Читать книгу Дороги и перекрестки - Антология, Питер Хёг - Страница 6

г. Красноярск

Окончила Юридический институт Московского городского педагогического университета и Национальный исследовательский университет «Высшая школа экономики» (специальность – «Корпоративное управление»), проходила обучение в Академии классической фотографии (курс «основы фотографии», 1-й и 2-й ступени, курс «драматургия изображения»).

Из интервью с автором:

Пишу прозу, публиковалась в литературно-художественном журнале «Новая литература». Я верю, что литература развивает в людях способность к состраданию и искреннему сопереживанию, так литература выступает хранителем человечности. Я хочу, чтобы читатель чувствовал и проживал каждую строчку, чтобы образы становились жизнью, а переживания – мудростью.

© Литвинова А., 2017

О начале времен

Мне приснилось сегодня, что есть два времени. Подумать только: одно подгоняет другое. Первое вольное, живет, как хочет, меняя по желанию часы и минуты, а второе строгое и точное, любит хронологию, порядок. Сон, пробуждение, и опять закрыла глаза, закружилась, поиграла с первым, пока второе не проникло в комнату с психоделическим мотивом старой песни Pink Floyd.

Бом! Бом! Тиканье часов, стрелка скользит по привычному кругу. Через один круг я выбегаю из дома к бесконечным ступенькам, дорожкам, тротуарам, турникетам и поездам.

Но день не должен начаться. Попроси Луга сковать и вычеркнуть его, не отнимая Света. Нужны лишь сумерки, прохлада и ветер, приносящий грозу. Свежесть, живительная сентиментальность, отзывчивость, участие, бокал терпкого красного вина.

Времени нет, особенно по вечерам, а мир неразрушим все же. Поплутай со мной вдоль реки, а потом окунись в голубизну журчащих вод, по траве поскачи босиком, одним прыжком промчись. А потом тихо благодари небо.

И сегодня, значит, детство.

Пятнадцать, нет, даже двадцать лет прошло уж. Я не ребенок.

Ребенок. Никто не знает, когда было начало времен, и время, наверное, миф.

Тоненькие ручки, маленькие башмачки, портфель, книжки с запахом шоколада, закладки, сделанные из фотопленки. Школьный хор, на третьей ступеньке стоит невысокого роста девочка в белой блузке и юбочке черного цвета. Обязательно: бант на голове и горячий суп на обед. Игра в лапту и пантомиму, резиночки и прятки.

Мальчик в свитере с крупной вязкой, синие штанишки, темные вьющиеся волосы и ранец за спиной. Шахматы, самолетики, хоккей и волейбол. Урок ритмики – ты наступил мне на ногу, «не хочу танцевать с этой девчонкой».

Может, изменились декорации…

Кто-то покинул, оставив мне на пыльной полочке в углу черно-белую фотокарточку с красивым строгим лицом без улыбки. А теперь кто-то другой, храня в себе его черты, улыбается и смотрит большими черными глазами на рваные белые облака. Внутри поселился давно забытый и чуждый другим Бог.

Маленькие башмачки топают по узенькой дорожке, аккуратными шажками преодолевая путь домой. Счастье засыпать под шум дождя, выплыв из ванной и уютно устроившись под теплым одеялом. Я год не видела лучшую подругу. Телефонное сообщение: «Спи крепко, моя репка». Некому поцеловать перед сном.

Вырежи эту ночь и следующий день, оставь лишь уединенный вечер и рассвет. День слишком разумен, а ты говоришь невпопад, ночь слишком хрупка, а я слишком взволнована. Боже, даже ты не знаешь, когда было начало времен. Прошу, пусть будет два времени. Пусть солнце взойдет на западе.

В поисках Бога

Тебя опустошат, а потом ты уходишь, ищешь Бога. Не затем, чтобы найти успокоение, а для того, чтобы вернуть силы. Разгладить все шероховатости, распрямить все неровности, округлить угловатости. Так мало надо для счастья. Только солнечный свет, шепот воды и дыхание ветра.

Что ты любишь? Красивое? Красивые руки, плечи, грудь, глаза, волосы волнами. Красота лишена смысла, бессодержательна. Искрящаяся бесполезность приятна взгляду. «Оставь хорошеньких женщин для мужчин без воображения».

