Читать книгу Было бы на что обижаться - Антон Дмитриевич Постников - Страница 4

Судя по конструкции вопроса, который задавали мне поэты – два тощих молодых человека, предметом беседы являлась не художественная ценность их произведений, а то, можно ли считать их творчество продолжением неких древних литературных традиций.

Вот и славно. Потому что не нравились мне представленные опусы. А гости смотрели на меня с сыновней любовью и жаждали откровения. Они были очень похожи, только вокруг одного был намотан шарф, напоминающий скорее орудие самоубийства, чем предмет одежды, а другой вертел в руках здоровенный канцелярский дырокол, который он зачем-то притащил с собой. Похоже, считал сей механизм непременным атрибутом древних акул пера.

Я разразился пространной речью об исторических реалиях, в которых зародилось творческое объединение ОБЭРИУ, а также о том, что для актуального переноса формы и смысловой нагрузки сквозь столетия им совершенно необходимо внимательнейшим образом реалии эти изучить. Попытаться писать на бумаге огрызком карандаша. В неподходящих местах, например, в общественном транспорте, лучше стоя. Залезть в шкуру голодного и неустроенного в бытовом плане творца, жаждущего постоянного обновления, а уже потом транслировать эти ощущения в день сегодняшний.

Только так – вещал я – вы сможете справиться с благороднейшим делом переноса зеркала бурной эпохи сквозь толщу времени.

Когда они ушли, а до прихода кулинаров оставалось ещё минут десять, Анюта моя высказалась в том духе, что я, даже не особенно маскируясь, попытался занять на будущее руки гостей моих трудом тяжким и долгим, дабы не встречаться ещё раз с их творчеством. Почему же прямо им не сказать, что они бездари?

В ответ я предложил ей придумать хотя бы пару строк в духе сочинения юноши с дыроколом:

Латинским говором приговор

Тревожит судей в саду идей.

Бежали тени в минувший день

Я здесь ни эллин, ни иудей.

Не вор…

– Как же, как же… – усмехнулась Анюта. – Богово логово, хворые вороны, около сокола, ага…

Ершистая она сегодня какая-то, не иначе влюбилась куда-нибудь снова или увольняться надумала.

– Это очень непросто, уверяю тебя. А трудом они и так заняты. Это во-первых. А во-вторых, меня об этом не спрашивали. Знаешь, почему так легко уязвить любого, кто пытается найти себя в каком-нибудь художестве, или даже просто донести свои мысли до окружающих? Потому, что это частица себя, отделяемая бескорыстно и отдаваемая на суд многим. Не мне определять их пути. То, что они пишут сейчас – довольно слабо в общем и целом, но ведь «на земле нет ничего хорошего, что в своём первоисточнике не имело бы гадости», как говорил гениальный Антон Павлович. Может быть тот, с дыроколом – будущий блестящий специалист по искусству переходных периодов, а второй когда-нибудь объяснит мне, что на самом деле творилось в голове у Введенского…

– Насчёт бескорыстно – это про самодеятельность? – не без яда переспросила Анечка, намекая на старательно выставляемое напоказ и не менее старательно обсуждаемое богатство известных и популярных – И, кстати, зачем тебе голова Введенского?

– Насчёт бескорыстно – это про честное творчество. Оно может продаваться хорошо, может плохо, но оно честное, это чувствуется. А вот когда человек творит с расчётом на признание или размер вознаграждения – это почти всегда ремесло, то есть уже не совсем творчество. Продукт развлекательного назначения. Исключения бывали, но это настоящая редкость. А про Введенского – долго объяснять. И я не уверен, что получится. «Всякий человек, который хоть сколько-нибудь не понял время, а только не понявший хотя бы немного понял его, должен перестать понимать и все существующее».3 Кажется, так. На тему того, что он имел в виду, можно долго рассуждать, не правда ли? Потом. Мастер клубнички на подходе.

Но это не был кулинар. В комнату стремительным шагом вошла молодая женщина, я не сразу узнал в ней Кассандру Новикову. Глаза её были широко открыты, но взгляд совершенно отсутствующим, губы растягивала неестественная улыбка, в руках она до белизны в пальцах сжимала три толстых и солидных блокнота. Вообще-то она была красива, гораздо красивее, чем на фото, и это было видно даже сейчас, когда весь вид её говорил о недавно перенесенном сильнейшем потрясении.

