Читать книгу Дожди над рекой. В тумане / Кансер / Танцующие на крышах - Антон Пайкес - Страница 4

Когда я остановил машину на берегу реки, отчаянно завыл мой телефон. Номер не был знаком ни мне, ни аппарату, а потому поднял трубку я с некоторой опаской.

– Здравствуйте. – Мужской голос звучал печально, но почтительно.

– Добрый день, – отозвался я, закуривая и открывая окно. Как много вещей может делать человек одновременно, если у него возникает такая необходимость! Всегда удивлялся этой его способности.

– Дело в том, что я жених Леночки, – поделился со мной нерадостным известием голос. Вот уж кого мне сейчас не хватало для полного счастья.

– Очень приятно, – соврал я и замолчал, ожидая продолжения. Повисла странная дрожащая тишина.

– Я ваш номер нашёл в её мобильном телефоне. Вы там были записаны как «любовник», – что это?

Кажется, мой визави усмехнулся? Впрочем, ладно. Ах, Лена, Лена. Хотя от тебя можно было этого ожидать. Если бы кто-то влез в твой телефон, ты бы просто его убила, чтобы он уже никому никогда ничего не рассказал. Это было твоё интимное пространство, куда посторонним вход был заказан.

– Это шутка, думаю, вы понимаете, – пробормотал я. – Я с ней знаком некоторое время. Никаких особых отношений у нас не было. Может, она так меня назвала из-за какой-нибудь вашей ссоры?

– Ну что вы? – Голос был удивлённым. – Мы жили с Леночкой душа в душу!

Ага, душа в душу. То-то ты никогда не был в её квартире. Никогда не лежал на её кровати. Никогда не пил какао из пузатых белых кружек у неё на кухне, где подоконники были заставлены горшками со старыми кустиками алоэ и герани, которые сегодня уже стали каким-то невыразимо скучным атавизмом. На секунду в моём сознании мелькнуло злое высокомерное удовольствие, но я усилием воли его подавил.

Вообще, людям свойственно полагать, что мир существует только до тех пор, пока они на него смотрят. А значит, того, чего они не видят, и о чём не знают, попросту нет.

– Выражаю вам свои соболезнования, – сказал я. – Видел в новостях. Это ужасно.

– Спасибо! Я сейчас собираю информацию о том, как она жила вне НАС, если вы понимаете, о чём я. Это интересно, прежде всего, маме Леночки. Может, вы можете уделить мне немного времени? Скажем, сегодня в пять в каком-нибудь кафе.

– К сожалению, я не в Москве сейчас. Но в любом случае, я немногим смог бы вам помочь. Извините.

Мы довольно холодно попрощались. Кажется, какие-то подозрения всё-таки закрались ему в душу, но я его в этом винить не могу. Сигарета в моей руке догорела сама собой, а я даже ни разу не затянулся. Курить как-то расхотелось.

Каждая певчая птица должна знать свой собственный, уготованный ей шесток. На нём она чувствует себя в безопасности и поёт, потому что не может не петь. Если бы она могла не петь, она бы, наверное, не делала этого вовсе, так как вокруг всё равно лишь прутья клетки, а петь для них не слишком-то интересно. Дикая птица в этом смысле сильно отличается от своей одомашненной родственницы. Она свободна, горда, весела и манерна, хотя, казалось бы, с чего ей такой быть?

Я – птица одомашненная. У меня есть свой собственный шесток, воздвигнутый не кем-то, а появившийся сам собою, как по мановению волшебной палочки. Кто виноват, что я давно оставил надежду взять нужную ноту? Но иногда необходимо устраивать себе встряску, я итак слишком долго тянул. Слишком долго делал вид, что моя гортань приспособлена лишь для никому не нужных слов.

Я вышел из машины. Можно было спокойно осмотреться. Итак, вокруг – родной город, старый, хотя и молодящийся. Это как седина, которая упорно выбивается из-под крашеных волос городской старушки: нет-нет, да и появляется белый еретик в гудроновом поле, непрошенный, как та ворона. Идёшь вдоль покосившихся построек, и вдруг натыкаешься на свежую краску, или на новую веранду, аляповато прилепленную к обшарпанным стенам каменного короба. И всё вдруг встаёт на свои места. Когда-то в реке ловили больших острозубых щук, напротив вот этого зелёного дома был кривоватый мостик для полоскания белья, вот тут росло дерево с единственной веткой, на которую залезала вся местная детвора. Ветка надсадно трещала, но груз умудрялась держать. Героическое дерево теперь выглядит кургузо – ветка всё-таки не выдержала веса куда более тяжёлого, чем наши тщедушные тельца. Да и выдержал ли я сам многотонный вес времени?

