что у нее неестественно темный язык, попросила показать, он оказался темно-коричневого цвета. В ужасе я схватила девчонку за шиворот и силой приволокла к врачу. Мы успели вовремя, но вред здоровью был уже нанесен. Только и делала, что работала на лекарства», – скажет она. Если задуматься, у меня все было под контролем, страшного ничего ведь не произошло, но каждый раз при случае припоминает она все болячки мои.

«Спортсменку из нее сделать хотела, ведь все данные были, желание было, я видела! На художественную гимнастику с 5 лет отдала, чтобы с детства приучить к труду и ответственности. Все было, и слезы, и крики, так заниматься не хотела. А как иначе, все подружки во дворе в дочки-матери играют, а она дома вынуждена сидеть, растягиваться и элементы день и ночь повторять. Разве же я в это время отдохнуть могла, ведь с ней тут же и сидела… Раз, два, три, раз, два, три, носок тяни, спинку ровнее, в музыку не попадаешь… Теперь она говорит, что строгая мать была, что ребенка силой заниматься заставляла. Может, оно и так, может, мать и тиран… Но когда она выходила на маты спокойная, красивая, совсем еще ребенок, но такая взрослая. Когда она исполняла программу от начала и до конца, что бы ни происходило вокруг, не останавливаясь, не спотыкаясь. Когда она ставила точку, разворачивалась и шла ко мне навстречу, недовольная своим выходом. Когда глаза были полны слез, но изо всех сил держалась, пока ее еще хоть кто-нибудь мог ее видеть. Когда после всего объявляли победителей, она выходила, и глаза ее сияли ярче звезд. Она была счастлива, и я за нее! Ради этого согласна быть тираном. И вдруг она самостоятельной стала. Готовились к очередному соревнованию, одному из самых важных в ее жизни. Друзья позвали на каток, согласилась, не все же дома сидеть. Просила же, будь осторожна, постарайся не падать, это может быть опасно. Да где там… Надела коньки и полетела наперегонки с ветром. Позвонили уже из больницы, мол, приедьте, пожалуйста, за своей дочерью, она руку сломала. Плакали наши соревнования, а вместе с ними все мои старания и надежды…» – вспомнит она. Как же я обижалась тогда, уверена была, что хуже детства и быть не может. Вечные крики, ежедневные тренировки, и так тяжело, невыносимо мне было. А потом еще рука эта… Ну, ведь случайность! Упала на льду, как все падают, просто хрустнуло что-то. Так ведь и спортсменки из меня не получилось, чего уж теперь вспоминать.

«Доброте, состраданию учила… на свою голову. Всех на свете теперь жалеет! Однажды возвращаюсь с работы домой, встречает меня, сумки из рук выхватила, все бегает вокруг, хлопочет. Я же мать, сразу почувствовала неладное. Вижу ведь, глаза бегают, уже натворила что-то, мысленно подготовилась ко всему… Спрашиваю, что случилось. Молчит, глаза опустила, а из комнаты, посапывая, выползает щенок. На улице у каких-то алкашей, говорит, забрала. Так не просто выпросила, а прямо силой выхватила и удрала со щенком домой! Спасла, называется, от неминуемой гибели. Я вне себя была, кто теперь за ним следить будет, выводить, кормить? Самостоятельная, говорит, сама и будет. Прошло две недели, возвращаюсь домой, на меня из комнаты выглядывают два предательских карих глаза… Кота притащила! Говорит, в школу выходила, а он в подъезде один-одинешенек сидит, решила спасти. И все бы ничего, но самостоятельности хватило на месяц-другой, а дальше кто за всем этим зоопарком ухаживал? Правильно, мать-тиран. Доброте, состраданию-то научила, а вот ответственности, похоже, нет. Эгоистка! Дура и эгоистка…» – подумает она. Я ведь не со зла или из вредности все это… Каждый раз из самых лучших побуждений и с самыми искренними намерениями все это делаю! Но память плохая, забываю через время все то, о чем обещала. И сейчас что-то забыла, но нет больше времени, чтобы вспомнить.

Мгновение проходит. Думаю о маме, не хотелось бы ее расстраивать, ведь она во всем права. Ну, может, ей и стоило разрешать мне приходить домой после 11, но в остальном права. Ни о чем не жалею и готова ко всему, не хватает лишь музыки.

Раздался телефонный звонок. Кто может звонить на домашний, ведь все давно пользуются только мобильными телефонами. Поднимаю, кто-то разбился, разбилась. Падает трубка, в беспамятстве выбегаю из квартиры, ловлю такси, кричу: «Вот дура! Нет, ну какая же дура! Если только она жива, я придушу ее собственными руками! Если только она жива…»

…скорость овладевает мной, ветер в голове, и кажется мне, что все возможно, стоит только выжать ручку газа на максимум, и думаю я, что эта жизнь только моя, могу переключить передачу и крутануть еще. Не ради протеста или от глупости, а лишь ради свободы отпустить руль, медленно, скользя пальцами по баку, распустить крылья и довериться случаю, судьбе, удаче, в конце концов.

«Но разве жизнь моя принадлежит мне?» – подумаю я… Опущу руки на руль, сбавлю скорость, даже и совсем остановлюсь. Сниму шлем, вдохну чистый весенний воздух, улыбнусь и позвоню маме:

– Чего на домашний звонишь?

– Разбилась.

– Где разбилась, как разбилась?!

– Ваза твоя любимая лет 15 назад разбилась, помнишь? Так вот это я была…

– Вот дура! Нет, ну какая же дура!