Неприглядная пустота. Просить прощения за свою беспомощность, ненужность и убегать, не дожидаясь прощения. Не злись на меня.

Что тебя тревожит? Утомленные выцветшие глаза не видят и не замечают сонные неживые дома, отвыкли от зеленых узоров, причудливых орнаментов и сложных сочетаний, только летящие бело-прозрачные снежинки разрывают прочную оболочку. Кружащие мысли, пружинистый быстрый шаг. Ты говоришь, печальный человек красив. Задумчивость, размеренность, легкая грусть, немного смирения.

Ты скучаешь по родному городу? Другой город стал мне родным.

Белый пух застилает все, и во всех городах полупрозрачный снег, и во всех городах тонкий лед. Расстели мне кровать, встреть у многолюдного визгливого вокзала, а потом впусти в обволакивающую тишину. Не сердись на меня.

Уведи в комнату в конце коридора с темными шторами, большими окнами, путаными словами, чужими невидимыми следами. Проследи за тем, как я смеюсь, плачу, а потом опять смеюсь, как я теряю и вновь обретаю Бога. Мой печально красивый мальчик. Знаешь, ребенку не тесно в мире из четырех стен и даже не страшно.

Господи, прошу тебя: только дай ему силы.

Богадельня

– У меня все в норме, избавьте меня, пожалуйста, от этой утомительной и раздражающей процедуры и себя от лишних хлопот.

– Это часть моей работы, и я все равно буду каждое утро измерять вам давление, несмотря на ваше брюзжание и недовольный вид. Садитесь, дайте мне руку.

– У вас у самой кровь застыла в жилах, у вас небось температура тела, как у рептилии.

– 140/80.

– А я вам о чем? Только тратите свое время.

– А вы свои нервы. Хорошего вам дня!

Экологическая зона в лесном массиве на берегу реки с разнообразным уникальным растительным миром создает своеобразный микроклимат, благоприятно влияющий на организм.

– На мой организм благоприятно влияет совершенно иное. А вы не желаете пополнить библиотеку? Для подобного заведения она слишком скудна, вам не кажется? Это единственное, чем можно убить здесь время после обеда.

– К сожалению, новые книги поступят только осенью.

– А вы разве не гуляете? В лесу так хорошо по вечерам, свежий воздух, птички поют. Вечерние прогулки очень полезны для здоровья.

– Немного тяжелы для меня. Но попробую воспользоваться вашим советом.

– Ой, извините, я не заметила. Я не хотела…

– Ничего, ничего.

Ровная глухонемая жизнь по несменяемому распорядку с ежедневным врачебным осмотром и посещением столовой, с неизбежным приходом этого маленького цыпленка с всегдашними спутниками в виде тонометра и анальгина в руках, с беспрестанным послеобеденным храпом соседа, чтением рассыпающихся книг и обязательным просмотром информационных дезинформирующих программ.

– О, Петр Федорович, добрый день! Рада вас встретить.

– Да, давно не виделись, уже соскучились. Вроде не утро, а вы меня преследуете.

– Вы склонны все преувеличивать.

– Да ну. Что вы хотели-то?

– Я помню, что вы отказывались от всяких сопровождений при прогулках, но я подумала, может быть, я смогу…

– Нести меня на руках? Да, это будет отличный моцион.

– Организовать личный присмотр, скажем так.

– Я что, заключенный или трехлетний ребенок?

– Я могу вас сопровождать во время вечерних прогулок, если Вы не против.

– Разрешите поинтересоваться, вам девать себя некуда по вечерам? Вместо того чтобы радостно свалить из этого «Дома скорби», вы решаете гулять с ворчливым одноногим дедком.

– У меня сейчас появилось свободное время по вечерам.

– Правда, почему бы не провести его с пользой. Вы одинокая?

– Вы, по-моему, тоже.

– Я – старый и одинокий, а вы вот молодая и одинокая. Неизвестно, кому еще из нас повезло больше.

– Неважно, во всяком случае, что-то общее у нас все-таки есть.

– Ага, молодость и наивность – синонимы.

– Тогда до вечера.

