Читать книгу Тетрадь на 100 лет - Антон Абрамов - Страница 2

ПРОЛОГ I. ГОСУДАРСТВО

Проект «Мнемозина». Отчёт № 0/Введение.

1. Общие положения.

1.1. Государственная программа «Мнемозина» разработана в целях консолидации национальной идентичности.

1.2. Программа призвана систематизировать разрозненные исторические свидетельства, исключить избыточный травматический контент и создать устойчивый нарратив, совместимый с задачами современного общества.

1.3. Настоящий документ носит характер предварительного отчёта.

2. Методологические основы.

2.1. Использованы методы нейросетевого анализа, статистической корреляции и семантической нормализации текстов.

2.2. База данных составила 8,9 млн единиц хранения: письма, дневники, доносы, протоколы, школьные сочинения.

2.3. Результаты представлены в виде «генов памяти» – устойчивых паттернов поведения и языка.

3. Ключевые выводы (предварительные).

3.1. Ген «Молчание» – ранее интерпретировавшийся как подавление аффекта, – в настоящем отчёте определяется как культурная сдержанность.

3.2. Ген «Страх» интерпретируется как предусмотрительность и осторожность.

3.3. Ген «Подчинение» фиксируется как лояльность традиции.

3.4. Ген «Идеология» – как способ смыслового насыщения общественной жизни.

(пауза, сбой текста, вставка из архива)

– девочка 1921-го разрезает обойный клейстер на квадраты, раздаёт братьям и сестрам; они жуют и верят, что это хлеб.

4. Практическое применение.

4.1. Сформировать единый школьный курс «Историческая память».

4.2. Включить в культурные программы тезаурус «устойчивых слов»: «стойкость», «терпение», «сплочённость».

4.3. Исключить эмоционально перегретые лексемы: «страх», «ужас», «голод», «палач».

(сбой текста)

– мальчик 1937-го спрашивает про соседа. Мать отвечает: «Молчи». Суп остывает. Слово «молчи» становится фамильным именем.

5. Заключение.

Выявленные паттерны обеспечили национальную устойчивость.

Рекомендуется признать их ценностью и транслировать как культурный ресурс.

(сбой текста)

– солдат 1942-го пишет «Жив. Целую». Это все слова, которые ему позволено оставить.

Подпись: Департамент интеграции исторической памяти.

Гриф: ДСП.

ПРОЛОГ II. МАШИНА

Лог-файл Системы. Сеанс 0001.

Инициализация… ОК.

Подсчёт корпусов… 8 947 122 документов.

Нормализация… ОК.

Кластеризация… ОК.

Порог совпадений… 0.976.

Паттерн «Молчание».

Обнаружен в 72,4% эмоциональных ситуаций.

Частотные слова: «молчи», «нормально», «ничего».

Семантическая маска: отсутствие лексем «страх», «злость», «любовь».

Исторические пики:

– 1921: «Хлеба нет, но мы держимся».

– 1937: «О нём больше не говорили».

– 1942: «Жив. Целую».

– 1977: «Не говори лишнего в школе».

Метрика «Алекситимия».

Среднее значение 0.81.

Симптомы: соматизация эмоций; эвфемизмы вместо прямого названия; блокировка речи.

Корреляции:

– «молчание» ↔ «выживание»: r = +0.61;

– «молчание» ↔ «смысловая бедность речи»: r = +0.74;

– «эвфемизм» ↔ «лояльность»: r = +0.58.

Протокол индивидуальных индексов.

Анна. Индекс молчания = 0.83. Индекс называния чувств = 0.22.

Комментарий: «Вы говорите „устала“, когда имеете в виду „мне страшно“»

Игорь. Индекс словесного шума = 0.92.

Комментарий: «Вы говорите, чтобы не сказать.»

Марина. Индекс резкости = 0.78.

Комментарий: «Вы ударяете словом, чтобы спрятать уязвимость»

Гипотеза.

Если удалить «ген молчания»: снизится тревога → снизится устойчивость → изменится идентичность

Если сохранить: сохранится тревога → сохранится идентичность.

Вопрос (не для государства):

Хотите ли вы изменить язык, на котором ваши дети скажут «люблю»?

Сеанс завершён.

Режим ожидания: вопрос не закрыт.

ПРОЛОГ III. ЧЕЛОВЕК

Я всегда думала, что память – это шкаф.

На верхней полке – альбомы: лица в чёрных уголках, подписи «Мы летом. Мы в парке. Живы».

На средней – письма, перевязанные бечёвкой, где имена, которые нельзя произносить.

На нижней – тетради детей с кляксами: «Моя мама работает на заводе. Мой папа – устал».

Я верила, что шкаф можно закрыть. Что ключ у меня.

Когда я включила машину, экран мигнул. Сначала – строки, сухие, как морозный воздух: «Инициализация. Кластеризация. Порог совпадений».

А потом – слова, которых я не ждала: «Анна. Индекс молчания – 0.83».

Это прозвучало не как диагноз, а как приговор.

Будто кто-то читал меня вслух.

Я вспомнила девочку 1921-го, которая разрезала клейстер на квадраты и раздавала детям.

Я вспомнила мальчика 1937-го, который спрашивал про соседа и услышал только: «Молчи».

Я вспомнила солдата 1942-го, написавшего «Жив. Целую» и вернувшегося со снегом в глазах.

И я вдруг поняла: это не они. Это я.

Я училась молчанию, как грамматике.

Я пришла как исследователь, с тестами, шкалами, словарём.

Но машина смотрела на меня, как на документ.

Она перелистывала меня, как тетрадь.

Я почувствовала: слова застряли, как кость в горле.

И поняла – это и есть мой язык. Язык застрявших слов.

Язык, который я передала сыну, когда он во сне шептал: «Не говори…»

Мнемозина сказала: «Ваш род выбран. Совпадение 97,6%».

Я закрыла глаза. Представила шкаф. Но это не шкаф. Это ткань.

Её нельзя открыть и закрыть. В ней жить. В ней дышать.

Иногда мне кажется: у памяти есть дыхание.

Она дышит в моих ладонях, когда я держу чужие письма.

Она дышит в моей груди, когда я не могу сказать «боюсь».

Она дышит в машине, и в машине – я.

Я думала, что память – книга.

Но она – зеркало.

И если смотреть в него слишком долго, видишь не только себя.

ЭХО

Государство: «Ген молчания – культурная сдержанность, обеспечившая стабильность».

Машина: «Индекс молчания: 0.83. Вопрос: хотите ли вы изменить язык любви?»

Анна: «Язык молчания – мой язык. Но если я передам его детям, они тоже не смогут сказать „люблю“».

Мы молчим уже сто лет и теперь решать нам, останется ли это нашим родным языком.