Читать книгу Тетрадь на 100 лет - Антон Абрамов - Страница 6

Я пришла раньше обычного, на полчаса – в этом было что-то от старой привычки пациентов приходить к кабинету заранее, будто слово легче даётся, если успеть посидеть в тишине и подышать ею. «Зал» был полутёмным, широким, как музейный коридор: высокий потолок, чёткие прямоугольники акустических панелей, стенка из матового стекла, за которой едва слышно жужжала аппаратура. Пахло пылью от текстильных штор, свежим пластиком и чем-то едва уловимым – озоном, как после грозы или возле ксерокса.

Посередине стоял длинный стол из светлого дерева, слишком чистый, чтобы на нём хотелось что-то складывать. На стене – экран, сейчас тёмный, ртутно-чёрный; казалось, коснёшься – и пальцы уйдут внутрь, в густую гладь. На столе оставили три карточки с нашими именами и одинаковые блокноты – плотная бумага, серые обложки, в коробочке лежали тонкие чёрные ручки, те, что оставляют строгую линию без клякс.

Я присела ближе к краю, где из стенки выходила розетка: рядом привычнее – как будто можно подключиться, если иссякнут слова. Снаружи, в коридоре, тихо клацнул замок – слышно было, как кто-то аккуратно вытер подошвы об резиновую решётку, как у входов в музеи.

Игорь вошёл первым – как будто ворвался потоком воздуха. Он всегда входил так: двумя шагами пересекал порог, и комната мгновенно становилась теснее и живее. На нём был серый худи с внезапно яркой подкладкой капюшона – лимонной, как у нового кроссовка. Кроссовки, кстати, тоже были громкие – белые с полоской цвета электрической синевы; на левом – тёмная капля, видимо, напился где-то кофе на бегу. Из кармана выглядывал шнур наушников, телефон в руке светился чуть пристыженным «не беспокоить».

– О-о, – протянул он, сразу улыбаясь и оглядываясь, как на сцене. – Наш храм тишины. Анна, вы как самый правильный человек уже здесь. Отлично. Я буду делать вид, что тоже пунктуален.

Он положил телефон экраном вниз на стол и всё равно пальцами продолжал искать его, как ищут знакомую кнопку. Пододвинул себе блокнот, щёлкнул ручкой, попробовал линию – загогулиной, как барометрическая дуга. На мгновение заглянул в отражение чёрного экрана, пригладил вихор у виска – и сделал вид, что вовсе не для этого заглядывал.

– Можно включить свет поярче? – спросил он, не обращаясь ни к кому конкретно. – А то я, знаете, в полумраке начинаю философствовать, а нам сегодня, кажется, картировать вселенную.

– Не вселенную, – сказала я. – Всего лишь геном памяти. В масштабе страны. – Я услышала, как это прозвучало, и сама улыбнулась: «всего лишь».

– О, – Игорь выставил ладони, как дирижёр. – Геном памяти! Потрясающе. У меня уже есть пара гипотез… – Он заговорил быстрее, чем успевал думать, и это было успокаивающе: в его словесном течении можно было спрятаться. – Первая гипотеза – мы все из одной большой семьи, где главная фамилия «Ничего». «Как дела?» – «Ничего». Вторая – и это научно доказано мной лично, – уверенность повышают яркие кроссовки.

Он сел так, чтобы занять пространство: локоть на спинку соседнего стула, блокнот по диагонали, ручка за ухом. В этой непринуждённости было что-то детское – и бесконечная готовность шутить, если станет слишком тихо.

Марина пришла без звука. Дверь открылась так же, как у Игоря, но в воздух не ворвался ни один лишний атом, будто в комнату вошёл аккуратный холод. Высокая, прямые плечи, прямая спина. Тёмный костюм без блеска, белая рубашка без украшений; тонкие серые часы – не модные, а правильные; волосы собраны так, что ни одна прядь не просит свободы. В руке – папка на завязках, плотная, архивная; из неё выглядывали цветные закладки: жёлтые, голубые, красные. Каждая – вровень. Рядом с папкой – чёрный футляр для очков; очки она наденет позже, когда начнётся работа.