– Лис, и что ты себе работу ищешь, ушла бы лучше пораньше домой, он же кряхтун еще тот.

– Ну и что, мне жаль его.

– А вот не надо людей-то жалеть. Зачем их унижать жалостью? Людям нужно уважение и чтобы к ним относились по-человечески, но никак не жалость.

– Интересно, как он стал инвалидом?

– Больше чем уверена, что его история, как и большинства, таких же, как он, совсем неинтересная и банальная. Сахарный диабет либо обморожение.

– Так почему ты осталась работать в этой богадельне?

– Допустим, это не богадельня, а дом для престарелых.

– Один хрен.

– Когда появится какой-то опыт работы, наверное, меня здесь не будет, а пока так… скучновато, не всегда приятно, но терпимо.

– А я не понимаю, почему я не могу прожить, а не протерпеть остаток своих дней. Почему меня списали, как испорченный товар, выбросили, как ненужный хлам? Я мешал им, доставлял много хлопот, денежных трат, был обузой, не приносящей уже никакой пользы? Я кормил их и утирал им сопли, когда они были беспомощными. А они? Решили, что здесь мне будет лучше, спокойнее. Конечно, нет никого хуже родственников.

– А они приезжают навестить вас?

– Один раз за два месяца на полчаса. Дочь. Уж не знаешь, дочь ли. Я злой, жесткий, язвительный – да, но я не эгоист. Я могу ранить словом, но делом никогда. Я не люблю своего зятя, и есть за что. Что мне притворяться, что он обожаем и почитаем мной? Притворяться – все равно что лгать. А буддистам вдвойне тяжело: им нельзя ни лгать, ни думать о других плохо, все грех. Из-за него я уже год обнимаюсь с костылем.

– Как из-за него?

– Вот так. Он у нас великолепный врач, мастер своего дела.

– Он – хирург?

– Нет, он диагност.

Память

Все банальнее, чем ты можешь предположить. Меня хотели назвать, но не назвали Алисой. И чудес не бывает. Только убывает число отмеренных мне и тебе лет.

Расплываются чернила на листе старой бумаги и становятся большой кляксой. Пожелтевшие страницы, красочный гербарий, засушенный в детских книгах, в детских снах и мечтах о взрослой жизни. Иссохшие морщинистые руки будут листать календарь, и вспомнить не о чем почти.

Как хочется в дождь сесть у окна и успокоить ветер, бормоча невнятно волшебные слова на санскрите. Молитвы. Мне жаль тебя до слез. Все будет так, как мы запишем себе в тетрадь, в блокнот.

Вечереет, я наблюдаю за тем, как из шума рождается тишина. Среди подушек и одеял слез никогда не будет видно. Спокойно играет музыка без слов. Так нежно я опять рисую тебя без кисточки и акварели, легкими штрихами фраз, оплетая паутиной букв. И жду, когда же зацветут вишни и упадут небеса, омыв сады сладкой водой.

Дождь пройдет. И мы будем гулять по ночному городу, совсем отвыкшему от сна, по мерцающему бульвару, а потом по парку, дышащему легендой о любви Лейли и Мейджуна, и, стоя у каменной беседки, ловить мудрый взгляд Низами Гянджеви.

А позже ты уйдешь в зазеркалье, безмолвно с какими-то другими людьми. Может быть, вернешься, когда не знаешь.

Ты изредка будешь навещать меня, потом опять уходить. Я жду по привычке. Ты всегда осуждал меня за это, как и все: «Нужно не ждать, а действовать и жить».

Люди ожидают через два года конца света, а я не понимаю, чему должен прийти конец, глупо, но я никогда не видела ни света, ни тьмы.

Представляешь, я сказала об этом старику у храма Святого Клементия (наверное, ты еще помнишь его), а он озадаченно посмотрел на меня и ответил: «Конец света означает, что не будет вас».

Такого же не бывает, ты вот ушел, но все равно не перестал существовать, так же будет и со мной.

В нашем доме накопилось много пыли, непригодных, ненужных, но неприкасаемых вещей: музыкальный кассетный проигрыватель – у меня нет для него кассет, твои поношенные рубашки, выглаженные, сложенные ровной стопкой в платяной шкаф, – их никто больше не наденет, икона Андрея Первозванного – у нас с тобою разные боги, гостевые тапочки – этот дом уже давно не видит гостей.