Домик, который мы когда-то снимали, остался на своём месте. К его чести, он не слишком изменился. Краска, конечно, облупилась, но выглядит он всё также крепко, словно строили на века. А может, и правда, готовились к вечности. Этот дом – удивительное существо, в детстве мне казалось, что он немножко живой. Виной тому были звуки, которые можно было слышать ночью: полы скрипели во всех комнатах, причём играли совершенно разные ноты. Музыки, правда, не получалось, получалась довольно противная какофония, свою лепту в которую вносил и ветер, забиравшийся под металлическую обшивку крыши. Я уже говорил, что первое время не мог спать – так громко и решительно бились листы о деревянные перекрытия. А ведь я не был склонен наделять звуки каким-то смыслом, они просто действовали мне на нервы, как вздохи и причитания спящего соседа. Да и от всяких потусторонних мыслей меня всегда защищали крики улицы, рёв мотоциклов и снующих туда-сюда машин. Русские дороги никогда не спят, по ним едут и едут новые странники, которых не смущает ни ночь, ни непроглядный туман, ни барахлящий карбюратор, будь он неладен.

Незнакомая мне бабушка прошла к колодцу за водой. Раздался тяжкий всплеск, потом – надсадный скрип ворота, а я всё стоял напротив дома и смотрел, как он будто улыбается, узнав во мне старого знакомого. По дороге назад бабушка что-то пробурчала себе под нос, видимо, заподозрила меня в чём-то. Старушки, они вообще постоянно меня в чём-то подозревают. Я ещё раз нажал на кнопочку сигнализации, открыл багажник и достал оттуда банку отечественного пива. Специально взял именно его, так как когда-то, много лет назад, откупорил здесь бутылку своего первого, дешёвого. Это определение вполне заменяло название. Правда, я тогда её уронил, и она вертелась китайской петардой, разбрызгивая во все стороны пену.

Я развернулся и спустился к реке. Она нисколько не изменилась. До сих пор не понимаю, почему она вечно течёт и никогда никуда не утекает. У берега поставили стол и скамейку, а потому я со всеми удобствами разместился и стал наблюдать за течением. Оно не постарело, всё такое же мощное, суровое, титаническое. И никакие водоросли, растущие в изобилии по всей реке, не могут замедлить его неуклонное движение. Неспроста время часто сравнивают с текущей куда-то водой. Вот только все реки рано или поздно пересохнут. Значит ли это, что времени тоже когда-нибудь не станет?

С Леной мы часто говорили о времени. Она его не признавала, не обращала внимания на возраст, на то, что закончилось детство, жила всегда даже не завтрашним днём, а сегодняшним вечером, потому что загадывать тоже не умела. Применительно к будущему она использовала слово «наверное». Наверное, схожу завтра к зубному, наверное, попрошу на следующей неделе отпуск, наверное, скоро выйду замуж. Не вышла. Точнее, не вышло. Время утекло, её река пересохла. И даже русло засыпали землёй, чтобы никто не испытывал долго мук памяти.

– Ты слишком много внимания уделяешь памяти. Это загонит тебя в клетку, – любила говорить она. Клетка, так клетка, канарейки поют в них такие оперы, что никаким золотым голосам планеты не снилось.

Я, в отличие от Лены, времени боюсь панически. Когда я начинаю что-то делать, когда у меня появляются планы, я сразу получаю в нагрузку страх не успеть осуществить задуманное. Возможно, поэтому я однажды отказался от любых мечтаний. Представьте себе, завтра вам сообщают, что осталось совсем немного. И что? Вместо того чтобы пожить для себя в счастливом животном состоянии, вы вдруг начнёте быстро пытаться доделать всё, что не успели. Получится, конечно, из рук вон плохо. В результате, у вас сдадут нервы, вы потратите последние деньки на то, что издёргаетесь, впадёте в депрессию, и уйдёте мрачным сычом, без друзей и достижений. Ну уж нет, решил я однажды. И перестал мечтать. Друзей, правда, от этого как-то не прибавилось.