– Доброе утро, – сказала она. И вдруг, как всегда, «доброе» прозвучало у неё так, будто было «точное». Внутри «добра» у Марины всегда стояла рулетка.

– Марина! – обрадовался Игорь. – Мы тут набираем скорость перед большим стартом. Вы готовы к длинной дистанции?

– Готова к точной, – сказала Марина. – Остальное лишнее.

Она осторожно положила папку на стол, покосилась на Игорев телефон, лежащий посреди поверхности, как яркая деталь на чертёжной доске, и – не притронувшись – отодвинула его взглядом. Села прямо, положила ладони параллельно краю стола, словно снимок, с которого можно учиться по геометрии.

Я смотрела на них двоих и думала о нас троих, как о трёх типах дыхания. У Игоря – частое, поверхностное, смехом перекрывающее паузы; у Марины – глубокое, редкое, ровное, как у пловца перед длинной дорожкой; у меня – прерывистое, как если бы нужно было сначала спросить у воздуха разрешения. В «Зале» все эти дыхания смешивались, и тишина становилась чем-то плотным, ощутимым на языке.

На стене вспыхнул маленький зелёный огонёк – это в аппаратной, за матовым стеклом, кто-то проверил питание; следом коротко шумнул вентилятор. Экран на мгновение дрогнул: тонкая серая полоска пробежала сверху вниз, как если бы чёрный лёд под нами проверили на прочность. На границе рамы притаился крошечный логотип, новая буква нашего алфавита: ∑, – так почему-то решили пометить последнюю сборку интерфейса. Игорь первым потянулся к пульту, остановил руку в сантиметре – и отдал её мне взглядом.

– Включай, – сказал. – Ты у нас сегодня капитан корабля.

– Мы не корабль, – сказала Марина. – Мы аудиторы. И объект аудита.

Игорь тихо присвистнул.

– Люблю, когда меня сравнивают с объектом. Это изящнее, чем с подопытным.

Я нажала кнопку. Экран ожил, вспыхнул знакомой полосой и стал похож на вечернее небо над городом, когда на него выходит первая строка самолёта.

Инициализация… ОК.

Тест целостности корпуса… ОК.

Пакеты предобработки… ОК.

Первые строчки всегда видны было отчётливее прочего – как если бы сам процесс загрузки любил свою банальность и гордился ею. Потом пошёл более мелкий, бегущий шрифт, как дождь за узким окном: номера модулей, тайм-коды, стек вызовов.

– Вот они, ваши кроссовки, – шепнула я Игорю, показав на строку «UI-шина: активна». – Бегают без остановки.

– А ваши – это архивный модуль, – ответил он. – Устойчивый ход, без резких поворотов.

Марина не участвовала в шутке. Она развернула свой блокнот, в котором по линейке уже были проведены три вертикальные линии: «Факт», «Комментарий», «Риск». И в левом столбце аккуратно, с тягой к печатным буквам, записала: Запуск. Нормально. Это «нормально» у неё не было эвфемизмом, оно было именно нормальным – прямым, без швов.

Я впервые увидела их рядом так близко – и поняла обеими руками, не только головой, зачем нас втроём свели в один проект. Игорь будет давать миру лишние слова, чтобы не слышать нужных. Марина – нужные слова, чтобы не слышать лишних. А я – тихие, чтобы не слышать громких. Мы трое – как три способа уклониться от «люблю», от «боюсь», от «виноват». И если «Мнемозина» действительно умеет читать молчание, она прочтёт нас всех одинаково.

– Смотри, – сказал Игорь, кивком на экран. – Снова любимые графики.

Графики появились привычные, как пульс на мониторе – тонкие линии, крошечные пики. Вверху возникла карта «Кластер 1921–1923»: появлялись метки с географией, и каждая метка, если коснуться её курсором, раскрывала фамилии и обрывки фраз. «Ели лебеду», «держитесь», «всё будет хорошо».