«Ничто становится «нечто» – донесется твой мягкий голос, едва касающийся моего слуха.

Я возьму твои книги, тексты которых заучены мной наизусть, и буду перечитывать их в темноте с закрытыми глазами.

«Все вещи происходят из естественных законов. Многие тысячи лет назад люди уже складывали свою гармонию и качества. И они приходят опять еще учиться, от всяких проявлений».

У меня нет ничего, но мне ничего не нужно, я не жду.

Крошки

Растопить в весенних лужах кусочки счастья и надежды, под дождевыми каплями размягчиться и остыть, вымокнув до ниточки. Крошечки. Маленькие ручки тянутся ко мне, беспомощные, детские. И главное сейчас – успокоить и успокоиться. А дальше будь что будет.

Ты кричишь и прячешься от посторонних взглядов, в светлой комнате, в кроватке, как когда-то в утробе матери. Сжимаешь крепко кулачки, приникаешь к родной груди, а потом засыпаешь у меня на руках.

Ты очень серьезен. Ну же, улыбнись! У тебя впереди целая жизнь, знаешь ли ты об этом? Ты подрастешь вскоре и уже не вспомнишь, как ты явился сюда, что было до и что будет после, как тебя ждали, звали, целовали, веселили и шептали лучшие слова на свете. Тебя обратят в незнакомую тебе дотоле веру, ты будешь верить всем: родителям, дедам и сестрам, любым прохожим; во все: в невидимое, неосязаемое, непознаваемое, неслышимое, существующее за пределами сознания и твоего понимания. Ходить в церковь и ставить свечи за здравие, за упокой и учиться смирению. Потом выбегать из церкви, считать звезды и мечтать.

И когда ты сама смирилась?

К двадцатилетию, наверное. Я отдала мечты снам, любовь – детям, дороги – путникам, дом – отшельникам, свечи – священникам.

И что же осталось у тебя?

Круговорот.

Жалеть себя – занятие недостойное, сколько в вас неразумности.

Вы, наверное, по воде ходите.

Нет? Как удивительно.

Я думала, вы боги.

Вы такое говорите, что сердце содрогается.

Вы знаете так много: и что такое хорошо и что такое плохо, и сколько заповедей у Христа, и смертных грехов сколько и что ждет всех нас впереди.

А дети живут в мире обещаний и полуслов.

Я – мать.

Но я не знаю, как объяснить, что было подарено тебе. И как сказать тебе, что ты, мой малыш, знаешь о жизни больше меня, твоей матери?

Помнишь ли ты?

Посвящается Зинаиде Лопатиной

Я порву все до последнего листочка. Бумага хранит воспоминания и даже прикосновения, отпечатки пальцев, твоих и моих.

Ты сожжешь ежедневники и мятые тетрадки, вольный огонь разъест строчки верлибров, стихи превратятся в золу. Я буду танцевать на ней, а меня ведь тоже сожгут, пусть позже.

Всю жизнь я посыпала Будду пеплом, простят ли мне?

Я буду целовать тебя, шептать «Прости», боясь причинить вред присутствием, жизнью, случайностью, неосторожностью, своей неосмотрительностью.

Помнишь ли ты?

Я не могу вспомнить, что было в прошлом, что было вчера.

Была ли я?

Ты говоришь, я всегда убегала ото всех и отовсюду.

А я помню только сны, солнце на закате, огненный шар, укрывающий все страхи.

Как нелегко быть легкой и беспечной, прости.

Я чувствую лишь собственную цельность от бесцельного существования, бесконечного хождения по прямым линиям.

Как непросто найти себе применение. А может ли быть у человека назначение?

Ты уже не помнишь, что значит дышать и видеть, я скучаю по тебе, твое назначение – создавать, хранить и дарить красоту.

Я устала от снов и пробуждений, это так похоже на сансару, прости.

Ты говорила, я не знала трепета, но сегодня я дрожу.

«Не причини вреда».

