Читать книгу Дороги и перекрестки - Антология, Питер Хёг - Страница 7

Испания, г. Аликанте

Родилась в Москве. По образованию учитель начальных классов, экономист-бухгалтер. Работает «Консультантом по работе 1С программы и организации делопроизводства» в системе фриланс.

Из интервью с автором:

Трое детей, замужем… Пишу короткие рассказы о простых вещах. Интересуюсь всем, что есть вокруг и внутри меня. После сильной болезни живу каждый день, как последний, поэтому получаю удовольствие от каждой минуты и секунды, – обожаю читать, театр, мотоциклы, вязать, вышивать, валяться на траве с бутербродом, идти долго в горах и упасть в ледяную горную реку, узнавать новых людей, рассматривать звезды в телескоп, смотреть хорошее кино с любимым, дышать холодным воздухом, обнимашки, крепкий сон, раннее пробуждение, мимолетную улыбку прохожего, поливать цветы, дружеское молчание и беседы до утра и, конечно, когда ничего не болит.

© Стрельцова А., 2017

Тореадор, верящий в Вальгаллу…

Глядя на то, как выползают огромные виноградные улитки после дождя, в пустыне, где по полгода сухо и светло, ты удивляешься в принципе наличию улиток в твоем городе. Они медленно облепляют стены и бордюры, не спеша пересекают тротуары. Ты смотришь на них, ты не веришь в них. Потому что непонятно, как в пустыне такое возможно. В связи с этими размышлениями я все больше склоняюсь к тому, что есть жизнь на Марсе, только нам ее не увидеть простым человеческим глазом… Мысли, как выясняется из всяких новых модных учений, материальны и обладают всеми качествами отдельно существующих субстанций. Собственным сознанием и интеллектом. То есть существуешь ты – а отдельно существуют твои мысли, и это не всегда дружественный конгломерат, порою это даже противостояние, а порой и не на жизнь, а на смерть…

Со временем я поняла одну простую вещь: человеку не важно, какими способами он работает над собой. Главное научиться договариваться с мыслями и иногда отпускать их погулять. И если для чистоты разума потребуется жевать только сырые морковки, то это сработает у того, кто в это верит. А у другого сработает протеиновый коктейль с закисью азота и двухчасовой крепкий жим. Кому-то нужны более действенные способы. Я молюсь, но не настаиваю, чтобы это делали все вокруг меня. Я буддистов люблю и мусульман и иудеев, а саму в семь лет окрестили христианкой. И батюшка так строго посмотрел мне в глаза и сказал: любую веру потом примешь, твое дело, а перед Богом предстанешь христианкой. Поверила…

Но вывод такой: кто во что верит, тот в то и умрет…

Я дарю эту историю Лене Сахаровой, потому что она не хочет сказку, и еще она говорит, что, говоря про других, у меня не очень получается… а про саму себя хорошо. А я знаю почему, потому что я не боюсь выглядеть глупой или пустой или еще какой, я пишу как есть…

Когда-то я попробовала уехать в Испанию. Не было интернета, только телефон-автомат на улице. И я балдела от того, что, звоня домой, слышала, как соседский кот лоток роет. Такая связь замечательная.

Я скромно жила в крошечной мансарде частного домика в Альбуферете. Сейчас там отель. А на работу ездила в только строящуюся Торревьеху. Моя семья хотела попробовать переехать, но реальные шаги по интеграции и изучению испанского делала только я.

Как-то я опоздала на автобус, который ходит от вокзала до Альбуфереты, и решила пройтись пешком. На мне было белое длинное платье из марлевки, парусиновые лодочки и крошечная сумка с мелочами. Небо – синь, горы – блеск, море подмигивает бриллиантами. Иду, никого не трогаю. И вдруг – так действительно бывает – посреди ясного неба дождь как из ведра. Марлевка сразу скапризничала и исчезла, трусы за ней промокли и решили, что они одежда человека-невидимки, картонная подошва лодочек долой. «День моего позора» – хочется назвать мой рассказ…

Машины гудели, как будто свадьба короля, и хоть бы кто предложил подвезти, некоторые особо горячие мачо высовывались по пояс и свистели заправским скоморошьим свистом. И докажи мне потом, что мужики разных стран разные, – ни хрена не разные – все борщ едят.