– Константин Игоревич! – ее голос прозвучал как струна, которая вот-вот лопнет. – Последняя воля Архонта Ильи Петровича Сидоренко состояла в том, чтобы сразу же после его смерти эти дневники были переданы вам! Я исполняю его волю…

Кассандра не без труда разжала пальцы и положила блокноты передо мной. Анюта метнулась к ней, взяла под руку и аккуратно повлекла на диван.

Вот это дааа… Новость была, мягко говоря, необычной. Я не поддерживал тесных контактов с Ильей, он всегда казался мне несколько странным, неестественным что ли. Сколько я его, или, точнее сказать, про него знал, он слыл бесшабашным богатеем, разухабистым пьяницей, весельчаком и неимоверным бабником, безобразничал красиво, образцово-показательно и постоянно, проявляя при этом чудеса изобретательности. Мне это казалось чистейшей показухой, но ничего иного, заслуживающего доверия, я про него не знал.

Незадолго до сегодняшнего дня, например, он внезапно выступил с совершенно невозможной по теперешним временам инициативой возобновить промышленное производство вина и прочих веселящих напитков, а для их общей доступности открыть соответствующие их свободному обороту заведения. Он был не только Архонтом, но и одним из ветеранов, непосредственных участников Победы, поэтому ему сходило с рук всё его бесконечное эпатажное хулиганство.

Видимо, не такое уж бесконечное, подумал я. Или, может, не сошло…

А вот теперь оказывается, что он дневник вел, да еще и рукописный, и записи эти попали ко мне при обстоятельствах совершенно невообразимых.

Я посмотрел на Кассандру. Словно проглотив аршин, сидела она на диване и смотрела прямо перед собой невидящим и немигающим взглядом, сжимая в руках стакан с водой. Рядом стояла растерянная Анюта.

Рассудив, что сейчас ничего от Кассандры добиться не получится, я взял со стола аддиктивную клубнику и вышел из комнаты в приемную, где томился кулинар-реставратор. Рискуя подавиться, я быстро съел мясистые ягоды прямо на его глазах, изображая искреннее удовольствие – они действительно оказались очень даже недурны на вкус, только почему-то без семечек. Я незамедлительно поделился с мастером своими ощущениями, изрядно их приукрасив. Смутившийся от похвалы кулинар сообщил, что в отсутствии семечек и есть главная идея, я выразил удивление, пожелал успехов, и мы расстались.

К моему возвращению в комнате мало что изменилось. Разве что Анечка моя теперь сидела рядом с Кассандрой и гладила её по волосам, а в стакане стало чуть меньше воды.

Понаблюдав за ними с минуту, я решил, что Кассандре лучше дать ещё какое-то время, чтобы прийти в себя, переглянулся с Анютой, взял со стола блокноты и вышел в комнату для посетителей.

Дневники были пронумерованы римскими цифрами. Я устроился у окна и осторожно открыл первый. На форзаце блокнота чертёжным шрифтом были записаны несколько имён и адресов. Список завершали моя фамилия и координаты, все расположенные выше были аккуратно зачёркнуты. По крайней мере два имени из списка тоже принадлежали Архонтам – Сологубу и Рубинштейну, ещё двух адресатов я не знал.

Дальше обнаружился вложенный листок следующего содержания:

«Дорогой друг! Я очень надеюсь, что записи мои доставлены Вам в соответствии с моими пожеланиями, то есть сразу после того, как я отправился в мир иной. Обстоятельства, побудившие меня поступить подобным образом, Вы, возможно, сможете найти, внимательно изучив предлагаемые тексты. Искренне надеюсь на Ваше терпение и любознательность. In vino veritas! Петрович.

P.S. Если мои блокноты всё-таки попали в Архив, убедительно прошу переслать их по последнему действительному адресу, будьте человеками…»

Предположить не мог, чтобы Илья увлекался каллиграфией. Письмо было взято в замысловатую рамку, явно сделанную без помощи чертёжных принадлежностей, сами буквы были выведены безупречно. Последний раз я видел нечто подобное в музее.