Так страшно уколоть и сбить, ужалить, укусить, напасть нечаянно, предательски забыть, не чувствовать ни жалости, ни боли.

Побудь со мной еще немного, поговори, понаблюдай за мной, не плачь и не жалей, коснись меня небрежно и проводи в затерянный далекий край, где гора Кайлас, холмы неземные и реки, подними на высоту, от которой разрываются легкие и кружится голова.

Крылатое время быстротечно, мгновения сменяют друг друга, проходят годы, бесшумно, но очень спешно. Похоже Бог – художник-импрессионист, с холстом, фантазией безгранной и с красками в руках. Он нас малюет, создает, а мы ворчим и прячемся стыдливо.

Задерни шторы, давай заварим крепкий чай, включим музыку, послушаем сюиты, ни слова, дальше – тишина.

Давай не будем вспоминать, что было, историй прежних, пыльных, старых, я помню только сны.

Давай не будем думать, что ждет нас завтра.

О времени забыть бы, оно и так крылато.

Сахарное сегодня пахнет стариной

Жизнь болезненна. Каждое мое движение – ошибка, каждое мое слово – ошибка. И за каждую из этих ошибок приходится дорого платить… Будущее у нас похоже на какую-то бескрайнюю бессонницу, а человек на улитку, его слизистое прошлое тянется за ним, как призрачный след, а будущее ему приходится взваливать себе на плечи, как домик, в который он, скрючившись, забирается каждый вечер, чтобы переночевать.

М. Павич

Сахарное сегодня пахнет стариной.

Солнечные блики на старых простынях, подушках с вышивкой в цветах.

Старые ежедневники и книжки записные – чтобы помнить, какими были разные города, люди и чужие слова.

Множество оттенков, нюансов и тональностей.

Память моя, как старый чердак с залежавшимися пыльными вещами, найдешь, что хочешь.

Зеркала, капли воды, водоскат, чайные розы.

Кондитерская «Золотой колос», пирожные буше.

Распятие и рябина, старые поверья.

Душа весит двадцать один грамм.

Куда ночь, туда и сон, а он ведь сбудется, однако.

Кусочек солнца – сердолик. И запах лета, моря и песка. Камни с дырочкой на счастье. Давай, загадывай желание!

Стихи, амфибрахии и ябмы, верлибры, палиндромы.

Пустые дни…

Скрипят сухие стены. Мы не одни,

А дни обыкновенны.

Таро, двенадцатый аркан.

Нет правды в ожидании.

Свечи, мантры, четки аметистовые, деревянные, стеклянные.

Научись жить в мрачном российском королевстве.

Храни улыбку – хорони мечты.

«Задача главная – счастливым быть и избегать страданий».

Добавить нужно в рацион шалфея больше, базилика.

Заваривать лавандовый чай.

Пей вино – кровь Христа, он любит и хранит тебя.

Словно вспомнила прошлую жизнь, тридцатые годы.

Моя память – старый чердак.

Веретено насилия. Пороки времени. Театр жестокости. Несчастный Арто.

Говорим только шепотом.

Я все реже и тише смеюсь.

Покрасим стены сухие в оранжевый цвет. Шум дождя успокоит.

Успокоит и уймет ненасытность, желания.

Побольше сахара в чай добавим.

Больше шоколада горького – рецепт от горечи.

Главное – пей вино и помни меня в тридцатые годы, тихо охраняю тебя.

Я…

оберег

твоего счастья.

Д. Ф.

Длинные паузы между фразами. Говорить лучше о ничего не значащем, повседневном, бытовом. Смысл – заполнить тишину. А я ее люблю, с ней спокойно, так гладко и ровно, совершенно беззаботно. В шуме разрушения больше, и я предпочитаю молчать.

– Ты любишь одиночество?

– Да, оно мне по душе, я хочу быть один.

Но ты не одинок, и никогда не будешь один, ты будешь принимать и отвергать людей, любить, дышать едким воздухом, пропитанным запахом богемы, в тесной комнате перелистывать страницы недавно изданных книг своих новых и совсем давних друзей. Но не ОМ.