– Мы будем идти по плану? – спросила Марина. – Сначала проверка корпуса, затем выборка по ключевым годам, затем сверка с атласом?

– Конечно, – сказал Игорь. – А потом – ужин. И я наконец узнаю, почему у вас на часах нет ни единой царапины.

Марина подняла глаза поверх блокнота.

– Потому что я их берегу. Вещи живут дольше, если их не бросать.

Она сказала это просто, без морали – и мне вдруг стало понятнее, почему у неё всегда аккуратные края у папок. Беречь вещи – иногда единственный способ беречь себя.

Я поймала себя на том, что считаю их дыхания, как считают вдохи у пациентов: ритмы, паузы, длинные выдохи. Я ловила интонации, развешивала каждую на невидимой верёвке внутри – как кардиограммы. Это было и профессионально, и немного жестоко. Но иначе я не умела: я всегда сначала слушала, потом говорила. Даже когда это «слушать» было тишиной.

– Анна, – вдруг сказал Игорь мягче обычного. – А вы? Вы к чему готовы?

– К точности, – ответила я, оглянувшись на Марину. И добавила, не на шутку: – И к ошибкам. Они у нас тоже должны быть предусмотрены.

Марина едва заметно кивнула. В её мире «ошибки» имели право на существование только в одной форме – заранее учтёнными.

На экране сменился блок и появился раздел «Карта модулей». Это был тот самый атлас, который на презентациях казался скучным: прямоугольники, стрелки, подписи. Но здесь он светился изнутри – и действительно напоминал анатомию. «Corpus Magna» – как грудная клетка, в которой бьётся бумажное сердце; «Verbum» – тонким нервным сплетением, расходящимся по всем документам; «Pathos» – сетью капилляров, где вместо крови текут смысловые градиенты; «Genoma Memoriae» – двадцать три пары, как рёбра, пара к паре; «Theatrum» – проекционная кортикальная кора; «Persona» – крошечный, как зрачок, модуль, соединяющий весь организм с чьим-то взглядом.

– Красиво, – сказал Игорь без привычной иронии. – Честно, красиво. Как рентген большого зверя.

– Это не зверь, – сказала Марина. – Это инструмент.

Я не ответила вслух. Про себя я подумала: «Оба правы». Машина похожа на зверя – она дышит корпусом и тепло излучает, как кожа. Но она и инструмент – только слишком острый. Им легко порезаться, если трогать без перчаток.

Слева внизу всплыло приглашение: «Операторы, активируйте персональные профили». Под ним – наши имена. Игорь уже потянулся к сенсору, но остановился. Я заметила, как на мгновение он, всегда быстрый, задавил в себе привычный порыв быть первым.

– По очереди, – сказал он серьёзно. – Давайте по очереди, а то подумает, что мы не умеем ждать.

– Я умею, – сказала Марина. – Всегда.

– Я – учусь, – сказала я.

В интерфейсе не было ничего личного: сухие поля, короткие инструкции. Но когда я приложила палец к датчику, холодный ободок металла неожиданно подался теплом. Система мягко подпрыгнула – как кот, который узнаёт запах своего. Появились стандартные столбцы: «Речь», «Пауза», «Смысл». Над ними – нейтральная надпись: «Профиль Анны Л. активирован».

Игорь приложил палец демонстративно, как целует руку старой тётушке: чуть слишком театрально, но с искренностью. «Профиль Игоря М. активирован». Марина – точно, без жестов. «Профиль Марины С. активирован».

– Теперь, – сказала Марина, – предлагаю чёткую схему. Анна задаёт порядок. Игорь держит интерфейс. Я фиксирую факты и риски. Без импровизаций.

– Я всегда за импровизацию внутри схемы, – Игорь сделал пол-улыбки. – Как джаз: сначала структура, потом вдох.

Я записала в блокноте: Структура → вдох. Это сочетание казалось нелепым для протокола, но верным для нас троих. Мы в самом деле были устроены примерно так.