Хорошенькое начало, ничего не скажешь… Я отложил записку в сторону, перевернул страницу и увидел стихотворение, под старательно и красиво изображенным номером 1. Назывался стих «Скажи, вино». По-моему, это песня такая была, лет триста назад, а то и больше. «Скажи, вино, зачем я пью прохладу терпкую твою…». Довольно популярная в своё время. Кроме текста этой песни ничего на странице не было. И не лень ему было…

На следующем развороте красовались уже два стихотворения. Под номером 2 -текст песни «Вино, кино и домино» с часто повторяющимся припевом, а третье было озаглавлено «Кюммель». В качестве автора третьего по счёту стиха был указан М.Ю. Лермонтов. Я пробежал его глазами.

Но без вина что жизнь улана?

Его душа на дне стакана,

И кто два раза в день не пьян,

Тот, извините! – не улан.

Скажу вам имя квартирьера:

То был Лафа буян лихой,

С чьей молодецкой головой

Ни доппель-кюмель, ни мадера,

И даже шумное аи

Ни разу сладить не могли;

Его коричневая кожа

Была в сияющих угрях,

И, словом, всё: походка, рожа,

На сердце наводили страх.

Надвинув шапку на затылок,

Идет он… все гремит на нем,

Как дюжина пустых бутылок,

Толкаясь в ящике большом.

Шумя как бес, он в избу входит,

Шинель скользя валится с плеч,

Глазами вкруг он косо водит,

И мнит, что видит сотню свеч:

Всего одна в избе лучина!

Треща пред ним горит она;

Но что за дивная картина

Ее лучом озарена!

Сквозь дым волшебный, дым табашный

Блистают лица юнкеров;

Их речи пьяны, взоры страшны!

Кто в сбруе весь, кто без штанов,

Пируют – в их кругу туманном

Дубовый стол и ковш на нем,

И пунш в ушате деревянном

Пылает синим огоньком.

Действительно, Лермонтов. Только не «Кюммель» это никакой, а отрывок из хулиганской поэмы «Уланша». Да и в самом тексте «кюммель» с ошибкой написан – пропущена буква «м». Отрывок, кстати, даже можно назвать относительно приличным, может его тоже распевали когда-нибудь…

Я пролистал дневник. Почти половину его занимал весьма своеобразный сборник песен и стихотворений разных лет и эпох на винно-водочную тематику. Первые двадцать четыре Ветеран нумеровал, потом перестал.

Далее следовали рецепты и технологические выкладки по приготовлению напитков в алфавитном порядке: абботс, абрикотин, абсент, аверна амаро и т.д.

Первая мысль, на которую меня натолкнуло это чистописание, сводилась к тому, что Петрович допился до чёртиков, отчего и помер. Правда, версия эта совершенно не вязалась ни с формой, ни с содержанием записки, которую я прочитал. Высокий штиль от записного алкоголика. Почти афоризм. Может быть, записка была составлена давно?

Я изучил её ещё раз. В правом нижнем углу рамки в виде виньеток можно было угадать вчерашнее число. Талант не пропьёшь? Как это говорилось-то? «Мастерство не пропьёшь, а мастерскую – запросто». Но руки-то вряд ли будут хорошо слушаться, если заливать глаза чуть ли не каждый день, так что отбрасываем версию, не проходит она.Блокнотики, кстати, без следов частого использования. Как новенькие. Стало быть, и в песенник этот, и в рецепты автор не особенно часто заглядывал. Тогда зачем это все так любовно собиралось в одном месте?

Я тихонько подошёл к двери и осторожно заглянул в гостиную.

Кассандра беззвучно рыдала. Она повалилась на Анечку, та сидела в очень неудобной и напряжённой позе, судя по всему, спина у неё затекла, гладить роскошную чёрную шевелюру было жутко неудобно, но она держалась… Добрая она у меня всё-таки.

Интересно, где он взял такие блокноты? Бумага толстая, плотная, свежая. Сейчас такие не часто встречаются. Электронный век… Спецзаказ? В любом случае, в конце должна быть дата выпуска. Так, вот, на последней странице… Сделан в позапрошлом году. Как и два других. Стало быть, они и есть новенькие. Это элементарно, Ватсон. И что же из этого всего следует? Да что угодно…

Надо бы всё-таки расспросить Кассандру. Может, все это под диктовку написано? А вензеля-завитушки? Не похоже… Готов поспорить – рука мужская. Да и кто сейчас чертежным шрифтом пользуется вообще?

Я продолжал листать блокноты, пока не услышал глубокие вздохи из соседней комнаты. Видимо, слезы у Кассандры заканчивались. Дверь была приоткрыта, было видно, как Анна встала и с наслаждением выпрямилась. Кассандра извлекла откуда-то платок и принялась промокать им свои опухшие глаза. Анечка принесла ей еще воды.