Истощенность во всем, что тебя окружает. Ты не готов забыть и растоптать ровно настолько же, насколько не готов создать и породить. Заброшенность, и почти бессилие, горечь, но не опустошенность – что гораздо важнее. Отсутствие поворота сюжета, полное, абсолютное, я даже не ухожу, а тихо, почти беззвучно, легко, но немного робко исчезаю, спрятавшись под вуалью смирения. Здесь, вдоль бульвара проплывают лица: незнакомые и безучастные, и я пытливо всматриваюсь в быстро меняющиеся, но однообразные картинки за окном. Все так же беспечна, ведь абстрактна, ритмичным шагом прохожу мимо дома Герцена, стараясь быть незаметной. Мне не была дана жизнь, как другим, мне позволили только наблюдать за происходящим, с любопытством озираясь по сторонам и удивляясь, как ты можешь жить и общаться со мной, неживой.

И вот теплые, нежно-живые губы едва касаются моего лба. Это непривычное ощущение теплоты и с ней же отдаленности, погружающее в дремоту. Я растворяюсь в тебе. Ты знаешь, я обожаю танцевать, но ты никогда не видел, как я танцую. Ты никогда не чувствовал меня, из-за того, пожалуй, что меня никогда не существовало.

– Я не понимаю, где ты. Тебя же нет, ты растворяешься во всем, что тебя окружает, но тебя как таковой нет.

– Да, меня просто не существует.

– Это ненормально.

– Так было всегда и так будет, я ничего не могу с этим поделать.

– У тебя нет друзей. Где они? Не видел ни одного.

– Я тоже давно их не видела. Может, их уже и нет.

В темноте я слышу твою боль, индевеет все тело. Ты никогда не поймешь, как мертвец способен познать живое. Я пытаюсь говорить с тобой, чтобы ты не забыл о том, что можешь коснуться не имеющего бытия, но я и мое отсутствие тебя равно утомляют.

– Ты веришь, что может существовать круглый квадрат?

– Извини, я не могу сейчас говорить.

Махровый халат, влажные волосы, длинные тонкие пальцы, медленно перебирающие сто восемь аметистовых бусинок…

И вот тебе чудится волнующий бархатный шепот, шелковое покрывало и синее-синее небо.

Ритуал

Перед самым уходом монаха Нинакавы из этого мира его навестил мастер дзэн Иккю.

– Можно мне напутствовать тебя? – спросил он.

– Я пришел сюда один, – ответил Нинакава, – один и уйду. Чем можешь ты мне помочь?

– Если ты считаешь, что ты и в самом деле пришел и уйдешь, то ты заблуждаешься, – ответил Иккю. – Позволь мне показать тебе путь, в котором нет прихода и ухода.

Эти слова Иккю так ясно открыли Нинакаве путь, что он улыбнулся и ушел.

Буддийская притча

Я смеюсь, забавляюсь нашей наготой. Меня крепко сжимают дрожащими руками, притягивая к себе. Въедаются, не оставляя воздуха и пространства. Теплота перебегает из одного тела в другое. Губы со сладким привкусом блуждают по твоей шее. Ты шепчешь что-то невнятное и просишь говорить с тобой. Сахарное послевкусие.

Я смеюсь: через час ты будешь спешно собираться на работу, а я спокойно сидеть и читать о лизгольде и pur autre vie.

Я смеюсь над попыткой, отдалившись, стать ближе и родней. Медленно пью крепкий пробуждающий кофе, наслаждаясь дурманящим, чуть резковатым ароматом корицы.

Силюсь уйти и не могу. Я смеюсь: как много для нас значат минуты.

Ты сонный и взъерошенный, несобранный, ужасно неловкий, тяжело дышишь, пытаясь найти свои очки. Мне смешно: я потешный робкий ребенок, жутко настырный, но трогательно нежный, бережно складываю разбросанные вещи в совсем не тот ящик.

Я чувствую от своей одежды твой запах, кажущийся совершенно чужим. Ты гладишь длинные каштановые волосы, я бросаю в тебя подушки, и эта игра походит на бессмысленный ритуал.

Я смеюсь, смех разливается по комнатам, доносится до соседей и возвращается эхом, разлетающимся смешинками по всем уголкам. Простыня в крапинку, блеклый свет, два чудака по субботам утром теряются в неярких красках на твоем диване. Легкие стихи, глоток свежести, напоследок обними меня, проведи рукой по смуглой, уже остывшей коже.