Свет в «Зале» был ровным, мягким; но где-то вверху, у вентиляционных решёток, солнце через маленькую форточку оставило скошенный треугольник, в который упала пылинка, и стала светиться, как звезда в карманном телескопе. Я заметила, как Марина на долю секунды отвлеклась взглядом на этот треугольник – так смотрят те, кто умеет держать всё под контролем и вполне осознаёт, что невозможно держать свет. Игорь тоже заметил, но только затем, чтобы перевести на это шутку: «Смотрите, нам уже подмигивают высшие силы». Ничего не сказал. Просто улыбнулся.

– Начинаем, – произнесла я.

Я всегда слышала собственный голос в наушниках, как спикеры на конференциях – с микросекундной задержкой. Из-за этой задержки я обычно говорила мягче, чем думала. Сейчас задержка исчезла. И голос стал ровным.

Раздел «Ключевые годы». 1921–1923.

На карте вспыхнули точки Поволжья, степные названия, которые мы знали по учебникам и чужим воспоминаниям; рядом раскрывались карточки: «дневник Н.», «письмо П.», «заявление о выдаче пособия». Каждая карточка была как ракушка: если поднести к уху – услышишь море.

– Вот она, – сказал Игорь неожиданно тихо. – Та самая «лебеда».

– Да, – ответила Марина. – И то, что вокруг неё потом выросло.

Я коснулась курсором одной карточки, и развернулся короткий абзац – ровный почерк на пожухлой бумаге: «Сын сегодня не просил воды. Смотрел в окно». И внизу – метка: «эмоциональный маркер отсутствует».

– Запиши, – сказала я. – Отсутствие маркера – маркер.

Марина подняла глаза. Ничего не сказала – просто отметила в своём столбце «Факт» галочку и перенесла фразу из моей устной речи в точную строку. Её аккуратность в такие моменты становилась не просто качеством характера – она становилась человеческим согласием: мы будем держать линии ровными там, где людей качало.

– Анна, – тихо сказал Игорь, – а вы… – и замолчал. Это было странно: обычно в такие моменты он находил что угодно – смешное, нелепое, совпадающее. Сейчас – нет.

– Я – здесь, – ответила я. – И слышу.

В аппаратной за стеклом кто-то кашлянул. Вентилятор коротко дёрнулся. На секунду показалось, что экран сделает шаг вперёд, приблизится – как зеркало, если на него наклониться слишком близко. Никакого сбоя не было. Просто мы перестали быть зрителями. И стали теми, кого смотрят.

Примечание к протоколу:

В 10:37 все три профиля активированы. Интерфейс « Persona » готов к режиму диалога. Операторы – присутствуют. Запись – ведётся.

Я машинально записала это в блокнот, как записывают терапевты начало сеанса: дата, время, присутствующие, тема. И подумала – в первый раз вслух и без улыбки – что это и правда сеанс. Наш. Троих. И, возможно, всей страны, если позволим.

– Поехали, – сказал Игорь. На этот раз без шутки.

– По порядку, – сказала Марина.

– По живому, – сказала я.

И «Зал», до этого похожий на кабинет и лабораторию, стал напоминать церковь – пустую, белую, строгую, где всякое слово слышно слишком отчётливо. Мы втроём сидели на длинной скамье перед алтарём чёрного экрана и ждали, когда подастся вперёд первая строка молитвы – или признания.

За стеклом погас один индикатор и тут же загорелся снова, как если бы кто-то моргнул. Я вдруг ясно увидела каждого из нас до самой кости.

Игоря – с его яркими кроссовками, которые придуманы для бегства от себя. Марину – с её безошибочной прямотой, которая однажды спасла ей жизнь и теперь стала бронёй. Себя – с блокнотом и ровной строчкой, за которой прячется страх сказать главное.

Мы были трое, на которых вот-вот наденут наушники истории. И я, кажется, впервые за долгое время была к этому готова. Или просто устала не быть готовой.