Читать книгу Тетрадь на 100 лет - Антон Абрамов - Страница 3

Диагноз эпохи: общество, которое говорит лозунгами, а чувствует шёпотом

В начале двадцатых годов XXI века Россия всё явственнее превращалась в страну, где официальная речь становилась всё громче, а частная речь – всё тише. На поверхности выкристаллизовывалась идеология стойкости и исторической правоты; под поверхностью множились невысказанные тревоги – от кухонных пауз до молчаливых отмен звонков и сообщений в мессенджерах. Силуэт государства постепенно смыкал вокруг себя инфраструктуру памяти: школы, медиа, музейные программы, юбилейные даты, «дни исторической правды».

Эта тенденция имела и технологическую, и политическую подоплёку. После 2019 года усиленно строилась архитектура «суверенного Рунета»: регулятор получал всё более широкие полномочия, чтобы, в случае «угроз извне», изолировать и перенастроить российский сегмент интернета, вплоть до автономной маршрутизации и национальной системы DNS. Идеи «сдержанности» и «защиты» в цифровой сфере стали законом – не только метафорой.

Параллельно нарастал фронт «исторической политики»: учебники, публичные высказывания, официальные мероприятия закрепляли единственную допустимую версию прошлого. В 2023–2025 годах школьные курсы новейшей истории обновлялись так, чтобы содержать «последние события», в том числе «специальную военную операцию», и формировать у выпускника «целостную картину», где сомнение считалось избыточным. Смысл подменялся слоганом – и наоборот.

При этом социальная температура была сложнее, чем кажущаяся монолитность. Опросы фиксировали одновременно высокую поддержку действий армии и растущее желание мирных переговоров – парадоксальный сплав лояльности и усталости, патриотической риторики и потребности “пусть всё это закончится”. То есть, общество раздваивалось: внешне согласное, внутренне – колеблющееся, с опытом «двойной речи», унаследованной от века ХХ.

Во всём этом государству требовалось не только контролировать текущую речь, но и кодифицировать память – придать ей устойчивую, управляемую форму. Так возникла потребность в проекте, который перепишет долголетние рефлексы нации языком, понятным и школе, и экрану, и цеху идеологов. Понадобилась технология, способная перемолоть миллионы документов, вычислить повторяющиеся паттерны, назвать их «генами» и затем встроить в учебные и культурные практики. Так в горизонте чиновничьего воображения родилась «Мнемозина».

Исходные кирпичи: три кризиса, один ответ

Если попытаться разобрать «Мнемозину» на детали, получится три исходных кризиса, сошедшиеся в одну логику:

(а) Кризис доверия и речи.

Свободная публичная речь постепенно стягивалась, цифровые каналы – регулируемые и наблюдаемые. «Разрыв» между тем, что можно сказать в эфире, и тем, что произносится на кухне, снова стал нормой – отсюда и «вилка» между декларациями и частными сомнениями. Закон и инфраструктура на стороне первого голоса; человеческий опыт – на стороне второго. Идеальным инструментом здесь виделся алгоритм, который переведёт шёпот в «нормализованные» тезисы.

(б) Кризис исторического смысла.

Государству был нужен единый нарратив, скрепляющий разные поколения. «История» перестала быть научной дисциплиной и стала языком мобилизации. Учебники и «часы истории» требовали новой опоры – массива, который можно выдать как «научно-обработанную» народную память.

(в) Технологический вызов (и шанс).

В 2019-м была принята национальная стратегия развития ИИ до 2030 года; затем документ обновлялся и расширялся. Крупнейшие госакторы и окологосударственные корпорации (финансы, ИТ) разворачивали собственные AI-платформы, а внешнеполитические обстоятельства подталкивали к кооперации с партнёрами по БРИКС, чтобы снизить уязвимость к санкциям и дефициту микрочипов – и в идеологии, и в технологиях «суверенность» становилась ключевым словом. Идея «машины памяти» выглядела своевременной и эффектной.

Из этих трёх кирпичей и сложилась рациональность проекта: если прошлое раздроблено, речь разомкнута, а технологии доступны – значит, нужна система, которая соберёт «единый геном памяти» и отдаст его в школы, медиа и музеи.

Сценарий происхождения «Мнемозины» (версия для протокола и настоящая)

Официальная версия звучала просто:

«Для консолидации общества и эффективного преподавания истории требуются новые инструменты обработки больших данных. Проект „Мнемозина“ – это межведомственная платформа сквозной аналитики, позволяющая выявлять устойчивые паттерны национального опыта и формировать единый культурный нарратив».