Через неделю с тобой буду смеяться уже не я, а та, которую ты всегда ждал.

Я повторяю мантры. Улыбаюсь, чтобы не расплескать накопившуюся обиду.

Я так боялась выглядеть смешной. Я не привыкла лгать. Я любила тебя по буддийской привычке обращать нелепость в молитву.

Желание работать

В руках твоих что теперь? Что у тебя осталось? Скоро прекратятся дожди и начнут сыпаться мелкие белые перышки, я пройдусь без перчаток, буду потирать ладони.

Как странно, вроде ничего у тебя не было, почему тогда страшно и унизительно терять антураж? Обидно, задели за живое. Из-за того, что скрыли, лицемерили? Пыль в глаза – от нее слезы, сухой кашель, аллергия, скорее всего.

Мысли вслух, непутевые заметки: Бог учит, прощает ошибки, люди не прощают ошибок, прогоняют. Бог возвращает, перестраивает, перемещает, меняет, наверное, он очень мудр и терпелив.

– Идти или не идти?

– Иди, не отказывайся. Почувствуй себя мясом на рынке, все тебя рассматривают, трогают, щупают, оценивают. Через пару дней появится ощущение, будто ты товар, неприятное это занятие. Но ничего, ты не расстраивайся. Не обращай внимания на резкие слова и личные вопросы.

– Я не привязана к словам, мне все равно.

– Все ищут что-то определенное, это как пазл, немного не тот контур и уже не подошел, картинки не выйдет.

– Да, возможно, я недостаточно угловата.

– И если это твое, то само тебя найдет. Трудно объяснить, как это происходит, но со временем сама поймешь.

– Завтра день рождения у Родиона, надо определиться, что будем дарить?

– Главное, чтобы не было, как в прошлом году: Родион попросил гантели, а ему подарили бутылку.

– Оказывается, учебная пожарная тревога проводилась, в 13.30. При нормативе в 12 минут здание было покинуто сотрудниками за 8 минут 30 секунд.

– Из сотрудников участвовали в мероприятии все, кто бережет фигуру, и наша золотая рыбка.

– Бедный Майнекс, я думаю, почему воды так мало в аквариуме?..

– Может, тебе заняться чем-то другим? Со мной вот училась девушка, отличницей была, встретил ее недавно – так она океанолог.

– Я не люблю возвращаться, я не привыкла пятиться.

– Ну и зря, иногда полезно. Нужно заниматься тем, что тебе интересно.

– Мне интересно все, что неоднозначно. Зачем задавать вопрос: «Были ли с вами несчастные случаи, если да, то какие?»

– Это чтобы отвечали: «Да, при рождении».

– Очень смешно. Это что, конкурс на самые нелепые вопросы и ответы?

– Хочешь поучаствовать? Бывают также конкурсы на самые нелепые объявления и резюме. Например, «Свободна должность любимого сотрудника компании. Требования: Хороший человек». Ответ должен быть не менее ярким: «Трудолюбив, не дурак».

– «Медленно ли вы едите?»

– Ну, медленнее тебя едят только ленивцы и пенсионеры, потерявшие зубные протезы. Что еще?

– «Чем вызвано ваше желание работать»?

– Пиши – желанием жить. Дальше, наверное, идет вопрос:

«Чем вызвано ваше желание жить?». Отвечай не задумываясь: желанием работать.

– Знаешь, а мне не жаль потерянной работы.

– О, это уже лучше.

– Единственное – я быстро привыкаю к людям, я буду скучать. Можно я буду звонить?

– Звони, только не с глупыми анкетными вопросами.

– Да, вопрос последний остался: «Какой вклад вы внесли в трудовой коллектив?» И мне нечего ответить. Похоже никакой.

– И я никакой, и другие твои коллеги тоже. Но нужно ответить, придумай что-нибудь, что-нибудь про хорошие отношения, дружественную атмосферу, работу в команде. Это ужасно нравится отделу персонала.