– Ну, как вы? – спросила она, передавая стакан Новиковой.

– Не… знаю, – ответила та в промежутках между судорожными вздохами, – вроде… полегче, не… не понимаю… пока.

– Как это случилось-то вообще?

– Не знаю… – повторила Кассандра, протяжно всхлипнув. – Он вообще последние лет пять… странный был какой-то… Может и дольше… То пил не переставая, то… по институтам… каким-то ходил. Или возьмёт и вообще неизвестно куда сгинет на несколько дней… А то, бывало, к нему… таскались всякие, молодняк в основном… так он их пойлом своим накачивал до полной неподвижности… Пистолет завёл какой-то древний, камин чуть ли не каждый день зажигал, даже летом и то топил! Камин у нас огромный, устроит в нем пожар и сидит, в огонь смотрит… Гробы какие-то натащил в дом… В смысле, аппараты научные… Возился с ними… А потом снова пил… Я уже и намекала, и уговаривала, что поменьше бы, яд всё-таки, а он только смеялся… Говорил, ещё какой яд! Первый сорт отрава, говорил…

Анечка увидела меня и стала корчить гримасы, которые должны были означать, что входить нежелательно. Я бесшумно подался назад, но дверь не закрыл.

– Вчера позвал меня и попросил при любых обстоятельствах завтра к вам эти блокноты доставить… Что бы ни произошло, сказал. Как бы плохо и страшно не было. И на приём меня записал сразу же… Зашла я к нему сегодня, а он уже…

– Это получается, что он заранее знал, что ли? – удивленно спросила Анна. – Или…

– Знал, точно знал… Мне кажется, он даже цель себе такую поставил… Жить ему что ли надоело… а может наскучило… или ещё чего… Он во все передряги ввязывался, куда только мог… Может, слышали – несколько лет назад банда одна была… «Клептоманцы» вроде назывались… Ну, те, которые в полицию потом в полном составе явились бритые и с вещами сразу… и кучу краденого с собой привезли… Его рук дело… Он их ночей пять подряд находил, где бы они… ни были и лупил до полусмерти… Под утро приходил домой… Только он мне запрещал про это говорить… пока живой был…

– А вы с ним… ну это… в отношениях состояли? – осторожно поинтересовалась Анечка.

– Ещё как… состояли… Жили мы вместе… Он в первую же беседу мне всё объявил… Дал три месяца на подумать… А теперь… Он точно знал всё… У нас целый склад был винный… так он с месяц назад стал подарки рассылать всем кому не лень. И меня отселил… Поблизости, конечно, но на ночь не оставалась я больше.

Подслушивать подробности такого содержания было уже совсем неприлично, и я направился в комнату, громко кашляя для привлечения внимания и топая как десяток солдат, идущих в ногу. Подошел к Кассандре, положил ей руку на плечо. Задавать вопросы прямо сейчас было бы жестоко. Обстановку бы нам сменить.

– Событие это, конечно, из ряда вон… Искренне сочувствую, – я старался говорить как можно ласковее. – Такой жизнерадостный человек был… Верить не хочется. Думаю, вам сейчас лучше одной не оставаться, так и с ума сойти недолго… Побудьте с нами, Кассандра. Я вас кое о чем расспросить хотел бы, если вы никуда не торопитесь, конечно.

– Нет, не тороплюсь… Некуда… – отозвалась она придушенным голосом.

– Тогда вопрос первый, – быстро произнёс я, опасаясь новых слёз. – Есть хотите? Вы наверняка голодны. Надо обязательно подкрепиться, думаю, силы вам ещё понадобятся. Жизнь продолжается.

– Да… наверное, стоит поесть. Где у вас тут… умыться можно?

Анна приняла из рук гостьи легкий плащик, проводила ее в ванную, вернулась. Судя по выражению лица, перспектива закончить день в обществе Кассандры её совсем не радовала.

– Я тут подслушал немного. Странно это всё. Первое, что в голову приходит – психическое расстройство покойного на почве чрезмерного употребления горячительных напитков. Такое во времена моей молодости частенько случалось. У него и дневники все выглядят как требник, посвященный Бахусу.

– Это тот, который мифический покровитель пьяниц? – невинно поинтересовалась Анечка, хотя прекрасно знала античную мифологию.