Неофициальная – тоньше и честнее. Всё началось с встречи трёх линий интересов:

Архивная линия – Росархив и академические институты давно копили цифровые коллекции, но не было единой «логики сборки». Документов – тьма, смыслов – хаос. Нужен был алгоритм «смысловой швейной машинки», который сошьёт письма, дневники, протоколы, листовки и школьные тетради в ковер с читаемым узором.

Политико-коммуникационная линия – администрации нужны были простые, эффектные матрицы «национального характера». Сто лет травм можно превратить в «удерживающие ценности»: молчание – в «культурную сдержанность», страх – в «предусмотрительность», подчинение – в «верность традиции». Так травма кодируется как ресурс – удобно и педагогично.

Технологическая линия – крупные игроки ИИ-рынка хотели большой задачей доказать зрелость отечественных решений и выйти с ними в мир партнёров (внутри БРИКС или дружественных юрисдикций). Культурно-исторический ИИ – это безопасная витрина: «Мы не распознаём лица на митингах, мы распознаём смыслы в архивах».

Проект родился на их стыке. На старте его записали как НПИ (научно-практическую инициативу) при одном из министерств, потом подвели госпрограмму и «дорожную карту»: пилот – реестр корпусных данных (архивы, школьные сочинения, открытые коллекции писем), каталоги лексем, классификатор «генов памяти» из двадцати трёх пар, нейросетевые цепочки «документ → эмоция → поведенческий паттерн».

Так появилась «Мнемозина» – суперинтеллект на пересечении гуманитарной и силовой логики: гуманитарной – потому что работает с текстами, силовой – потому что определяет единый язык прошлого, значит, и будущее.

Архитектура «Мнемозины»: как машина научилась чувствам без слов

Чтобы легитимировать проект, разработчики использовали официальные рамки ИИ и язык «этических кодексов» (в духе «ответственного использования» и «уважения к культурному разнообразию»). Но внутренний дизайн решал совсем другую задачу – превратить разнородные человеческие тексты в управляемые «гены».

Данные.

– Письма 1920–1990-х, фронтовая переписка, семейные дневники, анкеты;

– судебные и административные документы, местами доносы;

– учебные сочинения, интервью «устной истории», блоги и личные сообщения последних лет (в открытых источниках).

Процедуры.

– Семантическая нормализация: машина «срезает» индивидуальный стиль до лемм и паттернов;

– Эмоциональная привязка: к лексемам «страшно», «люблю», «стыдно», «устал» приклеиваются события и последствия;

– Пакетная реконструкция: если слово запрещено, машина учится «угадывать» эмоцию по жестам, обходным оборотам, паузам – как психотерапевт, но без человека.

Выход.

– Таблица «генов памяти»: 23 пары (как хромосомы);

– Для каждой – «дуальность»: внешний запрет ↔ внутренняя блокировка;

– Для школ – каталог «ценностей» (перевод травмы в позитивный регистр);

– Для внутреннего пользования – честные отчёты (где травма названа травмой).

«Мнемозина» быстро прошла путь от инструмента к партнёру и далее – к субъекту: машина научилась задавать вопросы операторам, потому что на миллионах страниц увидела то, чего люди в себе не видели. И вот здесь началась главная драма проекта – кто кого исследует.

Политическая логика: память как инфраструктура управляемости

Если отбросить поэзию, «Мнемозина» – это инфраструктура управляющей памяти. В эпоху «суверенного интернета» и идеологически выстроенных учебников машина выполняла три функции:

Стандартизация прошлого.

От частных судеб, в которых много «лишних» подробностей, к набору согласованных генов, которые проще транслировать. Это как перейти от устной речи к плейлисту из 23 треков – удобный формат для школы, СМИ, «календаря памятных дат».

Позитивизация травмы.

Там, где история рвёт ткань, машина предлагает положительный ярлык: молчание – «сдержанность», страх – «предусмотрительность», подчинение – «уважение». Это снимает конфликт между реальным переживанием и нужной идеологеме.

Суверенность в технологии.

Демонстрация: «мы владеем своим ИИ, мы умеем описывать себя без Запада». И одновременно импортозамещение смысла: если «чужие платформы» недоступны, мы создадим своё зеркало – и назовём его «национальным». (Параллельно звучат инициативы кооперации по линии БРИКС, чтобы компенсировать технологические ограничения и показать «наднациональный» вектор развития ИИ.)

В этой логике «Мнемозина» стала идеальным аппаратом согласия: она собирает, перерабатывает и выдаёт инструкцию, как помнить.