Маленькое приключение

Мои небрежные шаги и движения, полупрозрачные, тесные, нетерпеливые. Рывок призрака в незнакомый город. В ровно назначенный час, в обусловленном месте вы найдете меня. Бегу.

Час от часу не легче, жаль, что некому смеяться. Отправление поезда через пятнадцать минут, звонки на платформе, нервное ожидание, напряжение, зоркая настороженность – переживания, которые позже будут казаться шелухой.

Комедия – удивительный жанр, в нем столько легкого веселья, игривой шутки и забавы, иронии, искрящейся импровизации, свободы, несерьезности, неразумия и колкого трагизма, мне смешно и грустно, все получилось невпопад, не к месту.

– Билет. Куда делся билет? Выронила. Точно выронила. Ой, боже мой. Или дома забыла. А может быть, там, где картина…

– Распакуем картину. Спросим у домашних, нет ли билета дома, может, кто-нибудь подвезет.

– Да, да.

Кнопки телефонов жмутся с устрашающей скоростью, со сдавленным волнением, притупленным чувством страха, скромной надеждой на везение и удачу. Бессодержательные гудки. Хочется чертыхаться и не только.

– Нет, нет никаких билетов, обронила по дороге. Нужно было тебе сразу забрать их у меня, ты же видела, в какой суматохе я собиралась.

Я потеряна и сконфужена. Более того, напугана.

– В прихожей, пусть посмотрят в прихожей, если остался дома, то только там.

– Да. Есть. Еду на Курский вокзал.

– Поспеши.

Мне говорят: «Ну ничего, учтешь на будущее – хранить билеты у себя. В крайнем случае, доберешься одна, я приеду позже».

И вот на меня зазывающе глядит произведение живописи с особым эстетическим значением совершенно чудовищных размеров. Я не отвечаю ему взаимностью и пугливо озираюсь, но в последнюю минуту перед отбытием поезда от безысходности хватаю в руки монстра в образе картины-двери, сумку с книгами и запрыгиваю в вагон.

Поезд трогается, мерно начинают стучать колеса, у окон замелькали, а потом унеслись вдаль лица провожающих, до меня эхом долетают слова: «Тебя встретят, не волнуйся!»

Не сумев найтись и обрести себя, придерживая огромный сверток, я все еще стою в дверях, привлекая всеобщее внимание и, видимо, вызывая некое оживление среди пассажиров.

Чрезвычайно учтивый мужчина забирает из моих рук картину-дверь и проносит ее к моему месту, раздается звонок: «Я приехала, с билетом, где вы?»

Поздно, поезд уже отъехал пять минут назад, еду в НН одна.

Рыжеволосая дама на соседнем кресле шустро заводит со мной беседу, уводя в прошлое неожиданно-неприятный казус.

– Девушка, вы, наверное, на выставку какую-то едете с таким-то планшетом?

– Да нет, не совсем.

– А на платформе с вами была мама?

– Нет, мой начальник.

Хоть на недолгое время забыть свою причастность к чему бы то ни было: к дому, городу, работе, делам, пустяковым тратам. Сладко-ветреные ощущения, бездумные поступки. Приятно сидеть и ожидать чего-то в поездах дальнего следования, бегущих по неизвестной тебе дороге.

А небо одно над всеми городами, накрыло куполом, обернуло туманом, соединило радугой и разделило дождем шутливо устроенную жизнь. Как больно и смешно смотреть на собственную тень или отражение, следы на снегу или земле.

Купола храмов еле удерживают тяжесть возвышающихся крестов. Домики похожи на сказочные терема, сохраняющие почти утраченные самобытность и неповторимость окружающих нас предметов.

Мосты, реки, берега, хрустальный лед. С высоты птичьего полета мир выглядит игрушечным, чудным и хрупким необыкновенно.

Как радостно быстро забывать обиды и дышать полной грудью, улыбаясь изящным бронзовым изваяниям.

Я захожу во французскую кондитерскую с запахом горячего шоколада и миндаля, со светлым зеркальном холлом, в котором появляется множество никем не узнанных меня.

Я плачу, влюбляясь в древний город, хорошо, что уеду скоро, иначе разлюблю потом.

Что грешно, то и потешно.

Прости меня.

Прости мне мое желание свободы и неприкаянность прости.