Кэвин и Кэйт

Белое перо упало на чашу весов, и жизнь изменилась. Красивое и такое правильное, оно навсегда изменило историю нескольких неважных людей. Вот только знали ли они, имели ли представление о тайнах мирозданья или хотя бы о тайнах друг друга. Заброшенный дом, стоявший на отшибе, казался таким же мертвым и бездушным, как и все здесь. Не было жизни ни в реках, ни в деревьях, ни в людях.

Медленно передвигаясь из пункта А в пункт Б, такие угрюмые и безразличные, они проживали день за днем, месяц за месяцем, год за годом.

Когда я поселился в этот заброшенный дом, я думал лишь о красоте этих мест, о тишине. Тишина. За многие годы жизни в мегаполисе я мечтал лишь о ней и все бы отдал за нее. Я хотел жить в одиночестве, и поэтому сбежал в этот дом. Но через несколько недель я понял, что не один.

Однажды вечером я прогуливался по саду около дома, слушал шелест листвы – песню уходящего лета. Я шел медленно, ни о чем не думая. Вдруг я услышал чьи-то шаги позади. Мне все равно, кто это был, я шел и ни о чем не думал. Шаги приближались, становились смелее. Что-то коснулось моей ноги, я не смог сделать шаг и потому обернулся.

За моей спиной стояла девочка лет шести. Она держала меня за задний карман брюк. Она вцепилась в него мертвой хваткой и, казалось, уже ни за что не отпустит. Я улыбнулся. Не обладая приятной внешностью, я понимал, что пугаю ее и вновь улыбнулся.

– Как зовут тебя? – успел спросить я, как что-то холодное коснулось моей руки.

Передо мной стоял мальчик лет шести. Он держался за рукав моего пиджака и смотрел на меня большими карими глазами. Я улыбнулся.

– Сколько же вас в этом саду? – успел спросить я, когда мальчик и девочка взялись за руки и заплакали.

Все было решено, решено за меня этими маленькими рыжими созданиями, а я не сопротивлялся.

Мы вернулись домой, за всю дорогу не сказав ни слова. Дети держались за руки и не отпускали моего кармана и рукава.

– Наверное, вы проголодались? – поинтересовался я, но ответа не последовало. Они лишь переглянулись на секунду и смешно причмокнули.

– Да, думаю, вы голодны. Сейчас я приготовлю что-нибудь на ужин. А вы пока поиграйте в гостиной.

Я попытался разжать руку девочки и освободить свой карман. Не вышло. Карман остался в ее руке, впрочем, как и кусок моего рукава остался в кулачке мальчика. С тех пор я не ношу брюк с карманами и отказался от пиджаков.

Я отвел их наверх и принялся за ужин. Они сидели тихо, словно мыши. Мне показалось это странным для детей их возраста. Да, с ними определенно было что-то не так.

К моему удивлению, когда я зашел в комнату, чтобы позвать детей к столу, они сидели так, как я их оставил. Казалось, они и не шелохнулись с того момента, казалось, и не вздохнули. Я попытался спустить их в столовую, но все мои попытки были тщетны. Они сидели, сидели и смотрели друг на друга, словно боялись навсегда потеряться из виду. Мне пришлось принести все наверх, но и тогда они не притронулись к пище. Еще долгие часы я пытался хоть что-то узнать. Как их зовут, откуда они пришли, где их родители. Безрезультатно. И я сдался.

Постелив постель и оставив ужин на столе, я собирался уходить. Я уже открывал дверь, когда услышал тоненький писк. Обернувшись, я увидел сидевших на одной кровати детей, державшихся за руки. Тишина. Я снова попытался уйти, но услышал уже чуть похожий на шепот голос.

– Оставит? – спрашивал один.

– Оставит, – тихо отвечала другая.

– Оставлю! – про себя произнес я.

С тех пор мы жили втроем. Многих трудов стоило мне разговорить детей. Я узнал, что зовут их Кэвин и Кэйт, им по шесть лет, они брат и сестра. У них были рыжие прямые волосы и карие глаза. Их взгляд завораживал. Казалось, будто они что-то знают, что-то такое знают, что-то сильное знают. Я не пытался спрашивать. Я лишь любил их, а они полюбили меня.

Мы жили в заброшенном доме, стоявшем на отшибе. Снаружи он казался таким же мертвым и бездушным, как и все здесь. Но внутри была настоящая, бьющая через край жизнь. Звонкий смех, топот маленьких ножек, слезы неудач и крики побед. Было все… до одного дня.

В тот день я, как и всегда, стоял на кухне и пытался приготовить что-нибудь съедобное. Дети сидели наверху. В дверь постучали. Это была пара странных угрюмых людей. У них были прямые рыжие волосы и пустые карие глаза. Я сразу все понял. Не желая разрушать свой мир… наш мир, я вывел их из дома на террасу. Разговор шел тяжело. Я врал, я так безудержно врал, что крупные капли пота выступали на лбу.

В это время Кэвин и Кэйт были наверху. Обычно такие тихие, они решили поиграть. Дети взяли подушки и стали резвиться на кровати. Забава, детская безобидная забава.

Казалось, все уже кончено. Я убедил рыжих людей, казалось, все обошлось. Но белое перо вылетело из окна и медленно опустилось прямо на нос рыжего мужчины. Он снял его и посмотрел наверх. Все было кончено…

Белое перо упало на чашу весов, и жизнь изменилась. Красивое и такое правильное, оно навсегда изменило историю нескольких неважных людей, несчастных детей, прекрасных детей, моих детей…