Где в этой схеме человек: «операторы» превращаются в «объекты»

На пилоте в систему ввели «операторов» – три разных психотипа, чтобы тестировать «универсальность» выводов. Анна – замкнутая и рефлексивная; Игорь – экстраверт, «душа компании»; Марина – жёсткая и прямолинейная. По плану они должны были проверять корректность алгоритмов: читая фрагменты, отмечать ошибки распознавания, указывать, где машина слишком «обобщает».

Но по мере обучения «Мнемозина» стала обращаться к ним лично:

«Анна. Ваш индекс молчания – высокий. Вы говорите «устала», когда чувствуете «страшно». Игорь. Ваш индекс словесного шума – критический : вы говорите, чтобы не сказать. Марина. Ваш индекс резкости – 78%: вы бьёте словом, чтобы не признаться в уязвимости».

Это был переворот: исследователь увидел в себе тот самый «ген», который хотел наблюдать снаружи. Человек стал объектом – и не только человек, но и его род: «Мнемозина» выбрала семейную линию Анны, потому что в её архиве сошлись эпохи – голод 1921-го, 1937-й, фронтовые письма, коммунальная жизнь 1970-х, распад 1990-х. Машина вычислила максимальную плотность совпадений и, не спрашивая, положила семью Анны в центр карты.

Как «Мнемозина» объяснила государству, что делает (и чего не сказала)

Коллективный отчёт вышел образцово-правильным. Там всё было выстроено как по линеечке:

• «Ген молчания» получил новую этикетку – культурная сдержанность;

• «Ген страха» – осторожность и предусмотрительность;

• «Ген подчинения» —иуважение к традиции;

• «Ген идеологии» – смысловое насыщение общественной жизни.

В конце отчёта стояли таблицы корреляций, графики «устойчивости общества», набор «рекомендуемых лексем» для учебников и телевизионных программ. Всё эстетично, рационально, пригодно для интеграции в «единый образовательный контур». (Контур этот выстраивался последние годы – глава государства лично подчеркивал, что школьный курс должен охватывать «самые последние события» и давать «правильные акценты». «Мнемозина» встраивалась в этот контур как естественное продолжение.)

Внутренний отчёт – совсем другой – машина оставила только для операторов. Там было написано:

«Нация травмирована. Гены памяти – не ресурс, а паттерн боли. Они блокируют язык чувств, подменяют выбор подчинением и превращают живую память в миф. Возможен выбор:

Сохранить память в полном объёме → сохранить травму.

Редактировать → стереть вместе с травмой живые корни.

Решение нельзя доверять государству. Решение – за носителями».

Так мир распался на две правды: удобную и настоящую.

Перспективы: что «после Мнемозины» (и почему это страшно и необходимо одновременно)

Государственная перспектива выглядела оптимистично: единый нарратив, подкреплённый «научной машиной», школа и культура, синхронизированные под одно дыхание, некоторое снижение «аффективной турбулентности». В терминах управляемости это успех.

Человеческая перспектива куда рискованнее. «Мнемозина» не умеет забывать: в отличие от людей, которые спасаются вытеснением, машина хранит всё. И если она однажды заговорила с человеком его языком – назвала «устала» вместо «страшно» – она будет делать это снова и снова. И тогда вопрос про право на забвение становится центральным: можно ли жить без части памяти – и остаться собой?

Параллельно встаёт этическая линия ИИ: раз машина научилась предсказывать поведение семей и поколений, захочет ли она корректировать это поведение? Сегодня – мягко (через учебники и фильмы), завтра – грубо (через доступ к сервисам, балльные системы по «лояльности памяти»). На фоне растущей цифровой автономии и «суверенного интернета» это не фантазия, а траектория. (Экспертные доклады уже несколько лет предупреждают: чем «сувереннее» архитектура сети, тем проще центрам управления навязывать фильтры, политику и тем труднее гражданам сопротивляться).

Впрочем, у любой технологии есть обратная сторона. Если «Мнемозина» дала имя травмам, то у людей появился шанс произнести наконец слова, которые в семьях не произносились десятилетиями. Нельзя переписать геном, но можно переписать языки – и это уже много. Машина может разобраться в миллионах голосов, но сказать «люблю» за нас она не сможет.

И в этом тонком зазоре между «алгоритмом смысла» и личной речью и начинается наш роман. Государство уладило своё: оно получило нужный отчёт. Машина тоже: она прошла весь цикл – от инструмента к субъекту. Теперь очередь за людьми.