Неожиданно на противоположной стороне дороги остановился длиннющий лимузин. И из него вышел человек. Человек как человек. Высокий, очень худой, глаза огромные. Горят, ну это здесь сплошь и рядом. И накрывает пледом. А я окромя «gracias» ничего пока по-испански особо и выдать не могла. Стою только икаю, потому что замерзла.

Показываю пантомимой: дескать, как тряпочку-то вернуть? Головой покачал: не надо, дорогая, бери себе, не жалко. Взглянул так с тоской еще разок на обнаженку в разрезе пледа и пошагал к своему лимузину.

Доковыляла я до чердачка своего и заболела. Трясусь, температурю. Хозяйка кладовки с испанским названием «апартаменты» перепугалась, сок мне жмет апельсиновый, в комнату заглядывает. «Madre mia» каждые пять минут восклицает.

Тут звонок в дверь. Побежала она вниз, а потом обратно в комнату вплывает и глаза навыкате, а за ней человек в костюме темном и галстуке, в черных очках. Я тогда еще не думала сценарий про мен ен блэк в Голливуд посылать, но о черных воронка́х трошечки разумела… Все думаю. Чего-то нарушила, сейчас поведут. А он роз красных 120 штук около диванчика положил. Минералки и пачку антибиотиков. Привет, говорит, вам от Хулио и ушел.

Я, конечно, прифигела от такого поворота. Но таблетку проглотила и к вечеру немного в себя пришла. И ни ответа, ни привета. А потом мне в Россию нужно было вернуться.

Через полгода прилетаю: а там пачка писем для меня у хозяйки лежит. Хулио на чувства изошел весь. Сгораю, говорит, заживо, снишься мне, где тебя, твою мать, носит, негодная.

Я-то точно помнила уже тогда, что у бурных чувств неистовый конец. Поэтому даже испугалась такого напора.

Но ладно, думаю, позвоню. Звоню, а что сказать не знаю.

«Ола, – говорю. – Это я».

А там звук такой странный в телефоне. Стою, жду, песеты в автомат подкидываю. Тут женский голос говорит:

– Простите, дескать, пожалуйста, сестра я его.

– А он где сам?

– Ло сьенто – ло сьенто в обморок упал.

Я после замеса начала 90-х на припадошных совсем не западала. Но жалко человека, а потом меня так страстно еще никто не обожал. Хотя мы в училище психологию изучали, и по всем признакам выходило, что с этим вектором нахлебаешься взлетов и падений.

Ну, потом все прояснилось и мы умудрились встретиться. И смотрели друг другу в глаза. А я со страха обмирала, потому что непонятно ничего. Сдуру я ему попыталась с помощью переводчика рассказать немного о северных традициях, и очень его заинтересовал переход воинов, погибших в сражениях в Вальгаллу. И на полном серьезе интересовался, берут ли туда испанских подданных.

А потом он так скромно пригласил меня на свое выступление. Только, говорит, это в другом городе будет. Но я машину пришлю, не волнуйся. Я как обычно паспорт во дворе в железной банке из-под сардин закопала, чтоб если что, – то в рабство продали без документов. Но поехала.

Да. Вот сейчас хвастаюсь. Сидела в королевской ложе. Театр странный такой. Не то цирк, не то еще что. А когда быка вывели… стало понятно, что это коррида.

И не укладывалось у меня в голове, как такой тонкий романтик и вобморокупадатель вот так запросто в быка живого копьями тыкает.

Но красиво выступал, пока не получил рогом в причинное место… а все закричали и заполошились, я побежала к скорой. Но там спросили, кто я, а я никто, просто амига… А я потом на трех автобусах домой добиралась и на следующий день в Россию вернулась. И больше не знаю ничего о Хулио и даже в интернете не стала смотреть, когда интернет появился.