– Не только их, но не о нём речь. Кое-что не стыкуется. Мне нужно как можно больше информации. Обо всём подряд. Я понятия не имею сейчас, что может оказаться полезным. У тебя, кстати, очень неплохо получилось поддерживать нужную атмосферу для разговора. Так что я рассчитываю на тебя. Давай заманим её ко мне на кухню, хорошенько накормим и побеседуем не торопясь.

– А зачем все эти расспросы? Всё ясно же! – Анечка застрочила скороговоркой, оглядываясь на дверь. – Пить растворы метилкарбинола очень вредно. Это было доказано наукой давным-давно. Поэтому и перестали эту гадость производить. Ещё триста лет назад. Я бы так и вовсе запретила. Ветеран, судя по всему, все эти триста лет только и делал, что остатки в себя вливал. А если тут что-то другое, так это вообще дело полиции.

В спорах рождается истина и гибнут нервные клетки… В ванной громко шумела вода, а значит, до возвращения Кассандры ещё было несколько минут.

– Анечка, сделай, пожалуйста, как я прошу. Ей действительно очень плохо. Как бы ты себя чувствовала, если бы я помер внезапно? Будь гостеприимной. Она же с утра ничего не ела. Покормить её надо? Надо. Не будем же мы жевать в молчании. А мне очень даже интересно, что там на самом деле произошло. Я потом всё тебе объясню, обещаю, сейчас не успею – Кассандра скоро вернется. Я, кстати, тоже есть хочу. И потом, неужели твоё любопытство уже полностью удовлетворено?

Анечка не ответила, уселась на подлокотник дивана, выражая одновременно несогласие, покорность судьбе, равнодушие и стала разглядывать носки своих блестящих туфель. Конечно, ей было любопытно. И Кассандра была ей вполне симпатична на самом деле… Коллега опять же. Не будь меня в их компании, они бы наверняка мило проболтали несколько часов. Но куда ж меня денешь? И вот уже охрана своей территории, защитный рефлекс, чтоб его… Даже от плачущей и опухшей от слёз гостьи распространялись флюиды какой-то подавляющей женственности. Аня их прекрасно чувствовала.

Не спорит и ладно. Я уселся в кресло и стал с нескрываемым интересом просматривать второй блокнот. Очень скоро моя красавица не выдержала.

– Что там? – спросила она.

– В данный момент рецепт приготовления настойки ореховой. До этого были настойки оникса, одуванчика и овса. Спиртовые. Некоторые из них, кстати, применялись как лекарства в «дикие и непросвещённые времена повального алкоголизма».

– Это интересно?

– Не очень. По крайней мере, мне. Интересно другое. Третий блокнот заканчивается самоучителем по приготовлению фалернума, а четвертого блокнота нет… Понимаешь ли, дорогая моя… Эти рукописные справочники включают в себя очень подробные инструкции по приготовлению напитков, вин, ликеров, микстур на спирту, водок и всевозможных настоек, но заканчивается на букву «Ф». Не могу назвать себя серьёзным специалистом, но труд сей можно смело назвать незавершённым. Хванчкара, Хенесси, херес и ханшина были намного популярнее одуванчиковой настойки, но их рецепты Ветеран излагать не стал, хотя для этого даже оставалось несколько чистых страниц в последнем блокноте. Почему, как ты думаешь?

– Не успел просто, наверное.

– Логично, на первый взгляд. Но тут ещё и записка есть. Лично у меня никак не складывается воедино содержание этого без преувеличения шедевра каллиграфии, количество человеко-часов, затраченное на его изготовление, с отсутствием времени на окончание самого труда. Вот, посмотри.

Я передал Анне лист, найденный в первом блокноте. Пока она читала, из ванной перестали доноситься звуки льющейся воды.

– Я на тебя очень рассчитываю, Анюта! – шепнул я.

В комнате появилась Кассандра. Она явно пришла в себя и выглядела значительно лучше. Судя по вскинутым вверх бровям Анечки, даже слишком хорошо. Походкой модели приблизилась она к дивану, взяла со спинки плащ.

– Куда мы сейчас? – спросила она деловито. – Мне бы не хотелось в людное место, я выгляжу как чучело.

– Ну тогда ко мне, наверное… – всё выходило проще, чем я думал. – Приглашаю вас, девочки.