Но вот прошлое меня манило всегда. Если принять на веру, что запоминается только хорошее, вполне ясно, почему мы все ищем счастье в прошлом, а не стремимся построить его в будущем. Будущее – оно совсем непонятно, оно зыбкое и, возможно, недостижимое. А вот хорошее в прошлом точно было, придётся принять этот факт как должное. И оно греет куда сильнее любых миражей.

– Сидишь, сынок? – окликнул меня голос пожилой женщины. Я обернулся. На меня смотрело милое лицо местной домовладелицы, которая вышла посреди дня прополоскать бельё.

Традиция полоскания белья в реке уходит корнями в древние времена, а потому не стоит винить людей в несерьёзности: да, вода в реке не слишком чистая, но ведь так делали и матери, и бабки, и прабабки до десятого колена. И главное, жили припеваючи, ни о каких болячках помыслить не могли.

– Сижу, – отозвался я.

– Что-то мне твоё лицо знакомо, – улыбнулась моя пожилая собеседница. Не знаю, как, но меня всегда узнают те, кого я не видел много лет, хотя, вроде, и растительность на лице появилась, и вырос я значительно, и похудел сильно.

– Я у вас когда-то снимал дом, – сказал я, хотя снимали, конечно, родители.

– Ах, да! Помню тебя. Сколько же лет прошло?

– Много, – я отвечал медленно, пытаясь в уме посчитать. – Лет десять.

– Батюшки! – Женщина захлопала глазами. – Целых десять лет!

Мы помолчали. Она присела на мостик и начала полоскать бельё. Я вперил взгляд в лес на той стороне, и тихо пил пиво из банки, иногда переводя взгляд на мою во всех смыслах старую знакомую.

В общем, так я нашёл себе временное пристанище. Небольшая веранда, куда меня привела эта женщина, представляла собой прямоугольное помещение с одной кроватью, столиком и электрической печкой, на которой я сразу же принялся готовить себе нехитрый обед. Поджарил колбасы, кинул на хлеб, вот и готово угощение. И всё это время думал лишь об одном: зачем я здесь? Снова и снова возвращаясь к этому вопросу, я никак не мог найти на него однозначного ответа. В конце концов, я просто решил об этом не думать. Пусть всё будет так, как будет. Конечно, самая важная задача – снова увидеть тот туман, попробовать его на вкус и понять, осталось ли что-то от старого мира.

После обеда я присел на крыльцо и закурил. Обычно я не уделяю особого внимания красотам природы, но послеобеденный довольный взгляд готов озирать любые окрестности и восторгаться ими. Передо мной снова простираются огороды и пустыри, обычно прячущиеся от стороннего наблюдателя за рядом домов. Дальше – лес, сейчас он какой-то тёмный, уже по-осеннему неприветливый и смурной. Но в начале лета он, на самом деле, весьма доброжелателен, хоть его и подтачивает с одной стороны местное кладбище, постепенно отъедающее себе лишние метры. Оно прорастает вглубь, не имея чётко обозначенной территории, а потому вы вполне можете гулять по лесным тропинкам и случайно наткнуться на только что вырытую могилу. Здесь это – в порядке вещей. Детьми мы часто рассказывали друг другу страшные истории о том, как прямо посреди поляны находили кости, и, честно говоря, эти истории казались весьма правдоподобными. Человек – он даже после смерти иногда умудряется доставлять другим неприятности, в этом заключается его основное отличие от животного.

Как медленно тянется время. Оно – очень странный сорт резины, растягивается до невозможного состояния. Порой кажется, что каждая минута длится целую вечность, а секундная стрелка вообще издевается над тобой, наматывая жилы на страшную инквизиторскую дыбу. Я сидел и курил, и между сигаретами, как мне казалось, проходили часы, хотя на самом деле, я прикончил пачку за каких-то полтора часа. Подступала тошнота, а сумерек всё не было видно. И тогда я решил прибегнуть к лучшему способу избавиться от любого волнения. Пойду посплю, решил я, и вернулся в свою каморку.