Но если честно сказать, то это очень сильное чувство, когда на тебя смотрят и ты чувствуешь, как загорается место прикосновения взгляда…

И это воспоминание сидело глубоко внутри меня, как виноградная улитка. А сейчас начала писать, и выползла она на свет божий и не запихать ее уже обратно, так что да простит меня любимый, приходится рассказывать.

А где живет, или уже нет, тореадор, который верит в Вальгаллу… я не знаю…

El sujetador

Я верю в чудеса. Они случаются взаправду. Есть тому доказательства.

Я помню, что наступил такой день в моей жизни, когда мы с мамой признали тот факт, что я выросла. И я к великой радости, а мама с тихой грустью решили, что пора покупать… лифчик.

У нас были небольшие каникулы в Ленинграде. Я задыхалась от восторга. От Исаакия, от Невы. От чая в «Авроре» из фарфоровых чашек с синим рисунком и золотой каймой. От полуподвальных магазинчиков с носками и теми самыми лифчиками. От Финского залива, от свинцового неба. Такого высокого и вовсе не тяжелого, хоть и 100 оттенков серого. Кстати, в Испании бюстгальтер – сухетодор. Я как слышу: сразу ржать начинаю))) И мне тотчас же напоминают: О. Ясно. Ты – русская)))

Я отвлеклась. Каникулы подходили к концу. Утром я с грустью смотрела в окно. За окном был Смольный. И я посетовала, что у девиц-то смольных эти самые бюстики-то были… А я вот выросла… а у меня нет.

И мама, посчитав бюджет, сказала: Идем. В Пассаж. Выделяю

2 р. 50 коп.

И я собралась быстрее, чем горит спичка, и уже неслась вниз, а мама ждала лифт. И мы пошли в огромный многоэтажный магазин.

И я прилипла к витрине. Потому что это была взрослая и такая невероятная покупка. И что скажет Маринка, а Катька? Катька наверняка заставит снять и будет крутить в руках и комментировать. Но сейчас, сейчас очень важно выбрать.

Так. Что? Какой? Понятно, размер пока нулевой. Цвет? Черный. Гляжу на маму. Мама улыбается. Черный – не маркий. Хороший.

О, выбрала. Такой шикарный, чуть поролона внизу с кружевом. Лямочки атласные, изящные. Восторг. Вещизм во всей красе… 4 р. 50…

– Насть, прости. Давай другой.

Просто атласный. Ну, другой формы… Кружево может и натирать вообще-то… лямки по ширине, как у бабули… Хороший.

– Ладно.

Потом как-нибудь. Идем в кассу, пробиваем.

Я какая-то грустная. Отдаю чек. Продавщица так странно на меня посмотрела. Завернула. Отдала сверток.

В номере мама спросила:

– Примеришь?

– Нет, дома. В Москве.

В поезде думала, что зря деньги у мамы взяла, лучше б книг купили… Уснула под стук колес… Московский – Ленинградский, увижу ли вас снова когда-нибудь? Вы части моего сердца, без которых не буду целой никогда…

Дома разворачиваю сверток, а там этот. С кружевом. Офигенный. Маринка аж вскрикнула, увидев. ТОТ САМЫЙ.

Самый лучший. Самый первый мой сухетодор.

Австралия

Когда-то давно я сидела на станции «Маяковская» московского метро и тихо плакала, делая вид, что читаю книгу. Причины для плача в тот момент были. И были серьезные. Я сейчас, оглядываясь назад, вообще думаю, что такой период в жизни был мне послан только с одной целью: я обязана стать сценаристом бразильского сериала серий этак в пятьсот, со временем я поняла, что серий будет несколько тысяч, и выучилась на бухгалтера.

Ко мне подсел улыбчивый молодой человек, и на нем были бежевые джинсы, что само по себе в стране, завоеванной «мальвинами», было странно. И шляпа. Шляпа и ковбойские сапоги из крокодила. Я точно поняла, что это крокодил, потому что от слез меня иногда отвлекали журналы с модой.

Лицо его было загорелое и улыбчивое. И офигенные глаза. «Иностранец» – подумала я и внутренне сжалась, вспоминая Булгакова. Мы беседовали, а мимо нас проезжали поезда. И он согласился со мной, что мне надо уезжать и как можно быстрее. И поведал, что он из Австралии и там очень мало женщин и особенно таких красивых, как я. Я в этот момент уже видела, как у меня отняли паспорт и продали в бордель. Но он сказал, что наличие у меня ТАКОЙ истории и маленькой дочки мне могут помочь и надо рискнуть собрать документы, встретиться с консулом и уехать подальше, где меня никто никогда не найдет.

– А мама? – спросила я.

– Маме будем писать, а потом заберем.

Утром следующего дня мне по факсу пришел список документов и теплое искреннее письмо, написанное мелким каллиграфическим почерком.

Я загорелась этой идеей.

Но в день встречи с консулом испугалась. И не пошла. А просто переехала в очередную съемную квартиру и сменила работу…

В итоге через много-много лет другой мужчина увез меня из России, хотя на тот момент я в ней жила бы очень даже неплохо.

И хорошо, что все так вышло, тем более что астролог, томно перебирая звездные карты, сказала мне 30 лет назад, что после сорока я буду непременно жить в Европе. А я фыкнула и сказала – это ересь полная. Ни один Сатурн с Юпитером меня не заставят уехать туда, где надо говорить на другом языке.

А вывод такой, мои друзья: счастье – это совокупность использованных возможностей.

Не хочется думать, как бы оно там было. Важно, что здесь и сейчас я целая и нашедшая сама себя. Но иногда мелькнет мыслишка: а как бы оно было бы…

Как стать королевой

С этой учебой я совсем буквы рожать перестала и даже не беременею ими. Но тут барышня очень симпатичная рассказала, как она на тренинг модный ходила и училась чувствовать себя королевой.

А я от себя лично вот что поведаю: чтобы быть королевой, не надо каждый день у зеркала заклинать свое отражение: Я королева. Надо один раз пройти инаугурацию. И все. Жить с этим до последнего вздоха.

Запарковалась я как-то у подъезда. Время осень. Это в Аликанте машину мыть, только если ей на капот бутерброды положили и их чайки клевали. А в России. Осенью. Надо мыть. Мимо идет друг мужа:

– Настя. Вымой машину. У нее уже цвет с данными в техпаспорте не совпадает)))

– Некогда.

– Да вот сто метров от дома мойка. Иди туда.

– Так ручная. Я потом на автомате.

– Иди, скажешь, что в списке. Я тебя еще месяц назад внес. Будешь довольна.

И подмигнул.

Поехала. Ну, мойка как мойка. Барак железный, набитый рабами. Отдала малышку в нежные таджикские руки. Сижу, журнал читаю.

Настал момент расплаты. Подхожу к девушке на кассе.

– Ээээ, я там в списке, кажется…

– А в каком? У нас их несколько.

– Не знаю.

– Ну, давайте поищем.

В списке «должен» не обнаружилась, соседи (что очень странно) тоже. Девушки на перспективу – так же. Налоговая))) Пожарные))) Санэпидемстанция – так же зеро. Ну, – думаю, – придется как есть заплатить и не унижаться.

– Подождите, подождите, – девушка старается.

Идем дальше: друзья, собутыльники-гаражи и их жены, родственники жены! Нет меня. И тут она достает самый последний список:

ОСОБЫ ПРИБЛИЖЕННЫЕ К ЦАРЮ. Бесплатно.

Я говорю:

– Че я пошла, что ль?

– Да, да ждем вас в любое время. Не говорите Игорю, что я так долго вас искала. – И улыбается.

В машину села – выезжаю, а рабочие руками машут и кланяются слегка. В зеркало заднего вида глянула: на башке корона.

Все. Так и хожу. Только поправляю иногда. И никаких тренингов.

441 504 000 секунд назад

Кто сказал, что прошлое нельзя ворошить? Через 441 504 000 секунд не больно. А воспоминание наполняет радостью, что судьба подарила тебе эти мгновения.

Когда отношения замешаны на страсти, то всегда есть место для боли. Она будет, как ни крути. И уже видишь потухшие глаза и уклончивые ответы, чуешь холод, а не веришь. Такой самообман не бывает полезным, но привносит в жизнь большой и нужный опыт.

Боль не чувствуешь сразу. Она сначала звучит тупым звуком прямо в сердце и растекается горячими подтеками медленно. Сжигает заживо.

Я точно знала, что она сейчас придет. Ниоткуда, просто чувствовала приближение маленького юного торнадо. Эмоции не позволили ей звонить в дверь. Она долбилась всем телом о входную общего коридора, и я молила Бога, чтобы соседи не вызвали милицию. Потом она икала и размазывала по лицу глаза и губы.

– А я… я… я хотела этот свитер. Я пошла за ним и не было размера. Ик… И витрина такая огромная. Окно прямо на улицу. И прямо напротив ВАШЕГО кафе. Ты не понимаешь: он привел ее туда. За ВАШ столик.

Я пошла, я хотела сказать. А как же… да что же… Мне стало жарко. И больно. И страшно. Я пыталась выбежать из магазина. Рвала дверь не в ту сторону. Охранник помог. Открыл. Спрашивал: что случилось? А я стояла напротив кафе и смотрела, как он ей рот салфеткой вытирает. И дождь пошел. Они вышли из кафе и двинулись к метро. А я стояла и стояла. Потом да что же это я? Побежала за ними, сломала каблук. На Кузнецком брусчатка. Упала. Поняла, что еду к тебе. Как я буду жить? Когда вы оба такая пара? А теперь нет. Что МНЕ теперь со всем этим делать?

Именно в тот момент боль докатилась и до меня. И я сказала единственное, что могла:

– Ты же автор. Пиши песню.

И она ушла в ванную, а через полчаса родилась: дождь по лужам, дождь по крышам, дождь возьми печаль повыше. Раствори в холодных каплях, чтоб хотелось меньше плакать…

Это было невероятно, как о мои ошибки и страсти разбился наивный и нежный мир маленькой девочки. Но она смогла взять боль и превратить в музыку и слова. Так талант отреагировал на предательство, на завершение, на чужой опыт.

Про твои глаза, дочь, рассказ

А в деревне под Белой Церковью перед самым началом Великой Отечественной встал табор. Цыганский. Большой, с шатрами, кострами и лошадьми.

Мария с девчатами бегала смотреть на цыган. Они выглядывали из-за кустов, а цыганская босоногая чумазая ребятня дразнила их.

Местные с недоверием поглядывали на табор. Привязывали животных от греха подальше и в ночное лучше сторожили лошадей.

Бабцы постарше под покровом ночи ходили гадать. Старуха лет двести от роду, не меньше, гремела браслетами и монисто… Тасовала колоду больших темных карт и вещала.

Отец Марии, местный кузнец, детей воспитывал в строгости. Утром хмуро сел за стол, отломил кусок хлеба и стал есть, запивая молоком. Из-под густых светлых бровей глянул на Марию. Та решила, что нужно подлить молока в кружку. Покачал головой. Нет. Не то…

– Держись от цыган подальше.

– Бать, да я…

– Последняя буква в алфавите, дома сегодня работаешь. В поле мать пойдет.

Мария шуганула мелких гулять во двор, сама принялась за хозяйство. Пошла за водой. У колодца никого не было. Набрала два ведра. Услышала тихий хруст. Обернулась.

Он огромный. Копна черных волос, сзади перехвачена в хвост куском бечевки. Глаза две планеты, черные. Смотрят прямо в душу и за душу берут, не отпускают. Только и пискнула: «Ой!».